По городу ходили тревожные слухи. Кучки бедно одетых людей собирались на улицах, озлобленно ругали докторов, аптекарей, чиновников, морящих народ. По ночам в засмоленных гробах возили покойников на черных похоронных дрогах, а чаще на простых телегах, накрытых рогожей. Карантин и заставы отрезали столицу от остальной России.

В эти тягостные летние дни Гоголь покинул Петербург и поселился в Павловске на даче княгини Васильчиковой в качестве наставника ее больного сына. Княгиня жила с детьми в обширном доме своей матери Архаровой, занимая отдельный флигель. Здесь же ютился многочисленный штат архаровской и васильчиковской дворни, приживалки, гости.

Днем Гоголь занимался со слабоумным, недоразвитым мальчиком, показывая ему картинки, нарисованные в книге, и терпеливо повторяя: «Вот это, Васенька, барашек — бе… е… е, а вот это корова — му… у… му… у… А вот собачка — гау… ау… ау…» Мальчик полулежал в кресле и тупо глядел на учителя кроткими, непонимающими глазами.

Зато вечера и ночи принадлежали Гоголю. С волнением и мучительной радостью он перечитывал исписанные его мелким, неразборчивым почерком листы, вносил в них поправки, снова лихорадочно писал слегка скрипевшим гусиным пером. Это создавались его «Вечера на хуторе близ Диканьки». Палящее солнце родной Украины, яркие плахты дивчин, немолчный говор ярмарки, ласкающая мелодия народной песни, шепот степных трав наполняли тесную маленькую комнату с отгороженной ширмой кроватью. Как все это далеко от чопорного Павловска, от суетливого и шумного дома княгини, от снисходительно-равнодушных, вежливых и холодных людей, окружавших его здесь!

Для княгини и ее челяди он был лишь смешным чудаком, бедным учителем, за кусок хлеба, чуть ли не из милости живущим в этом богатом аристократическом доме.

Иногда по вечерам он приходил к княгининой приживалке — Александре Степановне, маленькой сухонькой старушке, хлопотливо поившей его чаем с клубничным вареньем.

В низкой комнате у стены стоит старомодный диван, обтянутый пестреньким ситцем, а перед ним круглый стол, покрытый красной бумажной скатертью. На столе под темно-зеленым абажуром горит лампа, ярко освещающая лица присутствующих. Худощавый, с длинным и тонким носом, с торчащим надо лбом хохолком русых волос Гоголь садится у стола на высокий стул. Напротив на диване уже расположились три древние старушки. Дружно, внимательно они вяжут чулки железными спицами и снисходительно поглядывают поверх очков. Около дверей жмутся друг к другу слуги, дворовые княгини.

Становится тихо, Гоголь неторопливо раскладывает на столе листы своей рукописи. Неожиданно в комнату с важным видом, входит плотный молодой человек с пышными бакенбардами в форме студента Дерптского университета. Это племянник княгини граф Владимир Соллогуб, который пописывает стишки и считает себя присяжным литератором. Соллогуб снисходительно кивает Гоголю и усаживается у стола.

— Что же, Николай Васильевич, начинайте! — говорит Александра Степановна, поправив на носу очки.

— Читайте, — подтверждает Соллогуб, приложив к близоруким глазам лорнет. — Я сам пишу и интересуюсь словесностью.

Гоголь вопросительно смотрит на Соллогуба. Язвительная усмешка на миг кривит его тонкие губы. Он подвигается к лампе, не спеша расправляет длинными, худыми пальцами листы и начинает читать.

— «Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи! Всмотритесь в нее. С середины неба глядит месяц. Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее. Горит и дышит он. Земля вся в серебряном свете; и чудный воздух и прохладно-душен, и полон неги, и движет океан благоуханий. Божественная ночь! Очаровательная ночь!»

В голосе Гоголя слышится какое-то удивление, сдержанный восторг, задушевная мягкость. Его карие глаза ласково улыбаются. Время от времени он встряхивает длинными волосами, падающими ему на лоб. Описывая летнюю ночь, он как бы делится со слушателями впечатлениями летней свежести, синей, усеянной яркими звездами выси, благоухания украинских садов…

Вдруг он останавливается.

— «Да, гопак не так танцуется!» — восклицает он, задорно взглянув на слушателей.

— Отчего ж не так? — растерянно спрашивает Александра Степановна, переставая шевелить спицами. Она подумала, что Гоголь обратился к ней. Однако он продолжает как ни в чем не бывало:

— «То-то я гляжу, не клеится все. Что ж это рассказывает кум?..

А ну: гоп трала! Гоп трала! Гоп трала! Гоп, гоп, гоп!»

И льется дальше рассказ о влюбленном парубке Левко, его вольнолюбивых товарищах, помогающих ему перехитрить властного и глупого голову и завоевать руку мечтательной красавицы Ганны. Герои народных песен, кажется, заполняют обширную приземистую комнату. Картины украинской природы, трогательное описание встречи влюбленных перемежаются с задорным юмором бытовых сценок.

Гоголь оканчивает чтение, упомянув в заключение про спящую в серебряных лучах месяца Ганну и пьяного Каленика, разыскивающего свою хату. Слушатели, зачарованные волшебным видением украинской ночи, восхищенно молчат.

— О, це гарно! — неожиданно хриплым басом говорит кучер Грицко, вывезенный Васильчиковой с Украины.

Очарование чтения нарушено. Горничные, стоящие гурьбой у двери, вытирают слезы, навернувшиеся на глаза, и шепчутся. Александра Степановна поднимается с дивана и суетится, готовя чай. Дерптский студент горячо жмет руку Гоголя, заверяя, что тот настоящий писатель и должен занять в литературе надлежащее место. Гоголь молча выслушивает комплименты. Его задор, восхищение миром, им самим вызванным к жизни, уже прошли, погасли.

Люди потихоньку расходятся, изредка фыркая, припоминая смешные шутки, словечки пьяного Каленика. На столе появляется дымящийся самовар и клубничное варенье.