М. Цветаева «Поэт о критике»

У каждого из нас есть книги для отдохновения. Иногда мне кажется, что эти книги созвучны нашим душам. Не столько мыслям, не столько чувствам, сколько какой-то сущности, «экстракту из нас». На какой-то совершенно неуловимой, невыразимой, невозможной для рационального познания волне они такие же, как мы, похожие, близкие; они о том же, о чем и мы.

Моя душа всегда пела под Цветаеву, с Цветаевой, за Цветаеву. За  обрывистость и резкость, твердость, несгибаемость, и в то же время страстность, истинность, живость и жизненность. За звенящие сталью и яростью или простые, четкие звуки, за стремительную мысль. За то, что Цветаева настоящая, живая. За то, что она воплощение женщины, именно женщины (не борца за свободу, революционные идеи, не радетеля о судьбе России или философа). За ум и образованность, истинную интеллигентность. Но в первую очередь, за созвучность мне самой.

Что такое Цветаева? Как это понять и осмыслить? Цветаева не признает границ и категорий. Не зря среди поэтов Серебряного века: акмеистов, символистов, футуристов, имажинистов (казалось бы, какое многообразие! На любой вкус!) - она стоит особняком. Самостоятельная и самобытная, неповторимая в своей невесомости и безмерности.

Что же мне делать, слепцу и пасынку,

В мире, где каждый и отч, и зряч,

Где по анафемам, как по насыпям,

Страсти! Где насморком

Назван плач!

Что же мне делать, ребром и промыслом

Певчей! – Как повод! загар! Сибирь!

По наважденьям своим – как по мосту!

С их невесомостью

В мире гирь.

Что же мне делать, певцу и первенцу,

В мире, где наичернейший – сер!

Где вдохновенье хранят, как в термосе!

С этой безмерностью

В мире мер!

А она именно безмерна! Безмерна и своеобразна. Ведь у каждого поэта есть своя отличительная черта. Жуковский классичен, Лермонтов философичен, Гумилев живописен, Ахматова строга. А Цветаева своеобразна. Не поймана и не понята, не осознана до конца, не ухвачена в своей порывистости, стремительности, жажде жизни, широты, свободы. Поэтому Цветаева – это всегда всплеск, выплеск, удивительно, невероятно полно переданная энергия, «вылитая» на лист сущность, скорость, необъятность.

Вскрыла жилы: неостановимо,

Невосстановимо хлещет жизнь.

Подставляйте миски и тарелки!

Всякая тарелка будет - мелкой,

Миска - плоской.

Через край - и мимо

В землю черную, питать тростник.

Невозвратно, неостановимо,

Невосстановимо хлещет стих.

Ее стихи – отражение ее собственной жизни. Если вспомнить Пушкина, Лермонтова и даже современных Цветаевой поэтов (Бальмонта, Блока, например), то в первую очередь, на ум приходят произведения философские и гражданственные. Классическая русская литература – это размышления о месте человека в мире, о роли поэта, о судьбе России. В ней так много радений, дум, характеров, но нет человека. В меньшей степени это относится, например, к Есенину, что сближает его с Цветаевой. Но тем не менее на фоне ярко выраженной условности  и искусственности русской классики, ее гражданственности и даже некоторого формализма, почти дневниковая, мемуарная Цветаева – самобытное и необычайное близкое нам явление. В ее стихах – она сама. Тоже переживания, тоже думы, тоже тоска по Родине, но это все очень личное, не возведенное в ранг истины или философии. И через все это не просто проблескивает, брызжет авторское «я».

Кто создан из камня, кто создан из глины, -

А я серебрюсь и сверкаю!

Мне дело – измена, мне имя – Марина,

 Я – бренная пена морская.

Кто создан из глины, кто создан из плоти –

Тем гроб и надгробные плиты…

 - В купели морской крещена - и в полете

Своем – непрестанно разбита!

Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети

Пробьется мое своеволье.

Меня – видишь кудри беспутные эти? –

Земною не сделаешь солью.

Дробясь о гранитные ваши колена,

Я с каждой волной – воскресаю!

Да здравствует пена – веселая пена –

Высокая пена морская!

Во всех стихотворениях легко прослеживается напряженно-монологическая речь, словесная живопись и звукопись Цветаевой. Ее язык не просто яркий и образный, он природный, естественный в своей точности. Ему присуща неповторимая способность – сохранять в стихах энергию, воодушевление и вдохновение поэтессы. Восхищает ее умение ухватить и передать самое важное, именно те детали, что составляют, формируют образ, впечатление.

Узкий, нерусский стан –

Над фолиантами.

Шаль из турецких стран

Пала, как мантия.

Вас передашь одной

Ломаной черной линией.

Холод – в веселье, зной –

В Вашем унынии.

Вся Ваша жизнь – озноб,

И завершится – чем она?

Облачный темен лоб

Юного демона.

Каждого из земных

Вам заиграть – безделица.

И безоружный стих

В сердце нам целится.

В утренний сонный час,

 - Кажется, четверть пятого,  -

Я полюбила Вас,

Анна Ахматова. 

В статье «Поэт о критике» Цветаева пишет: «Есть нечто в стихах, важнее их смысла: - их звучание». А язык – способ организовать это звучание.

Звучит же Цветаева, как бунтовщица, единоличный противник существующего. Резкая, колкая, где-то желчно язвительная.

И засим, упредив заране,

Что меж мной и тобою – мили!

Что себя причисляю к рвани,

Что честно мое место в мире:

Под колесами всех излишеств:

Стол уродов, калек, горбатых…

И засим, с колокольной крыши

Объявляю: люблю богатых!

За их корень, гнилой и шаткий,

С колыбели растящий рану,

За растерянную повадку

Из кармана и вновь к карману.

За тишайшую просьбу уст их,

Исполняемую, как окрик,

И за то, что их в рай не впустят,

И за то, что в глаза не смотрят.

За их тайны – всегда с нарочным!

За их страсти – всегда с рассыльным!

За навязанные им ночи

(И целуют и пьют насильно!).

И за то, что в учетах, в скуках,

В позолотах, в зевотах, в ватах,

Вот меня наглеца, не купят, -

Подтверждаю: люблю богатых!

А еще, несмотря на бритость,

Сытость, питость (моргну – и трачу!),

За какую-то – вдруг – побитость,

За какой-то их взгляд собачий,

Сомневающийся…

 - Не стержень

ли к нулям? Не шалят ли гири?

И за то, что меж всех отверженств

Нет - такого сиротства в мире!

Есть такая дурная басня:

Как верблюды в иглу пролезли,

…За их взгляд, изумленный насмерть,

Извиняющийся в болезни,

Как в банкротстве… «Ссудил бы… Рад бы –

Да…»

За тихое с уст зажатых:

«По каратам считал я – брат был…»

 - Присягаю: люблю богатых!

Кроме язвительности чувствуется острый социальный характер ряда стихотворений. Цветаева не оторвана от событий своего времени, не вырвана из исторического контекста. Мы не можем говорить об отсутствии социальной или философской направленности в ее лирике. Просто в ее стихах кроется крайне личное восприятие. Чаще всего жесткое, но всегда пропущенное через себя, выжатое из самых глубин.

Никуда не уехали – ты да я –

Обернулись прорехами – все моря!

Совладельцам пятерки рваной –

Океаны не по карману!

Нищеты вековечная   сухомять!

Снова лето, как корку, всухую мять!

Обернулось нам море – мелью:

Наше лето – другие съели!

С жиру лопающиеся: жир – их «лоск»,

Что не только что масло едят, а мозг

Наш – в поэмах, в сонатах, в сводах:

Людоеды в парижских модах!

Нами лакомящиеся: франк – за вход.

О. урод, как водой туалетной рот

Сполоснувший – бессмертной песней!

Будьте прокляты вы - за весь мой

Стыд: вам руку жать, когда зуд в горсти, -

пятью пальцами – да от всех пяти

Чувств – на память о чувствах добрых –

Через все лицо – автограф.

Цветаева – дитя своего времени. Как бы нелепо не звучали эти слова в свете вынужденной эмиграций, всех тех ее семейных трагедий, которые были принесены историческими событиями XX века, в конце концов, даже в свете ее собственной смерти. Хрестоматийные сведения, касающиеся биографии Цветаевой, в частности, среда, в которой выросла будущая поэтесса (среда московской интеллигенции: отец Цветаевой – известный искусствовед и филолог, основатель Московского музея изящных искусств, мать – талантливая пианистка), позволяют нам судить об истоках тонкого восприятия мира, любви к искусству у юной Марины. И если бы не современные ей исторические реалии, мы бы не услышали бунт, вызов в ее стихах. Она осталась бы цельной и хрупкой, мечтающей о принце, трепетной девушкой, такой же, какой мы видим ее в стихотворении, написанном для Аси:

Ты - принцесса из царства не светского,

Он - твой рыцарь, готовый на все...

О, как много в вас милого, детского,

Как понятно мне счастье твое!

В светлой чаше берез, где просветами

Голубеет сквозь листья вода,

Хорошо обменяться ответами,

Хорошо быть принцессой. О, да!

Тихим вечером, медленно тающим,

Там, где сосны, болото и мхи,

Хорошо над костром догорающим

Говорить о закате стихи;

Возвращаться опасной дорогою

С соучастницей вечной - луной,

Быть принцессой лукавой и строгою

Лунной ночью, дорогой лесной.

Наслаждайтесь весенними звонами,

Милый рыцарь, влюбленный, как паж,

И принцесса с глазами зелеными, -

Этот миг, он короткий, но ваш!

Не смущайтесь словами нетвердыми!

Знайте: молодость, ветер - одно!

Вы сошлись и расстанетесь гордыми,

Если чаши завидится дно.

Хорошо быть красивыми, быстрыми

И, кострами дразня темноту,

Любоваться безумными искрами,

И как искры сгореть - на лету!

Но характер во многом формируют события, отражающиеся на нашей жизни или происходящие в ней. Революции и войны сделали Цветаеву надломленным криком своего времени, само время слепило ее, заставило дышать борьбой и страстью.

«Мой собственный вызов времени:

Ибо мимо родилась

Времени, вотще и всуе –

Требуешь! Калиф на час –

Время! Я тебя миную.

- крик моего времени – моими устами, контр-крик его самому себе. Живи я сто лет назад, когда реки тихо текли…Современность поэта есть его обреченность на время. Обреченность на водительство им».

Цветаева, в первую очередь, поэт. Это не работа, не должность, не хобби и не развлечение. Поэт – это натура, сама сущность человеческая, то, что неточно и где-то даже до противного помпезно принято называть призванием. Цветаева - поэтесса душой и делами, всегда и во всем. Отсюда так много размышлений об искусстве (например, статья «Искусство при свете совести»). И так же, как нельзя разделить поэта на творца и человека, Цветаева не признает разделения искусство на творчество и святость, божественное начало. Искусство для нее «ответвление природы».

Еще более интересный и важный вопрос – вопрос о вдохновении. У Цветаевой это гений, наитие, упоение наваждением. «Пушкин <…> в первую голову гениален тем, что на него нашло». Вдохновение, по мнению поэтессы, если и не божественное, то природное, как искусство. Природное, стихийное, неудержимое…

В небе черном – слова начертаны,

И ослепли глаза прекрасные…

И не страшно нам ложе смертное,

И не сладко нам ложе страстное.

В поте – пишущий, в поте – пашущий!

Нам знакомо иное рвение:

Легкий огнь, над кудрями пляшущий, -

Дуновение – вдохновения!

Наверное, самый логичный вывод – это заключение о том, что Цветаева безыскусственна тем, что она не пытается нас научить. Мы привыкли со школьной скамьи, что художественное произведение должно нести в себе высоконравственную философскую мысль, мораль, наказ. Все творчество Цветаевой – воплощение жизни, а не нравоучения. «Чему учит искусство? Добру? Нет. Уму-разуму? Нет. Оно даже себе самому научить не может, ибо оно – дано». Мораль в искусстве вообще непонятна, чужда поэтессе. «Все наше отношение к искусству – исключение в пользу гения», своеобразная скидка на гениальность. Искусство выше морали. Потому что искусство – это жизнь, и так же, как жизнь, - это не система, это – эксперимент.

Коли милым назову - не соскучишься!

Богородицей - слыву - Троеручицей:

Одной - крепости крушу, друга - тамотка,

Третьей по морю пишу - рыбам грамотку.

А немилый кто взойдет да придвинется,

Подивится весь народ, что за схимница!

Филин ухнет, черный кот ощетинится.

Будешь помнить цельный год - чернокнижницу!

Черт: ползком не продерусь! - а мне едется!

Хочешь, с зеркальцем пройдусь - в гололедицу?

Ради барских твоих нужд - хошь в метельщицы!

Только в мамки - не гожусь - в колыбельщицы!

Коль похожа на жену - где повойник мой?

Коль похожа на вдову - где покойник мой?

Коли суженого жду - где бессонница?

Царь - Девицею живу - беззаконницей!

Одному из разделов статьи «Искусство при свете совести» Цветаева предпослала такой эпиграф:

 - Когда я нахожусь среди литераторов, художников, таких… у меня всегда такое чувство, что я среди intoxiques.

 - Да, но когда вы с большим художником, большим поэтом, вы этого не скажите, наоборот: все остальные покажутся вам отравленными.

(Разговор после одного литературного собрания)

А раздел начала со слов: «Я говорю об одержимости людей искусства, я вовсе не говорю об одержимости их искусством». Одержимость… какое точное слово! Цветаева одержима стихией, силой, движением. Она безудержна.

Душа, не знающая меры,

Душа хлыста и изувера,

Тоскующая по бичу.

Душа – навстречу палачу,

Как бабочка из хризалиды!

Душа, не съевшая обиды,

Что больше колдунов не жгут.

Как смоляной высокий жгут

Дымящая под власяницей…

Скрежещущая еретица,

 - Савонароловой сестра –

Душа, достойная костра.

Для Цветаевой остались еще сотни, тысячи определений. Для ее стихов – все новые поколения, которые, в первую очередь, стремятся не понять, а почувствовать. Я не стану спорить, что каждому свое. В литературе не бывает оценки, только отношение, только «критика страсти». Но я уверена, что пульс жизни в стихах Цветаевой еще не раз эхом отзовется в сердцах людей.

Благословляю ежедневный труд,

Благословляю еженощный сон.

Господню милость – и Господень  суд,

Благой закон – и каменный закон.

И пыльный пурпур свой, где столько дыр…

И пыльный посох свой, где все лучи!

Еще, Господь, благословляю – мир