Вопрос о различении омонимов в русском языке довольно давно привлекает к себе внимание и в теории лексикологии, и в лексикографической практике. Разумеется, проблема эта возникает лишь в том случае, если считать, с одной стороны, что слово может быть многозначным, а с другой стороны, не отождест­влять внешнюю форму слова с ее содержанием, т. е. речь идет о разграничении полисемии одного слова и одинаково звучащих разных слов. Признание много­значности уже предполагает, что смысловая сторона слова развивается по своим внутренним законам, где каждое производное значение возникает по разным при­чинам на базе производящего и, таким образом, не только связано с ним, но и обязано ему своим происхождением. Этим они и отличаются от ассоциативных семантических связей (или семантических связей внутри «семантического поля»), т. е. связей межсловных. Именно здесь и находится разница между многозначным словом и омонимом, и именно на основании этого критерия следует рассматривать различ­ные группы омонимичных слов, т. е. классифицировать омонимы.

Отступление от этого принципа или смешение его с другими неизбежно ведет лишь к ошибкам и вносит ненужную путаницу и в без того сложную проблему. Примером такой непоследовательности может служить Словарь омонимов русского языка О. С. Ахматовой. О. С. Ахманова разделяет омонимы на три типа: 1) слова с выраженной морфологической структурой, 2) исконно разные слова, 3) разо­шедшаяся полисемия. Нетрудно заметить, что в предложенной классификации нарушен единый принцип деления: если во второй и третьей группе представлены соответственно гетерогенные и омогенные омонимы, то в первой группе объеди­нены и те, и другие. Например, пары, возникшие в результате омонимии основ, омонимии аффиксов, различия внутренней формы (1, 2 и 4 подтипы первого типа,. по классификации О. С. Ахмановой) являются, конечно же, исконно разными словами; в 3 подтипе первого типа («разная степень членимости») есть как омонимы, появившиеся независимо друг от друга (от разных производящих основ), так и омо­нимы, получившиеся в результате переразложения. Вызывает сомнения отнесение к омонимам, если речь идет не об описании омоформ, а слов-омонимов, лексем, отличающихся по принадлежности к частям речи (5 подтип первого типа), и омо­нимов, возникающих во множественном числе (2 подтип первого типа), тем более, что там объединены слова, и возникшие независимо друг от друга (печь, знать,. пасть; горелки), и генетически связанные между собой (беда, пропасть; наречия у модальные слова; весы, курсы, часы). По-видимому, если говорить об омонимии на лексическом уровне, то слова различных частей речи должны быть исключены из этой классификации, да и сама О. С. Ахманова не рассматривает, например, формы прошедшего времени, женский и средний род имен прилагательных и т. п. Что касается слов типа весы, курсы, часы, то значения их тесно связаны с семантикой соответствующих слов единственного числа, хотя и закреплены за формой множе­ственного числа. Этим указанные слова коренным образом отличаются от слов типа горелки («приборы для горения' и 'игра'), которые, бесспорно, являются омо­нимами, ибо возникли независимо друг от друга на базе глагола гореть.

Непоследовательность классификации не могла не отразиться и на материалах словаря, в котором или ошибочно выделяются омонимы или неправильно квали­фицируются. Для иллюстрации можно ограничиться лишь несколькими примерами. Как омонимы, образовавшиеся на базе омонимии суффиксов, в Словаре омонимов приведены ножка (проиллюстрировано речениями «женская ножка» и «ножка стола»), носик («детский носик» и «носик чайника»), рыльце («рыльце поросенка» и «рыльце пулемета»). Но во всех приведенных случаях мы имеем дело с одним и тем же (уменьшительным) суффиксом (ср. «нога стола», «нос кувшина», «рыло пулемета», отмеченные БАС), семантическая связь внутри каждой пары этих так называемых «омонимов» тоже несомненна. По тем же причинам представляется ошибочным разделение на два омонима слова казачок – ,маленький казак', 'маль­чик-слуга' и 'танец'. Автор пытается развести их пометами одуш. и неодуш., но грамматически казачок 'танец' выступает как существительное одушевленное («спля­сать казачка»). К тому же далеко не всегда различие в одушевленности – неодуше­вленности приводит к распаду полисемии. С другой стороны, как одно слово рас­сматривается лексема мушка со значениями 'искусственная родинка на лице' и 'при­цельный выступ на стволе огнестрельного оружия', хотя первое появилось под влиянием франц. la mouche с тем же значением, а второе – в результате переноса уменьшительного к муха. В качестве омонимов, получившихся в результате разо­шедшейся полисемии, в Словаре омонимов О. С. Ахманова приводит чернь («золо­ченое блюдо с чернью» и «пропасть между знатью и чернью») и пробный («проб­ный экземпляр», «пробная стрельба» и «пробное серебро, золото»). На самом же деле это гетерогенные омонимы, возникшие от производящих основ с различ­ными значениями и имеющие поэтому, если использовать терминологию О. С. Ахмановой, различия внутренней структуры.

Таким образом, невнимание к смысловой структуре слова, к истории ее развития и приводит часто к погрешностям.

Если подходить к проблеме полисемии и омонимии с историческими критериями, то прежде всего омонимы следует разделить на гетерогенные и омогенные.

Слова, имеющие общую форму и разное происхождение, гораздо легче квали­фицируются как омонимы, хотя и здесь встречаются значительные трудности. Рассмотрим наиболее типичные случаи.

Во-первых, сюда будут относиться омонимичные пары, возникшие в результате заимствования. В данном случае мы будем иметь дело с несколькими разновидно­стями. Бесспорными случаями омонимии и теоретически, и практически признаются слова, попавшие в русский язык из других языков независимо друг от друга (или из разных источников, или в разное время). Примерами такого рода могут служить бак 'сосуд' (фр.) и бак 'часть палубы' (голл.), балка 'брус опорной конструкции' (нем.) и балка 'глубокий степной овраг' (тюрк.), бокс 'вид спорта' и бокс 'отдельное помещение, отделение' (англ.). К ним по своему характеру примыкают омонимичные пары, образовавшиеся на базе русского слова и иноязычного заимствования, такие, как брак 'супружество' и брак 'изъян', клуб 'шарообразное образование дыма, пыли', 'моток ниток, шерсти' и клуб 'социально-политическое объединение', буй 'холм' и буй 'сигнальный поплавок'. Квалификация этих омонимов на редкость единодушна и в лексикологии, и в лексикографии, ссылки на них стали хресто­матийными, такие омонимичные пары включаются во все учебники, начиная со школьных. Именно на них демонстрируются обычно два наиболее существенных признака омонимов: разное происхождение и различные сферы употребления.

Гораздо сложнее решается вопрос, когда речь заходит о семантических заимство­ваниях. Если в теоретическом плане делаются попытки выделить этого рода омо­нимы, то лексикографическая практика обычно ими пренебрегает. В качестве при­мера можно было бы привести слова грех, добрый, добро, язык. У имени существи­тельного грезе выделяются обычно три значения: 'порок, недостаток; проступок', 'беда, несчастье' и 'нарушение религиозного предписания; проступок против правил религии' (см., напр., БАС). Первые два –принадлежность древнейшего, восточ­нославянского словарного фонда и употребляются в русском народно-обиходном языке, последнее – является книжным заимствованием из старославянского язы­ка, поэтому объединять их в одном слове нет никаких оснований. Ни у лексемы добрый, ни у лексемы добро ни одним словарем не отмечены омонимические пары, хотя, если присмотреться внимательно, семантическая структура каждого из этих слов достаточно разнородна. Для восточнославянского семантического комплекса в составе этих слов характерна конкретность: добрый конь «сильный, могучий, туч­ный', добрый молодец 'сильный, крепкий', добрый у рожай 'обильный', доброе платье 'крепкое, прочное'. В старославянском заимствовании значения совершенно другого плана: добрый человек 'проявляющий сострадание, сочувствие, отзывчивый', от­сюда–'щедрый', добрые дела 'высоконравственные, богоугодные': Аналогичная картина и в слове добро. Ср. исконно русское добро 'имущество, пожитки' и старо­славянское добро 'высоконравственные дела, поступки, речи и т. п.'. Строго говоря, по всем показателям мы имеем дело с омонимами: налицо и разное, незави­симое друг от друга происхождение значений, и употребление их в разных язы­ковых сферах. О противопоставлении омонимов язык 'народ, племя' и язык 'орган речи' (и примыкающие к нему значения) совершенно справедливо писал В. В. Ви­ноградов.

Сложным вопросом при решении омонимических отношений является вопрос о кальках. По-видимому, к омонимам следует относить лишь те, в которых отрази­лись каламбурные недоразумения. Например, такие, как быть не в своей тарелке – кальке с французского, n'être pas dans son assiette где словом тарелка переведено assiette, которое значит «положение, позиция' и 'тарелка'; или калька с француз­ского строить куры, где cour каламбурно сближено с русским кура 'курица'. Если же калька органически включается в семантическую систему слова, то видеть в ней омоним нет никаких оснований. Например, в таких выражениях, появившихся, в русском языке в XVIII веке и являющихся калькой с французского, как бросать взгляды, бросать свет значения глагола бросать теснейшим образом связаны с основ­ным значением этого глагола, которое представлено было у него в русском литера­турном языке XVIII века.

К группе омонимов, возникших на базе иноязычных заимствований, примы­кают и омонимичные пары, образовавшиеся в результате контаминации (обычно идет взаимодействие с нерусским словом или с русским, утратившим внутреннюю форму). Можно в качестве иллюстрации привести такие известные случаи, как будировать 'дуться, сердиться' и 'тормошить, беспокоить', довлеть 'быть достаточ­ным' и 'оказывать влияние, тяготеть', куща 'шалаш, навес' и 'роща, лесок'.

Омонимы, получившиеся в результате контаминации, представляют собою как бы переходный вид между гетерогенными омонимами, образовавшимися в результате заимствования, и гетерогенными омонимами, развившимися на собственно русской основе, В последнем случае мы имеем дело с тремя разновидностями: 1) омонимы, возникшие в результате фонетических изменений в основе слова, 2) омонимы, возникшие от разных значений многозначного производящего слова, 3) омонимы, возникшие с помощью одинаково звучащих, но разнозначащих аффик­сов.

Первая группа обычно не вызывает сомнений. Такие слова, как лук Оружие' и лук 'растение', кошка «животное' и кошка «каменистая отмель' единодушно рас­сматриваются в качестве омонимов.

Но далеко не одинаковым является решение, когда речь заходит об образова­ниях второй и третьей групп. Как типичные примеры можно было бы назвать бой 'порча, уничтожение ударами' («бой стекла»), 'звуковые сигналы ударами, звон' («бой часов»), забить 'начать бить' («забить в барабан»), 'ударами вогнать, вбить' («забить сваю»), 'ударами умертвить' («забить насмерть»), каретник 'сарай для хранения повозок' («деревянный каретник»), 'мастер, изготовляющий повозки' («искусный каретник»), броненосец 'военный корабль, покрытый бронёй' («броне­носец стоит на якоре»), 'насекомоядное млекопитающее с толстой кожей' («мерт­вый броненосец»). Безусловно, все они являются омонимами и не только потому, что образованы от разных значений производящего слова или с помощью разно­значащих аффиксов, но главным образом потому, что значение одного не связано со значением другого отношениями производного и производящего, т.е. каждое слово возникло самостоятельно, независимо от другого.

Таким образом, при определении гетерогенных омонимов наибольшая непосле­довательность проявляется тогда, когда не замечают, что на первый план выступает семантическая сторона слова, которая как раз и является решающей при выясне­нии внутрисловных и межсловных отношений. Особенно это заметно, когда дело касается омогенных омонимов.

Семантический критерий при определении омогенных омонимов выдвигается на первый план, ибо другие в данном случае или неприменимы (напр., генетический аспект), или являются недостаточными (такие, как словообразовательный, морфоло­гический, синтаксический). Последние могут, да и то не всегда, выявить отдель­ные значения слова (ср., напр., земной – земляной, знать язык – привести языка, смотреть картину – смотреть за ребенком), но не могут выявить отношения между этими значениями.

Омогенные омонимы могут возникать, по-видимому, только в результате распада многозначного слова, если же филиация значений позволяет выстроить непрерыв­ную цепочку, даже и очень значительную, или ряд параллельных цепочек, восхо­дящих к одному производящему- значению, сохранившемуся у слова, то об омо­нимии говорить не приходится. Можно наметить, пожалуй, три причины, вызы­вающие появление омогенных омонимов. Во-первых, утрата общего производящего значения. Примером могут служить следующие употребления слова бросать, за­фиксированные БАС, но не отмеченные как омонимы: «бросать палки в колеса» 'совать' и «бросать камни» 'швырять, кидать'. Оба они восходят к неизвестному в литературном языке значению 'резким движением положить, поместить куда-н.'. Во-вторых, исчезновение какого-нибудь серединного звена цепи семантического развития слова. Наконец, в-третьих, непродуктивность прежних закономерностей семантического развития слова и невозможность, следовательно, осознания смысловых связей внутри слова с современной точки зрения. Примером этого может служить энантиосемия (ср. лихой, погода, честить),

Таким образом, для последовательного выделения омонимов следует признать решающими лишь два критерия: 1) независимость их происхождения друг от друга и 2) отсутствие связи между значениями слов-омонимов. Признание этих критериев требует применения исторического подхода даже и при рассмотрении фактов совре­менного языка. Наличие переходных случаев или ссылка на то, что история многих слов еще не до конца выяснена, не компрометируют этот подход, а лишь должны стимулировать усилия исторической лексикологии в этом направлении.

В. И. Абаев еще в 1957 году писал:

На словах никто не оспаривает, что историзм составляет основу основ советского языкознания. Но на деле всякая попытка внести историческую точку зрения в описатель­ную грамматику или словарь встречает оппозицию со стороны некоторых наших языко­ведов. Стоя на страже чистоты «жанра», они считают, что историзму место только в исто­рической грамматике и историческом словаре. Описательная же грамматика и словарь – это совсем другой жанр, где элементы историзма совершенно неуместны.

По этому поводу нужно заметить, что применять историзм только к истории явлений – в этом нет никакой заслуги, как нет заслуги в том, чтобы солить соль. Историзм становит­ся заслугой и преимуществом именно тогда, когда он применяется к статике явлений, точно так же, как о достоинствах соли мы узнаем лишь тогда, когда она примешивается к пресному. Если наш историзм не вооружает нас для того, чтобы по новому и лучше по­дойти к описанию и систематизации статических фактов, то грош цена такому историзму.

С этим утверждением авторитетного лингвиста нельзя не согласиться.

СОКРАЩЕНИЯ

БАС – Словарь современного русского литературного языка, тт. I–XVII, Ленинград–Москва, изд-во АН СССР 1948–1965.