Я жить хочу. На что мне Бог?                                                                                                                             М. Цветаева

Как всякий значительный поэт, Цветаева невольно являлась экраном, на который проецировались основные тенденции эпохи. И даже религиозное воспитание юной Марины происходило в фокусе влияний, вообще характерных для формирования религиозных взглядов русской интеллигенции. Большое духовное влияние оказала на формирование младенческой души Цветаевой опять же ее мать – полуполька, полунемка — вся во власти немецких мистиков-романтиков, подарившая дочери знание двух европейских языков и какую-то демоническую жажду смерти. Недаром же, спустя годы, находясь в эмиграции, Цветаева написала в письме своей чешской приятельнице А. А. Тесковой: " Гений нашего рода, женского, моей матери рода был гений ранней смерти и несчастной любви <...> тот гений рода – на мне».

Вся ранняя лирика Цветаевой пропитана мистическими символами, намеками на ее связь с потусторонним миром. В ее стихах появляется  образ Луны, а себя Марина называет ее поверенной. Возникает вопрос: где же здесь оккультизм? Дело в том, что сначала люди поклонялись Солнцу как животворящему началу, как символу жизни. Но всегда были и те, кто был  в оппозиции: они поклонялись луне как началу неживотворящему, холодному, мертвому. Луна была для них символом не жизни, а смерти.  К шестнадцати годам, так и не обретя смысла православия, пройдя периоды воинствующего атеизма и страстного увлечения католичеством, Цветаева имела за плечами собственный мистический опыт. Здесь имеются в виду навязчивые состояния и всплески фантазии, о которых она не раз говорит в своей автобиографической прозе («Черт», «Дом у старого Пимена»). Мистическим опытом было и состояние поэтического вдохновения, наития, уже знакомого 16-летней Марине.

В это время она знакомится с поэтом Эллисом, который вводит Цветаеву в среду символистов, группирующихся вокруг нового издательства "Мусагет". Издательство возникло как оппозиционное петербургскому "Аполлону" и утверждало символизм как религию, образ жизни и живое мифотворчество, как путь в "Софийный" мир В. Соловьёва.

В символизме Цветаева впервые обнаружила созвучие собственному мировосприятию. «Ни одной вещи в жизни, - писала она, - я не видела просто, мне. . . в каждой вещи и за каждой вещью мерещилась - тайна, т. е. её, вещи, истинная суть. . . Бант - знак, стихи -знак... Но чего?.. »

Эзотерика и европейский оккультизм являлись для Эллиса способом познания, вероисповеданием и вообще формой духовной жизни. Именно этим они стали и для Марины, но только на некоторое время. Этот странный человек с остро-зелеными глазами, белым мраморным лицом, неестественно черной, как будто лакированной бородкой, ярко-красными, «вампирными» губами, превращавший ночь в день, а день в ночь, живший в комнате, всегда темной, с опущенными шторами и свечами перед портретом Бодлера, а потом бюстом Данте, обладал темпераментом бешеного агитатора, создавал необычайные мифы, вымыслы, был творцом всяких пародий и изумительным мимом...

Белый утверждал, что Эллис «охватывался медиумизмом». Он пытался символически изобразить путь в Вечность, передать нарисованную им картину шествия по коридору Вечности, тьму, неведомо откуда появляющиеся таинственные серо-желтые, рыже-черные пятна, подобно каким-то птицам, бьющимся о зеркально отсвечивающие стены «коридора». Этот путь бесконечен. И в этой бесконечной дали есть что-то страшное, неизвестное, томящее. И не что-то, а, может быть, кто-то.

 Можно представить себе, каким интересным и притягательным должен был показаться такой человек Марине.

Смыслом жизни для Эллиса стали поиски путей для духовного перерождения мира, для борьбы с Духом Зла — Сатаной, который, по теории Эллиса, распространялся благодаря испорченности самой натуры человека. Тождество своим взглядам он находил в творчестве Шарля Бодлера, страстным толкователем, пропагандистом и переводчиком которого был в те годы. Изучив различные социальные и экономические теории, Эллис отринул их все, утвердившись в убеждении, что только духовная революция поможет человечеству одолеть Дух Зла. Данте и Бодлер стали его кумирами. Марина в силу своей духовной мощи не смогла выдержать подобное поклонение Бодлеру, Штейнеру, кому бы то ни было. Вначале она восхищается своим другом Эллисом, ей нравится чувствовать свою силу, необычность:

Там, где в тени воздушных складок

Прозрачно-белы бродят сны —

Я понял смысл былых загадок,

Я стал поверенным луны.

Но затем она отрекается и от него, называя его философию бредом.

Многие исследователи цветаевского творчества называют ее язычницей и атеисткой. Они связывают с «отречением от Господа» все ее внутренние проблемы. Но все дело в том, что язычество и атеизм - две различные вещи. В понимании Русской Православной Церкви язычество - не только политеистические религии, но все вообще нехристианские религии, особенно восточные, а также учения Блаватской, Рерихов и их последователей. Сама Цветаева говорит о себе: "Многобожие поэта. Я бы сказала: в лучшем случае наш христианский Бог входит в сонм его богов. Никогда не атеист, всегда многобожец...". «И католическая душа у меня есть (к любимым!) и протестантская (в обращении с детьми), - и тридцать три еретических, а вместо православной - пусто». «С Чертом у меня была своя, прямая, отрожденная связь, прямой провод. Одним из первых тайных ужасов и ужасных тайн моего детства (младенчества) было: «Бог — Черт! Бог — с безмолвным молниеносным неизменным добавлением — Черт». Но как безудержно, кощунственно восклицает Цветаева в финале очерка «Черт»: «Тебе я обязана своей неосвятимой гордыней, несшей меня над жизнью выше, чем ты над рекою…» Какая двойственность благодарения! К кому же оно обращено все-таки: к Господу Иисусу Христу или к нечистой силе? «Бог не может о тебе низко думать, — продолжает в запале увлекшаяся Цветаева, — ты же когда-то был его любимым ангелом! <...> Тебя не целуют на кресте насильственной присяги и лжесвидетельства. Тобой, во образе распятого, не зажимает рта убиваемому государством его слуга и соубийца — священник. Тобой не благословляются бои и бойни...» Очень характерно стихотворение «Сивилла»:

Сивилла: выжжена, сивилла - ствол. Все птицы вымерли, но Бог вошел...

Сивилла знает прошлое и будущее, потому она есть сама бессмертная вечность (как и Душа). Смерть, по ее понятию, есть рождение в вечность.

Нерелигиозная (в житейском понятии верования в Бога), "внецерковная" Цветаева ("вообще я человек "вне-церковный") здесь дает образ сивиллы, мыслящей по канонам православия: близится к смерти - близится к святости. В смерти человек попадает на Небо. В.Розанов иронизирует: "Вся религия русская - по ту сторону гроба... Жизнь - это ночь, смерть - это рассвет и, наконец, вечный день..." В стихе "Сивилла - младенцу" Цветаева соединяет языческий миф с христианскими верованиями. Ей нужен был простор и вольная воля в обращении с мифами и верой. И Душа Цветаевой совсем не та душа, о которой заботился христианин перед смертью и которая должна подняться к Небу, чтобы предстать Богу. Это сильное своевольное воображенное образование - вместилище ядра личности, и час порывов и вершений её таков:

Есть час Души, как час Луны, Совы - час  мглы - час, тьмы -

<  >

Есть час Души, как час грозы

<  >

Нет! - Час Души, как час Беды

<  >

Да, час Души, как час ножа...

Темный час ночной! Душа вся в борениях. Сколько ей всего угрожает! "Но час сей благ", - заявляет Цветаева.  И кричит она Жизни:

Не возьмешь мою Душу живу!

Так, на полном скаку погонь -

Пригибающийся - и жилу

Перекусывающий конь

Аравийский.

Вот какая самоуверенная языческая Душа! Сильнее Бога:

Бог! Можешь спать в своей ночной лазури!

Доколе я среди живых -

Твой дом стоит!

Но Цветаева не отвергает Бога, наоборот, в более поздних своих стихах она обращается именно к нему за неимением других, к кому можно было бы обратиться:

Бог, прости меня за него, за нее,

за всех!

Просто, как уже было сказано, она вкладывает в понятие «Бог» несколько другой смысл, нежели вкладывает в него православное учение. Бог, равно как и Дьявол, - один из кумиров Марины Ивановны, который создавал внутри нее свой, замкнутый мир, занимая часть души.