Песенная поэзия 90-х – особое
явление. Подобно драматургии, она рассчитана на синтетическое соединение с
произведением другого искусства (музыка). Как и драматургия, она требует потому
особого специального разговора.
У литературы 90-х годов XX века на
редкость своеобразное лицо. Ее произведения трудно с чем-либо спутать.
Катастрофизм ее интонаций по силе и безысходности своей уникален.
Стихотворение связано с изменением пушкинского мнения о возможности
гуманизации тирании или деспотизма, в том числе и царской власти. Пушкин
обновлял миф о древе яда «на пересечении двух смысловых рядов – фантастического и реального, функции и факта».
Эта элегия поражает своей простотой: в ней нет ярких и красочных
эпитетов, а есть лишь несколько метафор («лежит…мгла» и «сердце…горит») и
перифраз («печаль… светла»). Но они привычны, широко употребительны в
литературной, разговорной речи.
Каждый раз, когда поэт говорит о любви, душа его просветляется. То же
самое происходит и в этой элегии. Но в отличие от стихотворения «На
холмах Грузии…» в восьмистишии нет умиротворенности.
По своему жанру стихотворение близко философской элегии и отражает
упадок духа поэта, переживающего мучительную раздвоенность, связанную с
представлением о двуединой, согласно христианской традиции,
материально-духовной природе человека.
Стихотворение продолжает тему «Пророка». Оба стихотворения объединяют
многочисленные образные и словесные переклички: «священная жертва»
напоминает о страданиях человека, преображаемого в пророка, слова «Но
лишь божественный глагол…» подчеркивают повелительный призыв к
поэтическому служению.
Этим идеям посвящен сонет «Поэту», в котором Пушкин, в отличие от своих
современников (Баратынский) и продолжателей (Лермонтов), занял
совершенно иную позицию относительно проблемы «поэт и народ».
Форма стихотворного «разговора» (диалога) уже была использована Пушкиным
в стихотворении «Разговор Книгопродавца с Поэтом». В новом произведении
развернут спор между Поэтом и собеседником-профаном (эпиграф: «Прочь,
непосвященные»), касающийся взглядов на поэзию вообще и на творчество
поэта.
Эта историческая поэма продолжала тему Петра I, начатую «Стансами» и
продолженную в написанном вслед за ними романе «Арап Петра Великого».
Образ Петра I возник в эту пору в связи с надеждами Пушкина на
просвещенного монарха, каким поэту казался Николай I.
В поле зрения Пушкина – общечеловеческие и современные темы и
проблемы: любовь, творчество, забвение и бессмертие, соотношение
социального и общечеловеческого, дом и родина, жизнь и смерть. В это
время написаны такие значительные лирические произведения...
В стихотворении сопоставлены произведение искусства, совмещенное с
иконой Божьей Матери (Мадонной), и облик живой возлюбленной. В образе
возлюбленной идеал неземной красоты, изображенной на картине. Тем самым
земной красоте поэт придает черты добродетели и святости.
Пушкинская «Элегия» разделена на две части и состоит из
четырнадцати стихов (шесть в первой и восемь во второй). Четырнадцать
строк – это количество стихов в сонете, но в нем другая рифмовка. В
пушкинском стихотворении рифмуются соседние стихи (парная рифмовка).
Поводом к созданию стихотворения послужило следующее обстоятельство: во время эпидемии холеры Николай I прибыл в Москву.
Пушкин оценил этот мужественный жест. Он увидел в нем соединение
смелости и человеколюбия. История смыкалась с гуманностью.
Здесь тема Петра Великого, громко
прозвучавшая сразу после возвращения Пушкина из ссылки в Михайловское,
повернута новой гранью. Стихотворение начинается с описания праздника на
Неве и веселого пира в царском дома. Далее Пушкин перечисляет обычные
темы одических песнопений, героем которых был Петр I.
«Не дай мне Бог сойти с ума…» (1833) – одно из самых мрачных и
странно иронических стихотворений Пушкина. Оно написано от лица
человека, свободу которого угрожают ограничить и уничтожить. Жить в
обществе без личной свободы разумному человеку тяжко и невыносимо.
Эта элегия, написанная в форме реплики, адресованной собеседнице в
устном разговоре, содержит итог ранее прожитой жизни с ее надеждами,
иллюзиями, бурными желаниями, свершенными и не свершенными планами.
Речь в стихотворении идет о выдающемся полководце начала XIX в. М.Б.
Барклае де Толли, предшественнике М.И. Кутузова на посту
главнокомандующего армией в Отечественную войну 1812 г.
Столь же личным содержанием, получающим философское обобщение, обладает и
это стихотворение, которое можно рассматривать в нескольких планах: и
как зарисовку природы, и как отклик на десятилетие восстания
декабристов, и как философское размышление.
Если в стихотворении «Туча» прошлое, настоящее и будущее
разведены и даже противопоставлены, то в стихотворении «…Вновь я
посетил…» они объединены. Стихотворение вообще отличается своим
жизнеутверждающим тоном, спокойным, уверенным ритмом...
Так как все стихотворения, кроме «Странника», написаны в 1836 г. и в
одном месте, то естественна общность положенных в их основу поэтических
принципов.
В этом стихотворении Пушкина привлек всегда звучавший в его лирике
(«Пророк») и особенно обострившийся в последние годы мотив духовной
жажды как определяющей поведение человека, его внутренние искания и
жизненный путь.
В этом стихотворении также развернута тема греха. Оно представляет собой
вольное подражание сонету об Иуде итальянского поэта Фр. Джанни,
переведенному на французский язык Антони Дешаном.
Стихотворение предназначалось для каменноостровского
религиозно-философского цикла и было написано в день церковной памяти
жены-мироносицы св. Марии Магдалины. Текст композиционно делится на две
части – авторское лирическое рассуждение о вдохновляющей молитве и
переложение молитвы св. Ефрема Сирина.
![](<img src="http://uchitel-slovesnosti.ru/verx.webp" border="0" alt="" />)
УЧИТЕЛЬ СЛОВЕСНОСТИ
