Трощинский считался меценатом и благодетелем всей округи. В Кибинцах устроил театр, обширную библиотеку, коллекционировал картины и предметы искусства. Однако просвещенный вельможа сочетался в нем с самодуром и деспотом.

К 26 октября, ко дню именин Дмитрия Прокофьевича, в кибинецком дворце собирались окрестные помещики, родственники и знакомые, устраивались пышные пиры и театральные представления. Гоголи приезжали всей семьей. Им отводился особый флигель, и они гостили у своего «благодетеля» по нескольку недель. Василий Афанасьевич для этих случаев писал малороссийские комедии, которые и шли в исполнении местных любителей. Автор «Ябеды» Василий Васильевич Капнист сочинял либретто для крепостного балета. Как-то приезжал в Кибинцы на эти празднества и одряхлевший Державин.

Никоша заранее с волнением ждал этих поездок в полный чудес дом ушедшего на покой вельможи. Гоголи обычно собирались в путь долго и тщательно: надо было приготовить праздничные наряды, театральные костюмы, сделать все распоряжения по хозяйству. Ранним утром в огромную желтую коляску с решетками, напоминавшую целую крепость, впрягалась шестерка обленившихся на конюшне лошадей.

В коляску впихивались всевозможные свертки, коробки, пакеты. Затем в ней рассаживалось все семейство Гоголей — с няньками и детьми.

Ехать надо было по пыльной, жаркой дороге за сорок верст. По пути останавливались в усадьбе у знакомых, славившихся своей добротой и хлебосольством. На деревянном крылечке с резными столбиками приезжих встречал высокий старичок с трубочкой и вел их в маленькую и низенькую гостиную с каким-то особым запахом мяты й ромашки и широкой деревянной дверью, издававшей жалобный скрип. Тут их радостно приветствовала кругленькая старушка, одетая всегда в простое ситцевое платье и в чистеньком беленьком платочке на голове. Скоро накрывался обильный малороссийский стол — с пампушками, товченыками, жареными цыплятами, пирогами, ватрушками. Хозяева добродушно потчевали гостей. Плотно подкрепившись, Гоголи вновь рассаживались в своей необъятной коляске и, поблагодарив хозяев, продолжали путешествие.

Дом Трощинского в Кибинцах большой, двухэтажный. Снаружи он не поражал великолепием, но внутри был богато и пышно отделан — всюду бронза, картины, мрамор, фарфор. Вокруг дома располагались многочисленные флигели, оранжерея, службы.

Уже при приближении к дому слышались звуки домашнего деревенского оркестра, казавшиеся сначала каким-то неопределенным гулом, а потом сливавшиеся в стройное звучание.

Гоголи устраивались в отведенном им флигеле. Василий Афанасьевич сразу же принимался за подготовку спектакля. Никоша все эти дни находился в каком-то очарованном сне. По утрам он тихонько приходил в оранжерею и внимательно следил за репетицией, которую там проводили. Затем проскальзывал в огромную библиотеку и, перелистывая страницы книг в переплетах из кожи, рассматривал старинные гравюры, читал удивительные рассказы про дальние страны.

Главным событием дня был обед. Перед обедом съехавшиеся к своему амфитриону гости располагались в обширной столовой, напряженно ожидая хозяина. Наконец появлялся Дмитрий Прокофьевич — в полной парадной форме, при всех орденах и лентах, задумчивый и суровый, с выражением утомления и скуки на умном старческом лице. Оркестр играл торжественный марш, и все молча приступали к еде. Хозяин редко кого удостаивал своим вниманием. Иногда он обращался к Василию Афанасьевичу, пользовавшемуся его благосклонностью. Василий Афанасьевич не только угождал театральным вкусам своего дальнего родственника, но с бескорыстным усердием приводил в порядок дела его обширных поместий, насчитывавших много тысяч десятин и тысячи крепостных душ.

После обеда начинались шумные забавы. Сумрачно сидевшего вельможу нужно было развлечь, рассмешить, привести в благостное расположение духа.

Для этого имелись шуты и особые «шутодразнители» из числа бедных мелкопоместных дворян.

Любимыми шутами являлись барон Шиллинг и спившийся расстрига священник отец Варфоломей. Барону насчитывалось сто четыре года, но он еще бодро выплясывал на танцах, в особенности французскую кадриль с ее залихватскими антраша, и даже зимою ходил в самый лютый мороз в одном фраке. В летнее же время его любимым занятием была ловля мух. Старик Трощинский, глядя на задорного барона, чувствовал себя более молодым.

Особенно увеселял его вечно пьяный поп Варфоломей. Шутодразнители охотнее всего изощрялись над ним, придумывая всевозможные забавы. Один из местных блюдолизов припечатал как-то сургучной печатью к обеденному столу жиденькую бороденку отца Варфоломея, и тот покорно выдергивал ее по волоску. Это очень рассмешило Трощинского, и он бросил попу золотой империал.

Никоша в таких случаях не смеялся. Эти злые шутки болезненно отдавались в его сердце. Ему было жалко пьяненького, неопрятного, оборванного попенка, горько плачущего от боли и обиды…

Потом все выходили на веранду. Около нее стояла большая сорокаведерная бочка, наполненная до краев водой. Трощинский небрежно вынимал из кафтана горсть червонцев, пересчитывал их и бросал в бочку.

— Ну, панове, — обращался он к окружающим. — Кто достанет все двадцать червонных за один раз, тому и владеть ими!

Вечером в большом зале, освещенном сотнями горящих свечей, долгожданное представление. Маленький Никоша сидит на самом краешке стула рядом с красивой внучкой Трощинского. Зал битком набит народом, важное панство — в первых рядах на мягких стульях, а за ним теснятся мелкопоместные панки, приживальщики, многочисленная домашняя челядь. Сцена задернута зеленым занавесом, на котором нарисована золотая лира и играющий на ней пухлый купидон с крылышками.

Раздается музыка: домашний оркестр исполняет увертюру из оперы Моцарта «Женитьба Фигаро».

Наконец занавес раздвигается, и на сцене — мимическая картина «Филимон и Бавкида», сочиненная известным поэтом Капнистом. Он сам изображает в ней престарелого Филимона, а любящую жену Бавкиду — его миловидная дочь Катерина Васильевна. Эта трогательная мифологическая история верной любви двух супругов завершается апофеозом: ветхая изодранная одежда спадает на землю, и они в блестящих туниках обращаются к зрительному залу и к сидящему в первом ряду имениннику с приличествующими случаю стихами, прославляющими фортуну Трощинского:

Присутствующие прекрасно понимают и тонкую лесть этого мадригала и некоторую преувеличенность его: царица Савская — Екатерина — действительно жаловала своего статс-секретаря, но свирепый, все сражавший Эол — Павел I — хотя и пощадил седые власы любимца своей матери, но решительно отверг его услуги. Да и нежный Зефир — Александр I — перестал уже жаловать старого вельможу… Трощинский снисходительно хлопает в ладоши.

Никоша ничего этого не понимает, и ему нравится лишь возвышенность самих стихов.

Затем показывают балет на музыку крепостного композитора и танцора Сашки. А в заключение, после антракта, в котором музыка играет разные танцы, а гости танцуют менуэт и мазурку, — «малороссийскую комедию» «Простак, або хитрощи жинки, перехитренны москалем», сочиненную Василием Афанасьевичем. Когда раздвинулся занавес, зрители увидели и самого Василия Афанасьевича, игравшего простодушного и недалекого чоловика Романа, и Марию Ивановну — разбитную и легкомысленную его жинку Параску.

На сцене представлена была крестьянская хата, чоловик и его жинка ссорились и ругались совсем так, как ссорились все чоловики и жинки в Васильевке. Тут пришел солдат, который решил помирить Романа и Параску и на этом заработать сытный обед. Солдат обращался к Параске: «Что же, хозяюшка, давай теперь чего покушать». На что Параска раздраженно отвечала: «Що ж тоби даты? Ось шматок гречаныка иж, коли вкусишь». Солдат, однако, требовал чего-нибудь повкуснее: «Небось старика накормила!» Но Роман, которого властная жинка держала впроголодь, отвечал: «Ни, москалю! Сучий сын, колы и риска була в роти, а исты хочется так, що аж кишка корчить, да даст биг чого. Оце вона, спасыби ий, дала шматок гречаныка, так не вкушу: нет, тоби кажучи, зубив уже, лиха маты маэ». Роман жалуется на тяжелые времена, на то, что пришлось продать последний хлеб, чтобы уплатить подушные помещику:

Дальше действие комедии развертывалось неожиданно смешно. Параска боится, что спрятанный ею дьяк Фома Григорьевич может себя обнаружить перед ее мужем Романом. Солдат пользуется ее затруднительным положением. Раздев дьяка, он вымазывает его сажей и, выдав за черта, выгоняет из хаты» Вместе с простодушным Романом солдат с аппетитом съедает ужин, приготовленный Параскою для своего любовника, и в придачу забирает дьяковскую одежду. Зрители дружно смеются над находчивым солдатом и незадачливым дьяком, снисходительно улыбается и Трощинский, одобрительно помахав сухонькой ручкой смущенной успехом Марии Ивановне.

По окончании спектакля — в саду великолепный фейерверк в честь знатного именинника. Взлетают в черное небо золотые змеи, зеленые и красные ракеты рассыпаются огненными искрами, кружатся, как огромные подсолнухи, солнечные диски. Пиротехник поработал на славу. Про него рассказывают, что он когда-то служил артиллерийским офицером, но, случайно приехав в Кибинцы, застрял на несколько лет у хлебосольного благодетеля, позабыв про службу, друзей и прежнее местожительство.

Маленький Гоголь в восторге от красивого зрелища и прижимается к матери, уже сменившей свой крестьянский наряд на изящное синее платье, оттеняющее ее тоненькую фигуру. Мария Ивановна ласково гладит его по головке и уговаривает идти поскорее спать…

Гоголь и в последующие годы нередко посещал Кибинцы, пользовался книгами из обширной библиотеки Трощинского.

Здесь он всегда встречал многочисленное и разнообразное общество, дом Трощинского привлекал к себе даже людей, недовольных существующим положением вещей, Опальный вельможа имел репутацию прогрессивного государственного деятеля. Кибинцы посещали сыновья В. Капниста — один из них, Алексей, состоял членом «Союза благоденствия», — братья Муравьевы-Апостолы, сыгравшие такую видную роль в декабристском движении, декабрист Н. И. Лорер. В ноябре 1825 года, незадолго до декабрьских событий, на балу в Кибинцах среди гостей находились Матвей и Сергей Муравьевы-Апостолы и М. П. Бестужев-Рюмин. От Трощинского они узнали о смерти Александра I и поспешно уехали с бала.

Гоголь был тогда еще слишком молод, чтобы завязать с ними дружбу. Но он смутно чувствовал какую-то особую, возбужденную атмосферу вокруг них, примечал их иронически-презрительное отношение к шутовским затеям Трощинского, их загадочные взгляды, когда они уединялись среди толчеи и бесшабашного веселья Кибинец.