«Хорошо прожитая жизнь — долгая жизнь». Это изречение Леонардо да Винчи по отношению к Анне Ахматовой справедливо вдвойне. Она не только хорошо, достойно прожила свою жизнь, но срок, отпущенный ей на земле, и в самом деле оказался удивительно долгим.
Однако, радуясь творческому долголетию Ахматовой, нельзя не сказать о некоторых особенностях мемуарной литературы о ней, проистекающих из этого фактора. Почему мы имеем столь богатую мемуарную литературу об Александре Блоке или Сергее Есенине? Очевидно, не только потому, что эти поэты уже при жизни осознавались современниками как классики, но не в меньшей степени и потому, что оба они ушли из жизни в молодом возрасте. О них было кому вспомнить. Анна Ахматова пережила много своих, так сказать, потенциальных мемуаристов. В стихах ее мы находим горестные слова по поводу этих потерь:
Вкусили смерть свидетели Христовы,
И сплетницы-старухи, и солдаты,
И прокуратор Рима — все прошли.
И нет уже свидетелей событий,
И не с кем плакать, не с кем вспоминать.
Эти стихи были написаны, когда их автору исполнилось 56 лет. По нынешним меркам, казалось бы, не такой уж солидный возраст. Однако за спиной поэта были уже «три войны», осветившие «страшный путь» ее поколения, «пытки, ссылки и казни» родных и близких, друзей и сограждан. Нам остается только гадать о том, какие удивительные строки могли бы посвятить Анне Ахматовой Николай Гумилев, Николай Недоброво, Владимир Шилейко, Михаил Лозинский, Осип Мандельштам. Сама Анна Ахматова, вспоминая о двух своих встречах с великой современницей-соперницей Мариной Цветаевой, записала: «Страшно подумать, как бы описала эти встречи сама Марина, если бы она осталась жива, а я бы умерла 31 августа 41 г. Это была бы «благоуханная легенда», как говорили наши деды. Может быть, это было бы причитание по 25-летней любви, которая оказалась напрасной, но во всяком случае это было бы великолепно». Верная долгу памяти, Ахматова в конце жизни торопилась создать книгу, которая должна была бы стать «родной сестрой» «Шума времени» и «Охранной грамоты», заблаговременно написанных Мандельштамом и Пастернаком, но даже и ее долгой жизни не хватило поэту, чтобы закончить «Листки из дневника», или «Мои полвека»,— так эта книга должна была называться.
На страницах этого сборника читатель найдет имена Гумилева, Недоброво, Шилейко, Мандельштама. Да, они не успели написать воспоминаний об Ахматовой, зато успели посвятить ей стихи. Этих стихотворных посвящений при жизни поэта возникло столь много, что в 1925 году в Ленинграде была выпущена поэтическая антология «Образ Ахматовой» тиражом всего 50 экземпляров. Это уникальное издание, вышедшее под редакцией Э. Ф. Голлербаха, стало первым коллективным мемуарным портретом Анны Ахматовой в стихах. А к концу жизни Ахматовой число стихотворных посвящений настолько выросло, что она собрала их в так называемой «полосатой тетради» и дала ей название «В ста зеркалах». Название это, быть может, подсказано одним из посвящений — стихотворением Сергея Рафаловича «Расколотое зеркало»:
Сплетя хулу с осанною,
с добром венчая зло,
в свое тысячегранное
глядишься ты стекло.
Осанна, которой было встречено появление звезды ахматовской поэзии на литературном небосклоне, вскоре действительно сменилась хулой. И если бы слух о смерти Ахматовой в 1921 году не оказался ложным и разделила бы она участь Блока и Гумилева, то мы бы имели перед собой совсем другую книгу. Можно не сомневаться, что современники сумели бы воздать Анне Андреевне должное и «чадными хвалами задымили» бы ее четко сформировавшийся к тому времени поэтический образ. Но она осталась жива, и самое главное было еще впереди. Ближайший свидетель и летописец тех ахматовских «дней и лет», писатель П. Н. Лукницкий вспоминал в позднейшем письме к Ахматовой о том очень непростом для нее времени: «Огромное благородство, подвиг самоотверженности понадобились от Вас, чтобы перейти в иную эпоху, встретившую было Вас ураганным, противным ветром,— перейти, не потеряв себя, не изменив ни себе, ни единому принципу человечности, ни родной России...» Именно тогда, на рубеже 20-х годов, «неистовые ревнители» новой, «пролетарской» культуры попытались замуровать Ахматову в ее прекрасное прошлое, числя ее в современности по ведомству «осколков разбитого вдребезги». Один из них, В. Перцов, автор будущих монографий о Маяковском, писал в 1925 году на страницах «Жизни искусства»: «...у языка современности нет общих корней с тем, на котором говорит Ахматова, новые живые люди остаются или останутся холодными и бессердечными к стенаниям женщины, запоздавшей родиться или не сумевшей вовремя умереть, да и самое горькое ее страдание сочтут непонятной прихотью».
Но именно тогда Анна Ахматова, эта, пользуясь словами любимого ею Некрасова, «всевыносящая мать», и показала свою жизнестойкость, умение жить, не идя ни на какие компромиссы, великое умение не гнуться под бременем «болей, бед и обид». Эту черту ее облика невольно подмечали даже ее хулители, и некоторые их статьи имеют несомненную мемуарную ценность. Например, студент университета Ф. Левин, прослушав выступление Ахматовой в клубе этого заведения, где она выступала с новой для нее компанией «Серапионовых братьев», записал свое впечатление:
«Так же чопорно сжаты губы, так же певуче дрожит голос, так же исходят от нее духи французские, не то шипр Коти, не то Убиган.
И льются, льются бесконечные вариации на все ту же изжеванную тему будуарной поэзии: любовь, ревность и тоска, тоска.
Пять с лишним лет революции прошли над Ахматовой, не задев даже ее великолепной прически».
Футуристы в своих попытках «сбросить Пушкина с парохода современности» не жаловали и Ахматову, за которой давно утвердилась слава продолжательницы пушкинских традиций. Но, пожалуй, еще более печальную роль в дальнейшей судьбе поэта невольно сыграла лекция Корнея Чуковского «Ахматова и Маяковский», прочитанная им в 1920 году и вызвавшая оживленную полемику. Скорее всего, популярный критик вовсе не хотел тех циркулярных выводов, которые вызвала его лекция. Однако Луначарский в рецензии на альманах «Дом искусств», где была напечатана статья Чуковского, сделал именно такой вывод: «Пожалуй, затворницу Ахматову можно считать типичнейшей представительницей старого мира. Да и охватил ее, при малом объеме ее мирка, Чуковский всю. Я протестую против того, чтобы старой России, с ее символической представительницей, тихой и изящной Ахматовой, противопоставили новую Россию под именем маяковщины». Такой взгляд на творчество Ахматовой через четыре года был узаконен в резолюции ЦК 1925 года, после которого для Ахматовой на 15 лет закрылись двери всех печатных изданий. В такой обстановке травли и замалчивания Ахматовой, «награжденной» немотою, было нелегко даже просто физически выжить, тем более что уже в 1935 году происходит первый арест ее сына и мужа. Характерно, что именно в 1935 году старый друг Ахматовой, поэт-символист Г. И. Чудаков, которого она посетила в Москве, сделал после беседы с ней такую запись: «Она замучена своей биографией». Но даже в эти годы вынужденного молчания Ахматову не оставляют в беде ее друзья, недостатка в которых она не испытывала никогда. С 1924 года у нее появляется свой «Эккерман» — молодой филолог Павел Лукницкий, в течение шести лет ведущий подневные записи бесед с Ахматовой. В 30-е годы начинает писать «Записки об Анне Ахматовой» Л. К. Чуковская — один из самых преданных друзей поэта. Эти работы, наполненные огромным количеством фактических материалов, драгоценных свидетельств каждодневного быта поэта, представляют несомненную самостоятельную ценность. Люди, окружающие Ахматову, понимали — особенно ближе к концу ее жизни,— что рядом с ними живет великий поэт, быть может последний классик, унаследовавший пушкинскую лиру. Такое восприятие было особенно свойственно тем, кто встречался с Ахматовой редко, расценивая каждую встречу как подарок судьбы. У тех людей, кто составлял ближайшее ахматовское окружение, этот пиетет, естественно, исчезал или, точнее, соседствовал с образом обычного человека, с присущими каждому человеческими слабостями.
Ахматова высоко ценила талант дружбы и сама была наделена этим талантом в высочайшей степени. В «Надписи на книге» 1940 года, посвященной Лозинскому, она сказала о дружбе мудро и лаконично:
Души высокая свобода,
Что дружбою наречена.
Эта «души высокая свобода» была необходима Ахматовой как воздух, и особенно она ценила счастье общения с равными ей по духу людьми. Их к концу жизни поэта оставалось все меньше («А вы, друзья! Осталось вас немного,— Последние, вы с каждым днем милей...»! — Н. И. Харджиев, А. М. Габричевский, Б. В. Томашевский, В. М. Жирмунский,— каждый из них занимал свое особое место в душе поэта. Но если круг этих друзей «первого призыва» с годами неумолимо редел, то ширился ему на смену круг «неведомых друзей» поэта — ее читателей. Письма читателей по праву входят в содержимое сборника, ведь Ахматова очень ценила эту заочную дружбу, тщательно хранила наиболее интересные читательские письма, использовала некоторые образы, подсказанные ей читателями, в своих стихах.
Последние годы жизни Анны Ахматовой, отмеченные международным признанием ее заслуг, всенародной любовью, были далеко не безоблачными. Всегдашняя безбытность, вплотную подступившие с возрастом недуги, трудные отношения с единственным сыном окрашивали их в трагические тона, недаром целый ряд мемуаристов сравнивает стареющую Ахматову с королем Лиром. Но осень своей жизни Анна Ахматова не случайно назвала «плодоносной» — все невзгоды и тяготы побеждала неутолимая страсть к творчеству, не затихающая ни на минуту. Иные мемуаристки, как, например, Маргарита Алигер и Наталья Ильина, пишут об этой поре как об эпохе сплошной «ахматовки» — то есть застольных увеселений, суетных разговоров о славе. Да, и это было в жизни Ахматовой. В течение многих лет гонимая и непризнанная, на склоне жизни она не была равнодушна к мирской суете, поклонникам и лавровым венкам. Но удивительно все же то, что дверь ахматовской дачи, прозванной ею «Будкой», не закрывалась для посетителей, а число их в иные дни доходило до двадцати, и для каждого у Ахматовой находилось и дружественное внимание, и ласковое слово. Удивительно то, что при таком сверхчеловеческом режиме она находила время и силы работать, покрывать страницы записных книжек новыми замыслами, и замыслы эти к концу жизни поэта все ширились и росли. И прав был Николай Рыленков, когда в некрологе, напечатанном в «Литературной газете» отметил: «До самых последних дней поэзия Ахматовой набирала высоту. и в этом одна из удивительнейших особенностей ее нестареющего таланта, который все время рос, мужал, обогащался, ничего не теряя».
Все это так. Однако нельзя не отметить одну особенность, имеющую непосредственное отношение к воспоминаниям о поэте. В последние годы жизни Ахматова была окружена восторженным поклонением ее «свиты», в числе которой были люди, пытавшиеся сотворить из нее кумира. Это проявилось и в многочисленных стихотворных посвящениях молодых поэтов своей «королеве». Как типичный пример можно привести строки совсем молодого тогда Владимира Корнилова:
Бога не было. Ахматова
На земле тогда была.
Будучи исключительно умным человеком, Анна Ахматова хорошо понимала истинную цену этих похвал. «Ведь мальчики, альбомы, вопросы о новых произведениях — это и есть слава. Это, и больше ничего» — такое примечание сделала Ахматова для себя в «Листках из дневника». И все-таки заботы о своей «славе», может быть, слишком занимали Ахматову. Как бы предупреждая будущих исследователей ее творчества, она составляет собственную библиографию, список портретов, музыкальных произведений, написанных на ее стихи, и т. д. К этому времени относится и попытка Ахматовой «откорректировать» свою биографию, вычеркнув из нее все, по ее мнению, лишнее и нежелательное. Чрезмерно суровое, а порой даже неприязненное отношение Ахматовой к собственным ранним стихам распространяется и на все обстоятельства, с рождением этих стихов связанные. В набросках к автобиографической книге прозы «Мои полвека» Ахматова дает угодную ей однозначную трактовку этих обстоятельств. Однако многие ее современники, оказавшиеся за рубежом и выпустившие там свои мемуары, каждый по-своему писали об их общей с Ахматовой молодости, и некоторые из этих писаний вызывали у поэта раздражение, возмущение, желание полемизировать с ними. Конечно, нельзя не согласиться с Ахматовой в ее отрицательной оценке, например, мемуаров редактора журнала «Аполлон» С. К. Маковского, который в своих вышедших на Западе книгах «Портреты современников» и «На Парнасе Серебряного века» позволил себе судить о сугубо личных отношениях Ахматовой и Гумилева. В целях защиты от этого мемуариста Анна Андреевна попросила свою ближайшую подругу Валерию Сергеевну Срезневскую написать правдивую повесть о ее отношениях с Гумилевым. Однако и воспоминания Срезневской не удовлетворили Ахматову, и она попыталась их отредактировать, убирая все, по ее мнению, лишнее, второстепенное. «Сколько людей, столько и мнений»,— гласит русская пословица. Поэтому, как бы ни раздражали Ахматову мнения свидетелей ее молодости, мы не можем жертвовать ими в угоду лишь одному ее мнению. Мемуары Георгия Иванова или Ирины Одоевцевой тоже вызывали гневные ахматовские инвективы. Но современный читатель, учитывая мнение поэта, не может не увидеть искренней доброжелательности по отношению к Ахматовой, которой пронизаны эти мемуары, а главное, обилие жизненных подробностей позволяющих понять и сложность личной жизни Ахматовой, и ее неколебимую патриотическую позицию, на всю жизнь запомнившуюся самоизгнанникам Г. Иванову и И. Одоевцевой.
К наиболее волнующим документам биографии Ахматовой надо отнести и исповедальные письма других спутников жизни Ахматовой — Артура Лурье и Николая Лунина. В этих письмах высвечивается масштаб личности Ахматовой, оставившей неизгладимый след в судьбах этих по-своему значительных художников.
Мемуарная литература об Ахматовой множится с каждым годом. К сожалению, «хрестоматийный глянец» накладывает свой отпечаток на некоторые, появившиеся за последнее время, воспоминания. Это происходит тогда, когда мемуарист описывает своего героя только с одной точки зрения — снизу вверх. Чтобы избегнуть налета иконописности, мы стремились в нашем сборнике дать «панорамное» видение Ахматовой, предоставить право голоса не только поклонникам поэта, но и людям, по своим жизненным позициям как будто далековатым от Ахматовой. Таковы, к примеру, воспоминания Г. П. Макогоненко, И. В. Бахтерева, И. С. Эвентова. Очевидно, далеко не со всеми оценками этих мемуаристов согласятся почитатели Анны Андреевны, но все воспоминания в целом дают более полную и далеко не однозначную картину ленинградского литературного и человеческого окружения Ахматовой во вторую половину ее жизни.
Анна Ахматова уже первыми своими книгами снискала славу поэта по преимуществу петербургского. Певцом нашего города она оставалась всегда, как бы этот город ни назывался — Петербургом, Петроградом или Ленинградом. «А я один на свете город знаю И ощупью его во сне найду...» — такими словами на все времена передала Ахматова свое отношение к Городу. А в выступлении по Ленинградскому радио в конце сентября 1941 года, обращаясь к согражданам, Анна Ахматова еще раз подтвердила свою нерасторжимую связь с Городом: «Вся жизнь моя связана с Ленинградом — в Ленинграде я стала поэтом, Ленинград стал для моих стихов их дыханием...»
Однако, избалованная славой в начале своего пути, Анна Ахматова далеко не просто вошла в круг мастеров советской литературы. Между тем все ее этапные произведения — трагический «Реквием», ленинградский цикл «Ветер войны», «Северные элегии», наконец, величественная «Поэма без героя» — напрямую связаны с Ленинградом, его улицами, каналами, многократно воспетым ею «Фонтанным Домом», При всем этом Анна Ахматова никогда не была поэтом «местного, ленинградского значения», хотя город на Неве всегда оставался главным героем ее поэзии. В Ленинграде Ахматову любили всегда, несмотря на заговор молчания, десятилетиями окружавший ее имя. К ней неизменно тянулись молодые поэты, на ее строгий суд несли свои первые стихотворные попытки Ольга Берггольц и Борис Корнилов, Александр Кушнер и Глеб Горбовский, Дмитрий Бобышев и Иосиф Бродский.
Но в Ленинграде Ахматовой привелось вынести и самое тяжкое испытание из всех выпавших ей на долю — «гражданскую казнь», учиненную тогдашним «верховным идеологом» А. А. Ждановым. В его докладе «О журналах „Звезда и „Ленинград"» поэзия Ахматовой была признана «антинародной», а сама Ахматова названа «монахиней» и «блудницей». В те черные августовские дни 1946 года поэт, преданный высочайшей анафеме, познал цену и предательства, и истинной, отважной дружбы. И трудно сказать, выжила ли бы в те дни и годы Анна Ахматова, если бы не забота и внимание сына — Льва Николаевича Гумилева, если бы не поддержка верных друзей — В. Г. Адмони О. Ф. Берггольц, А. В. Любимовой, С. К. Островской, семей Томашевских, Рыбаковых... Об этой нелегкой полосе в жизни Ахматовой рассказывают воспоминания Г. П. Макогоненко, страницы дневника художницы А. В. Любимовой...
С 1956 года наступает последнее десятилетие жизни поэта, увенчанное всенародным признанием, международными премиями, наполненное каждодневной творческой работой и отягощенное болезнями. В эти годы, когда Ахматову много печатали, когда ее материальные дела наконец поправились, ее отношения с Ленинградским Союзом писателей были далеки от идиллии. Несмотря на старания тогдашнего руководства писательской организации во главе с Александром Прокофьевым устроить ахматовскии быт, улучшить условия ее работы, были у нее основания для обид и огорчений. Об этом много говорится в воспоминаниях преданнейшего друга Ахматовой Сильвы Гитович. Но, может быть, именно в это последнее десятилетие она почувствовала свое истинное, завоеванное ценой бескомпромиссного служения правде место не только в рядах советской литературы, но и в истории своей страны. Недаром свое автобиографическое вступление к книге 1961 года Ахматова закончила такими словами: «Читатель этой книги увидит, что я не переставала писать стихи. Для меня в них — связь моя с временем, с новой жизнью моего народа. Когда я писала их, жила теми ритмами, которые звучали в героической истории моей страны. Я счастлива, что жила в эти годы и видела события, которым не было равных».
Со дня кончины Анны Ахматовой минуло почти четверть века — срок достаточный для того, чтобы определилось истинное место и роль поэта в литературном ряду, в истории общества. Анна Ахматова и сегодня — живой, действующий поэт, чье творчество созвучно процессам демократизации и гласности, обновившим нравственный климат нашей страны. Одним из практических результатов этих процессов явилось решение Политбюро ЦК КПСС 1988 года о признании ошибочным постановления 1946 года.
Не иссякает поток стихотворных посвящений Ахматовой, воспоминаний о поэте... Благодарная память потомков стремится уберечь от все стирающего бега времени неповторимые черты великой женщины, гражданки, патриотки своего Отечества. Благодарной памятью потомков осуществлен и этот сборник, вместивший «три эпохи воспоминаний».
|
![](<img src="http://uchitel-slovesnosti.ru/verx.webp" border="0" alt="" />)
УЧИТЕЛЬ СЛОВЕСНОСТИ
