Стихотворение Пушкина «Брожу ли я вдоль улиц шумных…» (1829)
11.05.2016, 16:44
Стихотворение начинается вступлением, которое вводит в тему о неотступных «мечтах», касающихся жизни и смерти.
Ситуация, обрисованная Пушкиным, несколько парадоксальна: разве
шумные улицы, многолюдные храмы, собрания юношей безумных – подходящие
места для глубоких и важных раздумий? Если поэт и там предается мечтам,
то это означает, что эти мечты овладели его душой. Вместе с тем, каждая
строка парадоксальной строфы снимает парадокс: эпитеты подчеркивают
самое характерное в тех явлениях, о которых упоминает поэт. Тем самым
они скорее выступают простыми определениями, несущими объективный смысл,
нежели эпитетами. Улицы на то и улицы, чтобы быть шумными, храм на то и
храм, чтобы его посещали, юношам сама природа повелела быть
«безумными», т. е. кипеть страстями, вдохновенно спорить, гореть
желаниями, безоглядно и беспечно наслаждаться жизнью. Стало быть, начало
стихотворения говорит о сложной противоречивости жизни.
Последующие строфы варьируют тему неизбежности смерти, мысль о
которой неотступно преследует поэта. От общей участи всех («Мы все
сойдем под вечны своды…») поэт обращается к своей судьбе (здесь снова
появляется вместо лирического «мы» лирическое «я»). Гадание о часе
кончины и месте упокоения сопровождается расширением и сужением
жизненного пространства:
И хоть бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать,
Но ближе к милому пределу
Мне все б хотелось почивать.
Итак, законы мироустройства одинаковы и заранее
определены: никто не избежит смерти, и каждому явлению, предмету или
возрасту назначен свой жребий. Если общие законы изменить нельзя, то их
надо принять. Но значит ли это, что они равнодушны к человеку, а человек
равнодушен к ним? Трагизм в том и состоит, что законы природы и всего
бытия неизменны и равнодушны к людям (у дуба иное временное измерение,
чем у человека; ребенок только расцветает, когда старик заканчивает
земной путь), а люди к этим законам неравнодушны, несмотря на их
объективность. В процитированной строфе воля человека не
распространяется на общий закон жизни. Бесчувственное тело, лишенное
духа, становится природой и потому безразлично к своей участи, но живой
человек, в котором есть дух, не лишен воли, он может и должен уметь
воспользоваться ею в тех пределах, на которые не распространяется общий
закон. Равнодушие мира к человеку не ведет к равнодушию человека к миру.
Так появляется желание: «Но ближе к милому пределу Мне все б хотелось
почивать». Закон живого человеческого бытия – знать, что тело обретет
вечный покой вблизи родного гнезда, рядом с домом и с предками. Это
желание связывает человека с будущим, дает возможность продлить жизнь,
поставить закон жизни выше закона смерти, потому что жизнь как целое не
подвластна смерти.
В последней строфе наступает перелом, и жизнь побеждает смерть:
И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть,
И равнодушная природа
Красою вечною сиять.
Сохраняя трагизм бытия, Пушкин в нем находит силы его
преодоления и признания верховенства жизни. Начав с утверждения
всевластия смерти, поэт пришел к мысли о всевластии жизни.
Мироустройство таково, что смерть нельзя отменить, но жизнь, как Феникс,
умирая, восстает и возрождается, и потому торжествует не смерть, а
жизнь.
Раздумья над вечными вопросами бытия обостряли самосознание Пушкина и
заставляли размышлять над собственной ролью в обществе и над призванием
поэта вообще и своим в частности. В конце 1820-х гг. Пушкин посвятил
этим темам несколько значительных стихотворений: «Дар напрасный, дар
случайный…», «В часы забав иль праздной скуки…», «Поэт», «Поэт и толпа»,
«Поэту», «Рифма, звучная подруга…» и др.
В том же, 1828 г., когда был написан «Анчар» и когда Пушкина не
покидали мрачные настроения, он написал еще одно полное безысходности
стихотворение «Дар напрасный, дар случайный…», в котором сетовал на свою
судьбу, наделившую его, к его несчастью, дарованием поэта, страстью и
умом. Они, как писал Пушкин, не принесли ему ничего, кроме
разочарований, сомнений, душевной опустошенности и тоски.