"На зеркало неча пенять, коли рожа крива” —
таков эпиграф «Ревизора». В этой пословице
Гоголем дан ключ к пониманию пьесы: принцип
зеркальности, особенно ярко проявляющийся в
системе персонажей.
По точному наблюдению Ю.Манна, в «Ревизоре»
ничего нет, кроме характеров, которые и придают
движение действию.
Прежде всего именно поэтому автор считал
Хлестакова центральным персонажем комедии и
сетовал на то, что без достойного актёра на эту
роль "пиэса теряет смысл и скорее должна
называться «Городничий», чем «Ревизор»”
(С.Т. Аксаков).
А ведь наиболее полно, универсально мотив
зеркальных отражений звучит в образе Хлестакова,
и это вполне закономерно, так как Иван
Александрович воистину "пустое гладкое место”,
в котором отражается тот, кто в него смотрит.
"…Всякий хоть на минуту, если не на несколько
минут, делался или делается Хлестаковым”
(Н.В. Гоголь). Последовательно мнимый ревизор
проявляет и "хватательный рефлекс”
Городничего, и здравомыслие Осипа, и болезненное
любопытство вместе со стремлением услужить
Добчинского и Бобчинского, и простодушие
почтмейстера, и "вольнодумство”
Ляпкина-Тяпкина… Хлестаков буквально создан
чиновниками и обывателями уездного города в
атмосфере страха перед "инкогнито проклятым”.
Термин "хлестаковщина” можно употреблять в
узком и широком значениях. Во-первых, это
совокупность черт характера (вернее, его
отсутствия) Хлестакова: презрение к себе,
"полная умственная и духовная пустота”,
"микроскопическая мелкость и гигантская
пошлость” (В.Г. Белинский), стремление
порисоваться, пустить пыль в глаза, непрерывное
враньё… Во-вторых, это атмосфера самого строя
жизни Города, изображённого в пьесе. В этой
атмосфере давно уже стёрлись границы между
правдой и ложью, добром и злом, грехом и
добродетелью, преступлением и служебным долгом.
Законы жизни предстают абсурдными,
необъяснимыми. "Таков уж неизъяснимый закон
судеб, — рассуждает Городничий, — умный человек
— или пьяница, или рожу такую состроит, что хоть
святых выноси”. Это постижение основ
существования поражает какой-то
ненормальностью: "…мамка в детстве ушибла, и с
тех пор от него отдаёт немного водкою”, "чем
больше ломки, тем больше означает деятельности
градоправителя”.
Исходя из сказанного, можно утверждать:
хлестаковщина захлёстывает сцену ещё до
появления Хлестакова.
И нет ничего удивительного в том, что в
кульминационной сцене вранья ни один из
чиновников не насторожился, не засомневался,
благоговейно внимая россказням о супе, который
"в кастрюльке прямо на пароходе приехал из
Парижа”, о висте, составленном из пяти играющих
вместо четырёх, о "тридцати пяти тысячах одних
курьеров”, носящихся в поисках рассказчика по
столице…
Бюрократическая утопия, в пьяном вдохновении
сотворённая Хлестаковым, настолько совпадает с
тайными грёзами "слуг государевых”, что они
готовы верить любому абсурду. Здесь торжествует
не только Иван Александрович, вознёсшийся в
воображении на самую вершину государственной
иерархической лестницы (министры, фельдмаршал,
дворец…), но и провинциальные чиновники,
мечтающие об иной жизни, в которой каждый из них
— значительное лицо, имеющее возможность
"срывать цветы удовольствия”. "Темы для
разговоров ему дают выведывающие. Они сами как бы
кладут ему всё в рот и создают разговор”, —
замечает Н.В. Гоголь. А поскольку главным для
всех действующих лиц является еда, то и разговор
вращается вокруг неё, и чем она дороже, тем
желанней: 700 рублей стоит арбуз, 100 рублей —
бутылка рома, столичные "рыбицы ряпушка и
корюшка”, о которых мечтает Городничий, —
"только слюнка потечёт, как начнёшь есть”.
Добчинский, как Хлестаков, создаёт "иной мир”,
полный чудес: "Вы будете в большом, большом
счастии, в золотом платье ходить и деликатные
разные супы кушать…”
Даже Городничий как бы подхватывает мечту
"фитюльки”, "тряпки”: "…Почему хочется быть
генералом? — потому что, случится, поедешь
куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты поскачут
везде вперёд: «Лошадей!» И там на станциях никому
не дадут, все дожидаются: все эти титулярные,
капитаны, городничие, а ты себе и в ус не дуешь.
Обедаешь где-нибудь у губернатора, а там — стой,
городничий! Хе-хе-хе! (Заливается и помирает со
смеху.) Вот что, канальство, заманчиво!”
И Антону Антоновичу хочется перестать быть
собой, возвыситься над другими и, таким образом,
вырваться из собственного ничтожества, подобно
Ивану Александровичу: "Я только на две минуты
захожу в департамент, с тем только, чтобы сказать:
это вот так, это вот так, а там уж чиновник для
письма, этакая крыса, пером только: тр, тр… пошёл
писать”. И Городничий, и Хлестаков стремятся
избавиться от самих себя, возвыситься над
собственным ничтожеством, вознестись над теми,
от кого в реальной жизни зависят, порадоваться,
хотя бы в воображении, собственному величию: "А
любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я
ещё не проснулся: графы и князья толкутся и
жужжат там, как шмели, только и слышно: ж...ж...ж...”.
Сон Городничего становится реальностью:
действительно две "канцелярские крысы” —
Хлестаков и Тряпичкин — "пришли, понюхали — и
пошли прочь”, но и сам градоначальник подобен
крысе по отношению к вышестоящим.
Весь мир Города приходит в движение: у всех
появляются особые надежды. Тем страшнее поражает
героев весть о невольном самозванстве. "Вот
смотрите, смотрите, весь мир, всё христианство,
как одурачен городничий!” — эти слова как бы
выводят действие за пределы комедии. По очереди
читая письмо Хлестакова, герои впервые в жизни
произносят правду о самих себе. Они возмущаются,
протестуют, не соглашаются с ней, то есть ни о
каком покаянии, исправлении речь не идёт, но
восстанавливается система нравственных
ценностей: правда и ложь, добро и зло разделяются,
занимают своё настоящее место. Главный герой
разоблачает и себя, и других.
Хлестаков не просто фантазёр. Он сам не знает,
что говорит и что скажет в следующее мгновение.
Словно за него говорит кто-то сидящий в нём. Может
быть, это дьявол? И тогда Иван Александрович —
бес?
"Всё это… дело общего нашего приятеля, всем
известного, именно — чорта. Но вы не упускайте из
виду, что он щелкопёр и весь состоит из надуванья.
<…> Вы эту скотину бейте по морде и не
смущайтесь ничем. Он — точно мелкий чиновник,
забравшийся в город будто бы на следствие. Пыль
запустит всем, распечёт, раскричится. Стоит
только немножко струсить и податься назад —
тут-то он и пойдёт храбриться. А как только
наступишь на него, он и хвост подожмёт. Мы сами
делаем из него великана” (Н.В. Гоголь —
С.Т. Аксакову, 16 мая 1844 года). В этом описании
так и видится Иван Александрович Хлестаков.
"Какими бы установившимися понятиями ни
мерить характер Хлестакова, всё время
сталкиваешься с их недостаточностью,
неточностью. Поневоле приходишь к выводу, что
самым точным и всеобъемлющим будет определение,
производное от имени самого персонажа, —
хлестаковщина” (Ю.Манн).
Открытый Н.В. Гоголем тип оказался настолько
универсальным, узнаваемым и повторяющимся на
разных этапах нашей национальной истории, что,
вероятно, можно утверждать, что хлестаковщина
является существенной частью русского
характера. И до тех пор, пока рабство не будет
"выдавлено по каплям”, гоголевская комедия
останется современной, животрепещущей, словно
сегодня созданной. |