Форма стихотворного «разговора» (диалога) уже была использована Пушкиным
в стихотворении «Разговор Книгопродавца с Поэтом». В новом произведении
развернут спор между Поэтом и собеседником-профаном (эпиграф: «Прочь,
непосвященные»), касающийся взглядов на поэзию вообще и на творчество
поэта.
Деля жизнь на реальную и идеальную, «чернь», «толпа» соглашается с
тем, что целиком пребывает в реальной действительности и, признавая свою
порочность, казнит себя. Не удовлетворяясь, однако, своим положением,
она хочет с помощью поэзии «исправиться» и причаститься духовным
ценностям. Тем самым она преследует утилитарно-корыстные цели и низводит
поэзию до роли служанки своих желаний, до простого исправительного
средства.
Поэт не может принять точку зрения «толпы»: поэзия как искусство не
знает разделения на реальное и идеальное. Она универсальна, всеобща и
обращена ко всем духовным и душевным силам человека, а не только к
нравственному его существу. Если она и касается нравственности, то
только в той степени, в какой нравственности свойственна поэтическая,
эстетическая сторона, писал Пушкин. Поэзия чужда социального дидактизма и
не рассчитывает на исправление пороков у читающих или слушающих
сограждан. Наконец, поэзии нельзя предписать, о чем она должна петь.
Божественный избранник принципиально свободен в своем вдохновении и
подвластен только высшей силе. Это означает, что художественное
произведение несет в себе собственное оправдание и собственную
абсолютную ценность:
Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв,
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв.
Позиция Поэта, таким образом, прямо противоположна
позиции Черни. Поэт считает, что поэзия не предусматривает
потребительское отношение к себе, и потому ярость толпы, требующей у
Поэта «пользы» и «смелых уроков», бессмысленна.
В стихотворении подвергнута критике философия Просвещения. Пушкин
продолжает полемику с идеями просветителей, которые, по его мнению,
противоположны искусству поэзии и его законам. Язык Черни насыщен
понятиями просветительской философии («польза», «цель», «во благо нам
употребляй», «смелые уроки», «Сердца собратьев исправляй»). Споря с
толпой, Пушкин включает низкую лексику («печной горшок», «сор», «метла»)
в книжный поэтический язык («ропот дерзкий», «Ты червь земли, не сын
небес», «Но мрамор сей ведь бог!..», «Не оживит вас лиры глас!»). Отказ
принять точку зрения толпы проявляется в смене позиции: оставив
собеседника-профана, Поэт обращается к своему творческому призванию,
понимаемому в духе религиозного служения, что отражается в языке
(«алтарь», «жертвоприношение», «жрецы», «молитв»).
Собственная позиция Пушкина, близкая романтической и выраженная в
заключительных словах Поэта, предстает, однако, не в эмоционально
повышенной тональности, а в спокойной и мудро-созерцательной. Но это
лишь одна ее грань. В то время, когда Пушкин заканчивает стихотворение
«Поэт и толпа» непоколебимыми в своей твердости, уверенными словами «Не
для житейского волненья…», сам он был недоволен собой, так как не в
силах был в ту пору примирить исторический и гуманистический взгляды. В
своих произведениях он то отдает предпочтение истории и осуждает эгоизм
личности, не желающей подчинить личные претензии законам истории, то
прославляет человечность, признавая ее самостоятельной и независимой от
хода исторического процесса ценностью. Обе идеи существуют параллельно и
не пересекаются.
Философия истории, которую в 1826–1829 гг. исповедывал Пушкин,
исключала случайность и признавала только закономерность и
необходимость. Если бы Пушкин был последователен, то он должен был
смириться и склонить голову перед объективными историческими законами. К
счастью, поэт не был последователен и покорен. В личном поведении
(карточная игра, например) он постоянно бросал вызов судьбе и испытывал
закономерность на прочность. В творческом отношении это проявляется во
внимании к тем сторонам и фактам реальности, которые противоречат
гуманным идеалам и никак не свидетельствуют в пользу правоты истории,
подрывая ее.