«Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами. Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью, кто летел над этой землей, неся на себе непосильный груз, тот это знает. Это знает уставший! И он без сожаления покидает туманы земли, ее болотца и ре­ки, он отдается с легким сердцем в руки смерти, зная, что только она одна (успокоит его)».

«Черт с ним! — загремел  блондин. — Черт с ним.  Машинистки,  гей!

Он махнул огромной рукой, стена перед глазами Короткова распалась, и тридцать машин на столах, звякнув звоночками, заиграли фокстрот. Колыша бедрами, сладострастно поводя плечами, взбрасывая кремовыми ногами белую пену, парадом-алле двинулись тридцать женщин и пошли вокруг столов.

Белые змеи бумаги полезли в пасти машин, стали свиваться, раскраиваться, сшиваться. Полезли белые брюки с фиолетовыми лампасами. «Предъявитель се­го есть действительно предъявитель,  а не какая-нибудь шантрапа».

«Итак, 13 примерно января 1622 года, в Париже у господина Жана-Батиста Поклена и его супруги Марии Крессе появился хилый первенец. 15 января его окрестили в церкви святого Евстафия и назвали в честь отца Жаном-Батистом. Соседи поздравили Поклена, и в цехе обойщиков стало известно, что родился на свет еще один обойщик и торговец мебелью».

«Раненько, раненько, когда солнышко заслало веселый луч в мрачное под­земелье, ведущее с дворика в квартиру Василисы, тот, выглянув, увидал в луче знамение. Оно было бесподобно в сиянии своих тридцати лет, в блеске монист на царственной екатерининской шее, в белых стройных ногах, в колышущейся упругой груди. Зубы видения' сверкали, а от ресниц ложилась на щеки лило­вая тень.

— Пятьдесят сегодня,— сказало знамение голосом сирены, указывая на бидон с молоком».

Четыре отрывка — четыре разных автора. У каждого свой твор­ческий почерк, свои тематические и жанровые пристрастия. Один явно лирик, но с каким-то философским уклоном. Другой, похоже, фантаст. Третий посвятил себя истории, которую стремится ожи­вить и очеловечить. Четвертый — жизнерадостный и остроумный бытописатель. Ведь так? Да нет, не совсем так. То, что в отрывках этих представлены лирика и фантастика, историческая беллетри­стика и бытописание, совершенно справедливо. Но автор у них один — Михаил Афанасьевич Булгаков. И далеко не полностью охватывают эти отрывки его литературные специальности. Во мно­гих произведениях он даже совмещает их. А в «Мастере и Мар­гарите» они чуть ли не все сразу находят применение. Здесь он и лирик и сатирик, бытописатель и фантаст, юморист и философ.

Как все это соединилось в одном человеке?

Разумеется, талант художника был у Булгакова, что называ­ется, от бога. А уж то, какое этот талант получал выражение, во многом определялось и обстоятельствами окружающей жизни, и тем, как складывалась судьба писателя.

Родился Булгаков 15 мая 1891 года в Киеве, в семье доцента, потом профессора духовной академии. Был он у Афанасия Ивано­вича и Варвары Михайловны Булгаковых первенцем. После него семья пополнилась еще двумя сыновьями и четырьмя дочерьми.

Жили они в том самом доме по Андреевскому спуску, в кото­ром писатель поселил в свое время героев «Белой гвардии» и «Дней Турбиных» и в котором можно мысленно побывать на пра­вах своего человека и завсегдатая, благо и сам он, и его обитате­ли гостеприимны и сердечны и вполне к тому располагают. Доста­точно лишь чуть-чуть напомнить...

«Много лет... в доме № 13 по Алексеевскому (так в романе) спуску, изразцовая печка в столовой грела и растила Елен­ку маленькую, Алексея старшего и совсем крошечного Николку. Как часто читался у пышущей жаром изразцовой площади «Саар-дамский плотник», часы играли гавот, и всегда в конце декабря пахло хвоей, и разноцветный парафин горел на зеленых ветвях...

Вот этот изразец, и мебель старого красного бархата, и крова­ти с блестящими шишечками, потертые ковры... лучшие на свете шкапы с книгами, пахнущими таинственным старинным шокола­дом, с Наташей Ростовой, Капитанской Дочкой... мать в са­мое трудное время оставила детям...»

Все это никак не назовешь казенным словом «имущество». Тут речь может идти скорее о сотоварищах по дому, о друзьях. Неда­ром печка «грела и растила», у часов в столовой «родной голос», в шкапах — не книги, не тома, а сами любимые герои.

От турбинской семьи булгаковская существенно отличалась только одним — многочисленностью. В 1907 году она осиротела: умер Афанасий Иванович. Забота о воспитании семерых детей це­ликом легла на плечи Варвары Михайловны. А вскоре к семерым прибавилось еще трое — племянники старших Булгаковых. И всем им, как вспоминала сестра Михаила, Надежда, мать «сумела... дать радостное детство».

«Семья Булгаковых,— рассказывал гимназический однокашник писателя Константин Паустовский,— была хорошо известна в Кие­ве— огромная, разветвленная, насквозь интеллигентная семья... За окнами их квартиры постоянно слышались звуки рояля и даже пронзительной валторны, голоса молодежи, беготня, смех, споры и пение.

Такие семьи с большими культурными и трудовыми традиция­ми были украшением провинциальной жизни, своего рода очагами передовой мысли».

Этим традициям и этой передовой мысли Булгаков следовал до конца дней, независимо от того, чем ему приходилось зани­маться.

В 1916 году он окончил медицинский факультет Киевского уни­верситета. Был призван в армию. Но после нескольких месяцев службы в качестве госпитального врача направлен в земскую больницу в село Никольское Смоленской губернии. И очень скоро приобрел там, как врач, такую популярность, что на прием к нему съезжалось до ста больных в день. Через год, совершенно изму­ченный непосильной нагрузкой, он был переведен в Вязьму, где условия жизни и труда были полегче. А в начале 1918 года, бес­покоясь за судьбу родных, возвратился в Киев. И уже вместе с семьей пережил те шесть или семь переворотов, которые соверша­лись в городе в 1918—1919 годах. Сопровождались они, как и водится, кровавыми расправами, расстрелами, конфискациями имущества и навсегда сделали его врагом всякого насилия, ка­кими бы высокими идейными соображениями оно не мотивиро­валось.

Полный текст статьи скачивайте по ссылке, размещенной вверху страницы.