У нее не было лет ученичества. В этом состоит один из первых ее феноменов. Может быть, потому, что для нее всегда в красном углу русской поэзии стоял Александр Пушкин, ей хватило этого ориентира. Не для подражания, а для того, чтобы понять непре­ложную истину, настоящая поэзия существует сама по себе, а не потому, что берет уроки у метров.

Кто знает, может быть, сказалось и то обстоятельство, что, родившись в 1889 году на Большом Фонтане под Одессой, она переехала с родителями в Царское Село, где сам воздух был полон стихами. «Пленительный город загадок», как писала она, был музеем под открытым небом, и все можно было отнести к экспозиции — дворцы и парки, причудливые пруды. Все было мило сердцу и дорого ему, но еще дороже возможность встреч  с са­мим Пушкиным. Ведь

Смуглый   отрок   бродил   по   аллеям,          И  столетие  мы  лелеем

У   озерных   грустил   берегов,                       Еле  слышный  шелест  шагов.

«Еле слышный» — для всех. А для нее, может быть, тоже не­громкий, но способный увлечь не к повторению цитат, а к рожде­нию собственных строк, заглянуть в душу человека, прежде всего женщины, поведать о том, что происходит, когда она любит или страдает, пытается осмыслить происходящее. И тут внимательному читателю бросится в глаза еще одна особенность письма Ахмато­вой. Ее стихи привлекают не сюжетом, а драмой чувств. Каждое стихотворение, как правило,— драма в несколько строк, драма женской души, развивающаяся по своим, только ей присущим за­конам. Границы поэзии раздвигаются настолько, насколько чита­тель может стать соавтором поэта.

Этот редкостный дар Ахматовой был сразу же замечен. И преж­де всего не друзьями-акмеистами, среди которых она вращалась. Сперва Блоком, который тут же провел резкую грань между ней и ее сотоварищами. «Настоящим исключением среди них,— писал он в статье об акмеизме,— была одна Анна Ахматова». Он и потом выделял ее, охотно выступая с нею на литературных вечерах, де­ля с ней успех и волнения. «Мы не тенора»,— как-то сказал Алек­сандр Александрович, стоя с ней за кулисами, видя на лице ее тре­вогу. «Мы» — это очень значительное в устах тогдашнего живого классика, сразу определившего место Ахматовой рядом с собой. Но если акмеисты в какой-то мере выросли из символизма, ко­рифеем которого был Блок, и родственные тени могли пасть на Ахматову, то новая поросль русских поэтов, решительно противо­поставившая себя и символистам и акмеистам, не спешила отме­жеваться от Ахматовой. Знаменательно, что один из лидеров фу­туризма Владимир Маяковский протянул руку Ахматовой. Л. Брик вспоминала, что в иные дни с утра до вечера Владимир Влади­мирович читал стихи Ахматовой и по тому, что читал он, можно было без труда определить его настроение. Они тоже нередко вместе выступали, а еще чаще общались в кафе «Бродячая со­бака»— тогдашнем, в 10-е годы, пристанище литераторов разных направлений.

В последнее время, особенно в год столетия А. А. Ахматовой, много говорили и писали о мудрости прозрения нашей великой писательницы. Вряд ли это точно. Прозрение наступало медленно и мучительно. Именно поэтому в ее стихах так много и так под­робно говорится о нелегкой доле, о переживаниях, о возможной смерти.