«Сегодня минуло ровно тридцать лет, как я стрелялся с Лермонтовым на дуэли. Трудно поверить! Тридцать лет – это почти целая человеческая жизнь, а мне памятны малейшие подробности этого дня, как будто происшествие случилось только вчера».

Именно так писал в своих воспоминаниях Николай Соломонович Мартынов, тот самый человек, за которым прочно утвердилась репутация злонамеренного убийцы великого поэта. Эти слова заставляют нас задуматься не только о судьбе великого русского поэта, но и о судьбе самого Мартынова, о его жизни, о причинах дуэли…

Николай Мартынов родился в 1815 году, был четвертым ребенком в семье, получил основательное домашнее образование, отличался начитанностью, с детства писал стихи.  В 1832 году вместе со старшим братом он определяется в Школу Гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров.

По признанию Мартынова, с Лермонтовым у него сложились довольно близкие отношения. Он не скрывает вместе с тем, что нельзя назвать их безоблачными – уж очень непростой личностью был его школьный товарищ.

«Умственное развитие его было настолько выше других товарищей, что и параллели между ними провести невозможно. Он поступил в школу уже человеком, который много читал, много передумал… годами он был не старше других, но опытом и воззрением на людей далеко оставлял их за собой…»

Безоговорочное осуждение Мартынова вызывают шалости Лермонтова и других по отношению к новичкам. Вот один из случаев, произошедших с новичком школы: когда пришло время ложиться спать, Лермонтов собрал товарищей в своей комнате, где они уселись верхом друг на друга, накрылись простыней, а в руки взяли по стакану воды. Дождались, когда новичок уснет, окружили его кровать, и, сорвав с него одеяло, вылили воду.

Из школы Мартынов выпустился годом позже Лермонтова, только в конце 1835 года. В 1841 году он отправляется в Пятигорск для лечения минеральными водами, куда через два месяца приедет Михаил Юрьевич и очень обрадуется, узнав, что и Мартышка (так Мартынова называл Лермонтов) тоже здесь.

Причиной ссоры межу ними стал прозвучавший по-французски в адрес Мартынова каламбур – «горец с большим кинжалом». Не по-мужски задевать честь приятеля в присутствии лиц противоположного пола.

Николай Соломонович имел все основания обидеться на бестактное высказывание Лермонтова и сделать ему замечание. Может ли этот случай служить поводом для дуэли?

В случае с Мартыновым дело, однако же, не в единственной лермонтовской злополучной фразе. Она – всего лишь верхушка айсберга. Свидетелей их разговора не существует. О нем мы узнаем из показаний Мартынова на следствии:

«Недели три тому назад, во время его болезни, я говорил с ним об этом откровенно; просил его перестать, и хотя он не обещал мне ничего, отшучиваясь и предлагая мне в свою очередь смеяться над ним, но действительно перестал на несколько дней. Потом взялся опять за прежнее. Я решил положить этому конец. При выходе из этого дома, я удержал его за руку, чтобы он шел рядом со мной; остальные все уже были впереди. Тут я сказал ему, что если бы он еще вздумал выбрать меня предметом для своей остроты, то я заставлю его перестать. Он не давал мне закончить и повторял несколько раз. Я сказал ему, что в таком случае пришлю к нему секунданта, и возвратился к себе...»

Таким образом, мотивы мартыновского вызова – отказ Лермонтова изменить избранный стиль поведения.

У И.И.Панаева, глубоко почитавшего Лермонтова в качестве художника слова, читаем об особенностях лермонтовской натуры:

«У него была страсть отыскивать в каждом своем знакомом какую-нибудь комическую сторону, слабость. И, отыскав ее, он упорно и постоянно преследовал того человека, который подтрунивал над ним и выводил его из терпения. Когда он достигал этого, он был очень доволен.

- Странно, - говорил мне один из его товарищей, - в сущности, он был, если хотите, добрый малый: покутить, повеселиться - во всем этом он не отставал от товарищей, но у него не было ни малейшего добродушия, и ему непременно нужна была жертва… Он непременно должен был закончить так трагически: не Мартынов, так кто-нибудь другой убил бы его».

Если возвратиться к преддуэльной  ситуации, не вызывает сомнения, что не столько дерзкое, насмешливое замечание по поводу Мартынова на вечере у Верзилиных привело к вызову, сколько нежелание поэта внести коррективы в свое поведение по отношению к приятелю, намеренное провоцирование последнего, некий дух противоречия, в него вселившийся.

Дуэль, на которую собирались, как на пикник, загодя приготовив шампанское, чтоб отпраздновать мирный исход противостояния, в конечном счете, состоялась.

«Прибыв к месту поединка, Лермонтов и его секунданты встретили там приехавшего чуть раньше на беговых дорожках вместе с Васильчиковым мрачного, молчаливого Мартынова, который церемонно поклонился им. Встретившись взглядом со злыми, холодными глазами Мартынова, Михаил Юрьевич понял, что никакого примирения не будет. Приехавший с добрыми мыслями и сердцем поэт сразу потерял веселое настроение, и саркастическая улыбка вдруг исказила черты его лица».

В соответствии с дуэльными правилами секундантами была предпринята последняя попытка примирения. Лермонтов выказал полную свою готовность на перемирие, заявив, что причина для дуэли слишком ничтожна. Но Николай Соломонович остался в позе непреклонного. Примирение не входило в его планы. Вся фигура его выказывала полную решимость, а горящие ненавистью глаза выдавали сокровенное желание пропитанного лютой злобой человека.  

Поединок проходил в крайне неблагоприятных погодных условиях: огромная грозовая туча, надвигавшаяся со стороны Бештау, достигла-таки района дуэли, и когда уже отмерили дистанцию и раздали заряженные пистолеты дуэлянтам, поднялась предгрозовая буря, а затем пошел страшной силой грозовой дождь. Стрелялись уже под этим ливнем, бившим прямо в лицо.

Дуэльная площадка была неровной, и получилось так, что Лермонтов был поставлен секундантами на скате дороги выше Мартынова. Фигура поручика выступала отчетливой мишенью для стоящего ниже Мартынова, и это создавало ему преимущество  в прицеливании.

Глебов махнул рукой и громко скомандовал: «Сходись!» Мартынов, не поднимая пистолета, быстрыми, широкими шагами приблизился к барьеру, поднял пистолет и стал целить в противника. Полыхнула молния, выхватив из грозовой темноты его мрачное выражение лица.

При сигнале «Сходись!» Михаил Юрьевич какое-то время остался стоять на исходной позиции. Взведя курок, он поднял пистолет дулом вверх. Спокойное, почти веселое выражение играло на лице поэта. Он все еще надеялся, что сейчас разрядят пистолеты в воздух и отправятся пить шампанское. Однако действия Мартынова не оставляли уже никаких сомнений в злодейских намерениях отставного майора. Лермонтов подошел к барьеру и вытянул правую руку с пистолетом вверх.

«Раз… Два…», - скомандовал между тем Глебов. Дождь мешал целиться. Прозвучала команда «Три!», после которой по условиям стрелять было уже нельзя. Соперников должны были развести  на исходные позиции. И тут Столыпин крикнул: «Стреляйте, или я разведу вас!». То было нарушением правил.

И тогда Михаил Юрьевич, как бы обращаясь ко всем свидетелям дуэли, иронично-насмешливым тоном сказал: «Я в этого дурака стрелять не буду!» Поэт отправил пулю в воздух.

Последние сомнения сразу покинули Мартынова. Ярость и злость вспыхнули в нем с прежней силой.

Его убийца хладнокровно

Навел удар… спасенья нет:

Пустое сердце бьется ровно,

В руке не дрогнул пистолет.

Думал ли Лермонтов, что эти строчки, клеймящие Дантеса, будут иметь отношение и к его собственной судьбе?

Холод смерти вдруг пронизал тело поэта. Лермонтов упал, не сделав движения ни взад, ни вперед. Подбежали секунданты. В правом боку дымилась рана, в левом – сочилась кровь. Пистолет оставался в руке. Поэт был без сознания.

Очнувшись, Лермонтов различил склоненное лицо Глебова. «Миша, умираю», - пытались произнести его губы. Затем лицо Глебова исчезло, и черная темнота снова поглотила мир.

Мартынов неуверенными шагами подошел к раненому поэту, фальшиво произнеся слова извинения.

Убийца первым покинул место преступления.

Гроза и страшный ливень еще более усилились. Удары грома готовы были расколоть небо, потоки воды изливались на землю, словно сама природа, свирепствуя, негодовала по поводу совершенного злодейства…