(...) Стихотворение «Я памятник себе воздвиг» впервые опубликовано было в IХ томе (1841) первого посмертного издания Сочинений Пушкина под заглавием «Памятник» (в рукописи отсутствующим) ... Из цензурных соображений В. А. Жуковский внес несколько изменений в ясно читавшиеся в подлинной рукописи строки Пушкина.

Так, 3-й и 4-й стихи напечатаны в этом издании (курсивом выделены поправки и изменения, внесенные в текст Жуковским) в следующем виде:

(З) Вознесся выше он главою непокорной

(4) Наполеонова столпа.

Четвертая строфа напечатана так:

(1З) И долго буду тем народу я любезен.

(14) Что чувства добрые я лирой пробуждал,

(15) Что прелестью живой стихов я был полезен

(16) И милость к падшим призывал.

В редакции Жуковского стихи 13-й и 14-й попали и на постамент памятника Пушкину в Москве, торжественно открытого 6 июня 1880 г., а также распространялись на литографированных портретах Пушкина, изготовленных к пушкинским дням. Решение о замене на постаменте искаженного двустишия подлинным четверостишием Пушкина принято было только в 1937 г. по случаю 100-летия со дня гибели поэта. Небольшие поправки сделаны были и в последующих стихах. Стих 18-й напечатан был в таком виде:

Обиды не страшись, не требуй и венца.

Стих 20-й:

И не оспаривай глупца.

Во всех комментированных изданиях сочинений Пушкина и во многих других источниках с давних пор обычно указывается, что подлинный рукописный текст стихотворения «Я памятник себе воздвиг» стал известен лишь с 1881 г., когда его напечатал

П. И. Бартенев в «Русском архиве» и затем перепечатал в отдельном издании публикаций текстов Пушкина из этого журнала.

Это утверждение неточно. Первое краткое известие о недавно обнаруженной рукописи этого стихотворения сообщено было тем же П. И. Вартеневым годом ранее, в том же «Русском архиве»; при этом Бартенев привел всю четвертую строфу «Памятника» в черновой редакции. Это известие, однако, не обратило на себя внимания.

(...) Напомним, что в 70-е годы основная масса рукописей Пушкина, в частности его тетради, находились у старшего сына поэта А. А. Пушкина, который владел ими более двадцати лет (вероятно, со второй половины 50-х гг.), «никому из редакторов и биографов их не показывая», как справедливо отметил М. А. Павловский. «Только в 1880 г. тетради поэта были доставлены А. А. Пушкиным на выставку, устроенную Обществом любителей российской словесности в Румянцевском музее». Близкое участие в устройстве этой выставки приняли Бартенев и тогдашний хранитель отделения рукописей Румянцевского музея А. Е. Викторов. Оба они в конце концов убедили А. А. Пушкина передать драгоценные рукописи его отца в государственное книгохранилище. Бартенев, по его собственному сообщению, ездил за этими рукописями в г. Козлов Тамбовской губернии; тогда же он «приобрел у наследников Пушкина право напечатать то, что найдет в них нового, и по окончании своей работы, вместе с покойным А. Е. Викторовым, ходатайствовал, чтобы эти рукописи сделались для всех доступными. В пушкинские дни 1880 г. Общество любителей российской словесности устроило два публичных заседания по поводу открытия памятника Пушкину в Москве (7 и 8 июня). На втором из них среди других ораторов выступил также с небольшим словом П. И. Бартенев. Это было заседание, на котором, вслед за выступлением Н. А. Чаева, произнес свою знаменитую речь Ф. М. Достоевский, имевший не слыханный успех. Именно это обстоятельство и явилось, вероятно, причиной того, что краткая и носившая официозный характер речь Бартенева не обратила на себя никакого внимания.

По-видимому, немногие читатели заметили в этой речи слова, относящиеся к стихотворению «Я памятник себе воздвиг». Между тем они свидетельствуют, что П. И. Бартенев уже в это время знал подлинную рукопись стихотворения, списал из нее разночтения с общеизвестным текстом и отметил также ее авторскую дату. «Вообще,— говорил Бартенев,— главною струною в душе Пушкина всегда и до конца было чувство свободы, живая потребность независимости личной, народной и государственной, и к концу жизни своей (21 августа 1836 г.), так сказать обозревая пройденное поприще, он мог сказать про себя в ... наброске стихотворения «Памятник»:

И долго буду тем любезен я народу, Что звуки новые для песен я обрел, Что в мой жестокий век восславил я свободу

И милосердие воспел.

Пользуясь разрешением на публикацию новых материалов из тетрадей Пушкина, Бартенев начал печатать их в своем журнале (начиная с 3-й книги 1880 г.). Вскоре особая статья была им посвящена рукописи «Памятника»; описание ее сопровождалось «снимком подлинника». В том же 1881 г. ряд опубликованных Бартеневым пушкинских материалов воспроизведен был им в особой книжке; статья о «Памятнике» вошла сюда без перемен и также сопровождалась факсимиле.

Наличие хорошо выполненного литографическим способом воспроизведения автографа стихотворения фактически сделало доступным его изучение; тем не менее, публикация и истолкование его вариантов продвигались чрезвычайно медленно. (...)

(...) До конца ХIХ в. в критических работах о Пушкине «Памятник» занимал весьма скромное место. О нем говорили в последнюю очередь или не говорили совсем: посвященные ему скупые, маловразумительные, немногочисленные строки выстраиваются в однообразный и монотонный хронологический ряд. Причину такой явной незаинтересованности стихотворением пытались усмотреть в том, что оно обращалось среди читателей в приглаженном, обедненном виде, который придал ему Жуковский, изъяв из него самые ответственные и смелые строки. данное наблюдение справедливо только отчасти, потому что и тогда, когда неизвестные строки были напечатаны, это не очень и во всяком случае не сразу усилило внимание к «Памятнику». (...)

(...) Только в 1937 г., в столетнюю годовщину со дня гибели Пушкина, раскрылось впервые по-настоящему подлинное значение этого пушкинского «завета». Именно теперь «Памятник возник перед читателями в своей исторической сущности, освобожденный от опутавшей его паутины искажающих толкований и сложных мудрствований, в надлежащей перспективе и освещении, со всеми своими следствиями и породившей их причиной, во всех закономерностях и этапах своей своеобразной судьбы. Начался период более спокойного его изучения, поставивший своей целью разгадать замысел создавшего его поэта, возникший из впечатлений о современной ему действительности, глубже проникнуть в идейный строй самого стихотворения, как в исторически обусловленное произведение мысли и искусства,— строй не воображаемый или предполагаемый, но реальный в полном смысле, раскрываемый и подтверждаемый всеми средствами, доступными историческому и филологическому анализу.

После опубликования чернового автографа «Памятника» дальнейшая его текстологическая экспертиза вставала на твердую, незыблемую почву; совершенствовались методы всестороннего изучения литературного наследия Пушкина; на основе новонайденных или впервые объясненных исторических и литературных документов неизмеримо шире и глубже, чем раньше, становилась известна и сама эпоха, в которую жил и творил Пушкин, его литературная среда, его соратники, друзья и враги.

После 1937 г. историко-литературное изучение «Памятника» развивалось главным образом в следующих направлениях: 1) путем дальнейшего сравнения (или противопоставления) устанавливались реальные соотношения между стихотворением Пушкина, с «Памятником» Державина, общим для них первоисточником — одой Горация и другими сходными произведениями русской и мировой литературы; 2) изучалась поэтическая структура «Памятника», особенности его стиля и языка на общем фоне развития стилей русской литературной речи и поэтической лексики; 3) изучалось место, занимаемое «Памятником» в поздней лирике Пушкина, в частности в соотношении с лирическими циклами 1835— 1836 гг. и общими идейными тенденциями его творчества.

Печатается по кн.: А л е к с е е в М. П. Стихотворение Пушкина «Я памятник себе воздвиг...». Л.. 1967, с. 41, 52—53, 232—235.