На примере стихотворения «Смуглый отрок бродил по аллеям...»

Творчество Пушкина неисчерпаемо, возможны разные подходы к нему, в том числе и подход к прочтению и пониманию Пушкина через исследовательские материалы Ахматовой (или "штудии”, как называла их сама поэтесса). Правда, не сразу Ахматова начала заниматься серьёзным изучением творчества Пушкина. Пытаясь найти ответы на многие интересующие её вопросы, она всю жизнь обращалась к Пушкину, будто сверяла с ним свои стихи. Пушкин был для неё высшим духовным и поэтическим авторитетом. Благодаря такому "ученичеству” у Пушкина поэзия Ахматовой близка и понятна широкому кругу читателей. Очень точно сказал о поэзии Ахматовой исследователь Серебряного века Н.Банников: "Каждое слово было взвешено и выбрано с необычайной строгостью и скупостью, каждая строфа чеканно воплощала взятый предмет, вызывая у читателя множество ассоциаций. В трёх-четырёх четверостишиях часто как бы пунктиром намечалось повествование, некая фабула; за каждой подробностью читатель ощущал не только душевное состояние героини в данный момент, но и угадывал, что этому состоянию предшествовало и что им будет предрешено”¹. А в этом она достойная ученица Пушкина.

Образ Пушкина сопровожд ал Ахматову на протяжении всей её творческой жизни. Изучая творчество Ахматовой в 11-м классе, мы обязательно говорим о стихотворении «Смуглый отрок бродил по аллеям…». Именно с этого стихотворения начинается разговор о пушкинской традиции и культуре поэтического слова, и о Музе Пушкина, которая, по её словам, теперь и её Муза (например, стихотворение 1915 года «Муза ушла по дороге…»: "И были смуглые ноги // Обрызганы крупной росой…”).

Предлагаем рассмотреть один из вариантов анализа данного стихотворения.

Это первое дошедшее до нас напечатанное стихотворение, обращённое к Пушкину. Оно заключает цикл «В Царском Селе». Ему предшествуют два стихотворения: «По аллее проводят лошадок…» и «...А там мой мраморный двойник…». Все части триптиха неразрывно связаны между собой тем, что являются эмоциональным откликом на воспоминания детства, прошедшего в Царском Селе. А так как имя Пушкина является неотъемлемой частью Царскосельского Лицея, Царскосельского парка и вообще Царского Села, возможно, именно этим объясняется, что стихотворение о "смуглом отроке” помещено последним. По воспоминаниям Срезневской, подруги Ахматовой, они очень часто говорили о Пушкине, читали его стихотворения наизусть, гуляя по дорожкам Царскосельского парка.

Перед нами ранний текст, вошедший в её первую книгу «Вечер» (1912). Однако начиная со второго сборника («Чётки», 1914) Ахматова заменяет слово "елей” на "сосен”, а слово "разорванный” на "растрёпанный”. Безусловно, это произошло не случайно, поскольку почти каждое слово помимо прямого лексического значения имеет переносное — поэтическое и философское. Гораздо позже (в 1958 г.) Ахматова заменяет слово "глухих” на слово "грустил”, и на то у неё были свои основания. Об этом можно прочитать у Л.К. Чуковской, которая приводит слова Анны Андреевны в «Записках об Анне Ахматовой»³:

"— «Смуглый отрок бродил по аллеям // У озёрных глухих берегов». Какое невежество! Глупость какая!..

— …В книжечке 58-го года стоит «У озёрных грустил берегов».

— Но сборник 61-го — последний.

— Брать надо не последний вариант, а лучший”.

Анализируя данное произведение, будем опираться на последний вариант, так как нам всегда важен выбор автора. Возможно, в этом заключается особенность поэтики Ахматовой, то есть грусть не печальная, а грусть юности, поэтическая грусть. После исправления стихотворение обрело право на новое прочтение.

Как известно, даже самые прозрачные стихи имеют загадку, "тайну”, как говорила сама Ахматова. По Малларме, любое стихотворение — это ребус. То же происходит и со «Смуглым отроком». В этом чистом и прозрачном по содержанию стихотворении присутствует другой слой, который можно выявить на уровне поэтики.

Стихотворение написано в 1911 году. Ровно сто лет назад Пушкин был привезён в Царское Село для поступления в Царскосельский Лицей.

Эта строчка подсказывает, что именно с этим событием, то есть с открытием Лицея и появлением Пушкина в Царском Селе, можно связать стихотворение. На первый взгляд речь идёт о Пушкине-отроке:

В воспоминаниях лицейского друга Пушкина Ивана Ивановича Пущина мы читаем: "Александр Пушкин! — выступает живой мальчик, курчавый, быстроглазый...”⁴ А вот что пишет Е.А. Маймин в книге «Пушкин. Жизнь и творчество»: "В посланиях 1815 года... Пушкин воспевает радость, вино, веселье — и это звучит в его стихотворениях не как дань литературной традиции, а как выражение личного, как лирическое признание, как выражение бурлящей и переливающейся через край юной полноты жизни”⁵.

У Ахматовой же: "...отрок бродил... грустил”. Как мы помним, слово "грустил” впервые появляется в сборнике 1958 года. Ахматова, всегда дающая точные характеристики предметам и лицам, не могла допустить неточности в описании Пушкина-отрока. У Пушкина, безусловно, были причины грустить, но это так не свойственно, так нехарактерно для Пушкина-отрока. Например, в «Евгении Онегине» (гл. 8) Пушкин вспоминает свои лицейские годы так:

"Бродил... грустил” — таким Пушкин предстаёт перед нами в более позднем возрасте. В стихотворении происходит смещение времени. В пределах одной-двух строк Пушкин одновременно и отрок, и зрелый муж.

Две последние строчки также подтверждают эту мысль: Пушкин изображён в этом стихотворении в разные периоды времени, то есть отроком и юношей.

Лицеисты носили треугольные шляпы в первые годы обучения в лицее. Об этом можно прочитать у И.И. Пущина в «Записках о Пушкине»: "По праздникам — мундир... белые панталоны, белый жилет, белый галстук, ботфорты, треугольная шляпа — в церковь и на гулянье”⁶. Таким образом, мы видим, что за строкой "Здесь лежала его треуголка” ясно вырисовывается образ Пушкина-лицеиста, то есть отрока (см. у Даля: "Отрок — дитя от 7 до 15 лет”), отрока, только начинающего делать свои первые шаги в русской поэзии.

В следующей же строке — "И растрёпанный том Парни” — Пушкин уже юноша, репутация поэта за ним начинает закрепляться. Меняются интересы. На старшем курсе многие лицеисты (возможно, вследствие возраста) увлекаются поэзией Парни⁷. Обратимся за подтверждением этой мысли к монографии Б.В. Томашевского «Пушкин»: "В стихотворениях 1814–1815 годов мы не найдём никаких следов, свидетельствующих о близком знакомстве с поэзией Парни: ни фразеологических, ни сюжетных параллелей. К Парни Пушкин пришёл позднее, в период своих увлечений жанром элегий. Но к тому времени он уже выходил из возраста ученических подражаний”⁸.

Предположим, что поэзией Парни Пушкин увлёкся примерно в 17–18 лет. Но это уже не отрок, а юноша. Вряд ли выпускника-лицеиста можно назвать отроком.

Как видим, в стихотворении Ахматовой, ещё изначально, были раздвинуты временные рамки. Восьмистрочное стихотворение вмещает в себя почти всю жизнь Пушкина. Таким образом, стихотворение имеет кольцевую композицию, так как начинается и заканчивается одной и той же мыслью: показать Пушкина-отрока, Пушкина-юношу, Пушкина — в зените славы.

Стихотворение пропитано любовью к первому поэту России. Ахматова видит и слышит его даже сто лет спустя.

"Лелеять” можно только самое дорогое, и Ахматова как поэт понимала, что Пушкин для России — всё.

Интересно, что глагол "лелеем” больше не встречается ни в одном стихотворении Ахматовой. Она употребила его только по отношению к Пушкину. Его можно считать лейтмотивом всей пушкинианы Ахматовой.

Указанные выше строки раскрывают ещё одну тему — это тема осени, так как иглы сосен могут опадать только осенью (а осень, безусловно, ассоциируется с пушкинской осенью, то есть с темой творчества: Пушкин в зените славы). Осенью ему обычно хорошо и много писалось. Например, у П.Милюкова в историко-биографическом очерке «Живой Пушкин»: "Беспокойство духа выражается у него в стремлении действительно «куда-то» вырваться. Он постоянно кочует между Петербургом и Москвой... а осенью старается уединиться в деревне для спокойной творческой работы”⁹. А в письме к Плетнёву от 31 августа 1830 года читаем следующее: "Свадьба моя откладывается... Осень подходит: это любимое моё время... пора литературных трудов...”

Сосна сбрасывает иголки, а поздней осенью они, сбиваемые ещё и каплями дождя, "густо” опадают. Глагол "устилают” и наречие "густо” показывают, что сосновых игл на земле очень много, такое возможно только осенью. Следующая строка наводит на эти же размышления.

За этими сочетаниями так и слышится шелест листьев, шум дождя.

В нашем сознании сложился определённый стереотип сочетания некоторых слов между собой. Так, слово "шелест” никак не ассоциируется со словом "шагов”.

Здесь скорее всего должно быть использовано слово "листья” (в крайнем случае — "бумага”), но нас устраивает первый вариант, так как именно это сочетание — "шелест шагов” — делает нас более чуткими к словам. Да и аллитерация "ш” подсказывает это же.

Осень — лучшая пора для творения. Пушкин специально ехал осенью в деревню, чтобы побыть одному, сосредоточиться и писать "роман за романом, поэму за поэмой! А уж чувствую, что дурь на меня находит — я и в коляске сочиняю...” (19 сентября 1833 года).

Благодаря поэтическому дару, живописности языка Ахматова выразила всеобщее поклонение и любовь к первому поэту России. В этих строчках объединились основные темы: памяти, преклонения перед художественным даром — и тема творчества (через тему осени).

В открытом и понятном на первый взгляд стихотворении за кажущейся простотой и прямолинейностью проявилась многослойность, многообразность; слой накладывается на слой, и в этом Ахматова достойная последовательница Пушкина и достойная представительница своего поэтического времени — формирующегося акмеизма.

Рассуждая о Пушкине, о его творчестве, о его тайнописи, необходимо говорить и об Анне Ахматовой, её поэзии и прозе и о тайнах её творчества.