Сыны отражены в отцах... - А.БЛОК - ПЕРСОНАЛЬНЫЙ УГОЛОК ПИСАТЕЛЯ - Каталог файлов

	29.03.2016, 18:12
Многое связывает русского поэта Александра Александровича Блока с московской землей, но прежде всего Шахматове, небольшая усадьба его деда Андрея Николаевича Бекетова, затерявшаяся среди холмов, полей и лесов Подмосковья. Сюда летом 1881 года привез профессор Бекетов свою дочь Алю с шестимесячным сыном Сашурой из шумного Петербурга. Заповедная тишина этого прекрасного места прельстила Андрея Николаевича Бекетова и заставила купить его на небольшое наследство, полученное от пензенского дядюшки. Смотреть имение ездили вместе с другом, Дмитрием Ивановичем Менделеевым, уже обосновавшимся неподалеку в усадьбе Боблово. Именно здесь поэт понял и полюбил Россию, свою родину, с ее «серыми избами», белеющими на возвышенностях церквами, полями с несжатым хлебом, «преданиями старины глубокой». Шахматово было единственным местом, где общался он с деревенской Русью. Здесь же учился юный Блок языку деревьев, трав, цветов, бродя с дедом — ботаником— по ближним и дальним лугам, лесам и болотам или объезжая окрестности верхом. Двоюродный брат Блока Феликс Адамович Кублицкйй, почти четверть века живший вместе с ним в Шахматове, писал: «Глубоко понимал и любил Саша русскую деревню и русскую природу, мирную, кроткую, тихую природу средней и северной России, природу Пушкина, Тургенева, Фета. Про него можно было сказать словами поэта: С природой одною он жизнью дышал, Ручья разумел лепетанье, И говор древесных листов понимал И чувствовал трав прозябанье. (Е. Боратынский. На смерть Гете) Это чувство, как частица его любви к России и ко всему русскому, осталось у него навсегда, и когда он уже совершенно окунулся в городскую жизнь, оно еще жило в нем воспоминаниями о счастливом детстве, отрочестве, юности. Размеренно и неторопливо текла летом усадебная жизнь. Вначале обычно приезжали из Петербурга в деревню старшие Бекетовы (всегда подчеркивалось, что в «деревню», а «не на дачу», — дачная жизнь считалась синонимом пошлости), а затем съезжались и остальные обитатели Шахматова. К середине июня за большим столом под липами у самовара собиралась вся бекетовская семья. Судьбе было угодно, чтобы в этом, столь бесконечно русском уголке земли прошли детские и юношеские годы одного из искреннейших певцов России. Александр Блок рос и воспитывался в условиях исключительно благоприятных для развития литературных наклонностей и вкуса. Его любовь к культуре и литературе была наследственной. Семья Бекетовых, давшая за века российской науке, просвещению и литературе немало замечательных людей, сыграла определяющую роль в формировании личности Александра Блока. Поэт почти не знал своего отца — профессора Варшавского университета и мало общался с семьей Блоков, типичными представителями петербургского чиновничьего мира. Семья же матери, с чьей стороны «в роду — все русское, коренное, гиперболически русское», — именно та среда, что взрастила великого национального поэта России. В своих воспоминаниях двоюродный брат Блока пишет: «Одной из отличительных черт Саши Блока была искренняя и глубокая любовь ко всему русскому и недружественное, иногда даже неприязненное чувство «к загранице». Русская литература и поэзия, русское искусство, русская природа и деревня были его идеалами и любимцами. При этом, конечно, со вершенно отсутствовали какие-либо налчэки на «квасной патриотизм», который жестоко осуждался и презирался в бекетовской семье». «Семья моей матери причастна к литературе и науке» — так начал поэт автобиографию. Род Бекетовых, по преданию, происходит от черкесских беков и в государственных бумагах и документах российских упоминается с XV века. Первый — Рудакович Бекетов служил в городских дворянах по Переяславлю. Вдова Василия Бекетова Соломонида с внуками Михаилом, Аксиньей и Марьей владели в 1594 году поместьями в Орловском уезде. Курбат Бекетов в 1620 году владел поместьем в Ливенском уезде. В первой половине XVII столетия Бекетовы служили по Твери и Торжку, во второй же — по Новгороду, двое — Иван Ананьич и Иван Афанасьевич в 1690-х годах по Московскому списку, а Лев Ананьич в стряпчих. Федор Романович Бекетов в 1664—1665 годах был воеводой в Борисоглебске. В XVII столетии Бекетовы владели поместьями в Переяславль-Залесском уезде. Интересно проследить связь Бекетовых с фамилиями, известными в русской истории. Шкипер русского флота Иван Петрович Аксаков был женат на единственной дочери богатого псковского помещика Прасковье Михайловне Бекетовой. У их внука Тимофея Степановича Аксакова родился сын Сергей Тимофеевич — будущий крупный русский писатель. Его дети — Константин и Иван — вошли в историю русской культуры как известные славянофилы, литераторы. Можно установить и связь семьи Бекетовых с Тургеневыми. Дочь Андрея Ивановича Тургенева, казанского помещика, жившего в первой половине XVIII века, Пелагея Андреевна была замужем за Леонтьем Ивановичем Бекетовым. Брат Пелагеи Андреевны Бекетовой был женат на Анне Петровне Окаемовой. Их сын Иван Петрович Тургенев — директор Московского университета. От его брака с Екатериной Семеновной Качаловой родились сыновья Александр Иванович и Николай Иванович Тургеневы (последний — статс-секретарь Государственного совета, писатель-публицист, декабрист). Елена Петровна Бекетова была замужем за Александром Дмитриевичем Балашовым, генерал-адъютантом, участником войны 1812 года, министром. Их сын Петр Александрович, флигель-адъютант, был женат на графине Александре Ивановне Паскевич-Эриванской, княжне Варшавской — дочери фельдмаршала Паскевича. Перенесясь мысленно в глубь русской истории, мы не раз встретим там славные имена Бекетовых, предков нашего поэта. Имя стрелецкого сотника, енисейского сына боярского Петра Бекетова не затеряется среди имен российских землепроходцев. Он строил якутский острог, а в 1629 году, двигаясь с отрядом казаков вверх по Ангаре, преодолел Падунский и Братский пороги и впервые достиг «брацской» земли, недоступной до той поры для русских. Благодаря уму и ярко выраженным дипломатическим способностям склонил Петр Бекетов бурятских князей в подданство русскому царю. Современный Братск хранит память об отважном русском, первым вступившем на его землю. Характерной фигурой для середины XVIII века был Никита Афанасьевич Бекетов, сын симбирского воеводы, дядя поэта И. И. Дмитриева, отважный воин, на склоне лет — астраханский губернатор, сделавший немало для благоденствия этого края. Н. А. Бекетов писал стихи, был автором трагедии «Эдип», увлекался театром. Его игрой на сцене восхищались современники, называвшие Н. А. Бекетова «первым лицедеем из симбирян». Родоначальник русского театра Ф. Г. Волков говорил: «Увидя Никиту Афанасьевича Бекетова в роли Синава, я пришел в такое восхищение, что не знал, где был, на земле или в небесах. Тут родилась во мне мысль завести свой театр в Ярославле». А в начале стремительного XX века далекий потомок Никиты Афанасьевича, поражавшего игрой на сцене еще Елизавету, русский поэт Александр Блок, размышляя о роли театра в своей судьбе, записал: «Долгая замкнутость в самом себе создала отчужденность от людей и мира, но освобождение наступает, надеюсь, хотя и медленно. Думаю, что ему особенно способствует с ранних лет зреющая любовь к театру». Так через века протягиваются незримые нити и начинают проясняться истоки творческой судьбы Блока. Ярким и незаурядным человеком был и Андрей Николаевич Бекетов, дед Александра Блока. Вначале учился он на восточном факультете Петербургского университета, затем покинул его и решил стать военным. Впоследствии, как многие дети стремительных шестидесятых годов, занялся естествознанием. Его ученик К. А. Тимирязев писал об этом времени: «Не пробудись наше общество вообще к новой кипучей деятельности, может быть, Менделеев и Ценковский скоротали бы свой век учителям в Симферополе и Ярославле, правовед Ковалевский был бы прокурором, юнкер Бекетов — эскадронным командиром, а сапер Сеченов рыл бы траншеи по всем правилам своего искусства». Профессор-ботаник, ректор Петербургского университета в самые блестящие его годы (А. Блок и родился в ректорском доме), Андрей Николаевич Бекетов не пользовался симпатией в высших сферах. У властей имел он репутацию Робеспьера. Кстати, из-за этого Высшие женские курсы носили название Бестужевских, по имени первого их директора, а не Бекетовских, хотя основателем и вдохновителем высшего женского образования в России был дед Александра Блока. В воспоминаниях о поэте О. К. Недзвецкая пишет: «Помню, как в обществе взаимопомощи окончивших Высшие женские курсы откуда-то узнали про мое родство с Андреем Николаевичем, и все его соратники по части организации высшего женского образования в России стали мне говорить, что несправедливо, что ВЖК часто называют «Бестужевскими», что Бестужев был назначенным директором курсов и что название «Бекетовские» было бы гораздо более правильным. У них я это почувствовала по отношению к себе — сохранилось светлое воспоминание о Сашурином деде». Живой, обаятельный, остроумный А. Н. Бекетов привлекал к себе в дом студентов, совершенно не считаясь с их общественным положением. Разносторонняя талантливость, доброта и благородство ученого притягивали молодежь к Бекетову. Не было у неспокойных студентов Петербургского университета лучшего защитника перед властями, чем их седобородый ректор. В особо ответственных случаях надевал он свои ордена и отправлялся один, а иногда и с Д. И. Менделеевым, хлопотать за «бунтарей». И не раз удавалось Андрею Николаевичу вызволять из беды своих питомцев. Очень любил деда Сашура Блок. В поисках редких растений целыми днями бродили они по шахматовским окрестностям, где Андрей Николаевич учил внука ботанике. И второй, неожиданный для многих современников Блока, сборник его стихов «Нечаянная радость» несет явственный отзвук общения поэта с природой, начало которому положил в раннем детстве его дед: Золотисты лида купальниц, Их стебель влажен. Это вышли молчальницы Поступью важной В лесные душистые скважины. Книги, письма, рисунки, стихи Андрея Николаевича раскрывают перед нами фигуру необычайно даровитую, многогранную. Александр Блок писал о деде: «Он принадлежал к тем идеалистам чистой воды, которых наше время уже почти не знает. Собственно нам уже непонятны своеобразные и часто анекдотические рассказы о таких дворянах-шестидесятниках, как Салтыков-Щедрин или мой дед, об их отношении к императору Александру II, о собраниях Литературного фонда, о борелевских обедах, о хорошем французском и русском языке, об учащейся молодежи конца семидесятых годов. Вся эта эпоха русской истории отошла безвозвратно, пафос ее утрачен, и самый ритм показался бы нам чрезвычайно неторопливым». Образ Андрея Николаевича обаятелен в поэме «Возмездие»: Глава семьи — сороковых Годов соратник; он поныне В числе людей передовых, Хранит гражданские святыни, Он с николаевских времен Стоит на страже просвещенья, Но в буднях нового движенья Немного заплутался он... Тургеневская безмятежность Ему сродни... Таким был дед Александра Блока, собравший вокруг себя в Шахматове последнее звено бекетовского рода. ...До сих пор в двух километрах от того места, где когда-то было Шахматово, исчезнувшее с лица земли в 1921 году, в селе Тараканово сохранились развалины старинной, екатерининских времен, церкви — единственного рукотворного свидетеля жизни Бекетовых в этом сказочно прекрасном уголке Подмосковья. Здесь в самом начале века отпевали Андрея Николаевича Бекетова, выдающегося русского ученого и гражданина, девизом всей жизни которого было: «Дать русскому народу света, больше света». Недалеко от Москвы существует еще одно место, где бывал Александр Блок и где жили люди, кровно с ним связанные. Это Трубицыно — имение второго прадеда Блока со стороны матери, Григория Силыча Карелина, человека пылкого, неудержимого в своих стремлениях, страстного путешественника. От него, думается, могло передаться правнуку то мятежное беспокойство, которое порой настигало Александра Блока. Отец Григория Карелина — Сила Дементьевич — прекрасный музыкант, после обучения в молодости в Италии капельмейстерскому искусству был руководителем лучшего во времена Екатерины II «хора роговой музыки» (духового оркестра). Видимо, от него унаследовала незаурядную музыкальность бабушка Блока, Елизавета Григорьевна, свободно игравшая на слух сложнейшие фортепьянные пьесы. Одна из дочерей Г. С. Карелина — Софья Григорьевна в небольшой биографической заметке об отце, напечатанной в «Русском архиве», вспоминает: «Будучи способен к безграничному увлечению какой-нибудь благородной идеей, способен к полному самопожертвованию, к лишению себя всего из служения этой идее — он был в то же время неудержимо, бешено вспыльчив, когда натыкался на что-либо гадкое, низкое... Никогда и ни у кого в жизни моей не встречала я умения шутить, остроумно, игриво, весело, безобидно, как у него. Неистощимая веселость характера, меткость слова, замечательное красноречие и живость рассказа делали его общество несказанно приятным и привлекательным. Не любил он задумываться, останавливаться на мелочах; терпеть не мог пустяков, уныния, довольствовался весьма малым, не заявляя прихотей, но умел наслаждаться от всей души самыми простыми вещами». Окончившему 1-й кадетский корпус Григорию Силычу Карелину прочили блестящую карьеру в канцелярии графа Аракчеева. Но веселый и остроумный прапорщик Карелин как-то, не выходя из канцелярии, нарисовал чертенка в мундире с надписью «Бес лести предан», обыграв недавно сочиненный для себя всесильным временщиком девиз «Без лести предан», да еще пропел о нем юмористическую песенку, за что был схвачен и без суда и объяснений отправлен в Оренбург, где его сдали в гарнизон тамошней крепости. Кого угодно этот удар судьбы мог привести в уныние. Но пессимизм не был свойствен Карелину. Уже вскоре его энергия, отличные способности, мастерское красноречие обратили на себя внимание всего Оренбурга. Но «мысль его искала пищи в более широкой сфере деятельности. Он предался изучению естественной истории и, попав на этот желанный путь, не сошел с него во всю жизнь»,— пишет Софья Григорьевна. Человек разносторонне способный, Карелин выполнял самые разнообразные поручения оренбургских военных губернаторов. Он составляет карту пути от Симбирска до Оренбурга, отыскивает в Башкирии месторождения горного хрусталя, дымчатого топаза и яшмы, собирает статистические сведения о крае, исполняет дипломатические поручения, отправляясь в среднеазиатские ханства. Вскоре, выйдя в отставку, Карелин целиком отдается изучению азиатских окраин России. Экспедиции Карелина создали эпоху в исследовании Средней Азии. Кроме чисто научных результатов, путешествия его сыграли большую роль в установлении дружеских отношений между Россией и народами, населяющими азиатскую часть ее. «Свой человек между киргизами и казахами, он равно привлекал и тех и других особою прямотою и простотою обращения: к нему охотно шли люди, охотно сообщали ему о своих нуждах, целях и о характере взаимных отношений между всеми этими кочевыми людьми всех сословий и племен». В 1832 году Карелин совершает экспедицию для осмотра и изучения северо-восточных берегов Каспийского моря. Экспедиция эта продолжалась восемьдесят дней, и главным ее результатом явилось предложение Карелина об утверждении и строительстве русского укрепления на восточном берегу Каспийского моря. Современный нефтеносный, бурно развивающийся Мангышлак хранит память о прадеде Блока, основавшем здесь крепость Ново-Александровск. Именно сюда через четверть века отпускают с экспедицией ссыльного Тараса Шевченко. «2 мая, с Божьей помощью, мы вышли благополучно на Туркменский кряж, в урочище Кизил-Ташь, при подошве так называемых Туманных гор,— читаем мы в одном из немногих сохранившихся писем Карелина.— Киргизы встретили было нас грозно, с шумом и суматохою, но дело обошлось без хлопот. Потолковав немного, человек 1000 ордынцев при первой свезенной на берег пушке начали довольно скоро взбираться на ближние и дальние скалы. Немногим оставшимся на берегу, в почтительном, однако ж, расстоянии, я растолковал о цели нашего прихода и ожидающих их великих выгодах... 18 мая торжественно заложен Ново-Александровск... укрепление состоит из двух бастионов и двух полубастионов, примыкающих к крутому обрыву Устюрта...» После следующей, в 1836 году, экспедиции, теперь уже для исследования восточных и южных берегов Каспия, Карелин привез ценнейший материал, уникальные естественнонаучные коллекции, уточненные карты. Особый интерес представляла карта древнего русла Амударьи. Дошел он и до Кара-Бугаза. «Из Балханского залива следовали мы в Карабузгаский и были первые из русских, ступившие на негостеприимные берега его. Здесь едва мы не погибли: один Бог спас нас». В 1840 году началась продолжавшаяся пять лет экспедиция Карелина в Сибирь. Он исследовал Алтай, Джунгарию, Саяны. Богатейшие ботанические, зоологические, геологические коллекции посылал путешественник Географическому обществу, действительным членом которого он был, и многим естественнонаучным музеям. Полные описания экспедиции погибли, но оставшиеся, кроме выдающегося научного значения, имеют и еще одно — для нас особенно примечательное. Как и письма Карелина, написаны они прекрасным русским языком — на литературный талант Карелина и его чувство языка обращали внимание многие современники, например, лицейские соученики А. С. Пушкина — Дельвиг и Вольховский. За постройку Ново-Александровска получил Карелин пожизненную пенсию и приобрел небольшое имение Трубицыно под Москвой, куда перебралась из Оренбурга его многочисленная семья. Вот как описывала эту усадьбу Софья Григорьевна Карелина, прожившая там долгие годы: «Дом утонувший в саду,— речка в этом же саду, и около ста десятин отличного елового леса, живописно расположенного по скатам холмов и протекаемого тою же речкой — с холодными ключами превосходной воды». Но недолго выдержал неуемный Карелин жизнь в подмосковной тиши. Он писал В. А. Перовскому, оренбургскому генерал-губернатору: «Шесть лет высидел я в Москве или в ее окрестностях, и чувствую неотразимое желание еще постранствовать; предложил совершить нынешним летом небольшую поездку в Уральские степи до Каспийского моря...» Он уехал 20 июля 1852 года. «В 1852 году приехал я на недолгий срок к устьям р. Урала с главною целью наблюдать: оба перелета, гнездование и линянье птиц; но предо мною открылось такое обширное поле для наблюдений по множеству других предметов, а также свобода и затишье для приведения в порядок многих моих путешествий, что вместо двух годов прожил я безвыездно в пределах Урало-казачьих более 16-ти лет». Обширные дневники путешествий, издание которых в тринадцати томах было подготовлено Карелиным в Гурьеве, чтобы материально поддержать семью, сгорели во время пожара в 1872 году. Вскоре умер и он сам. Но дошедших до нас материалов достаточно, чтобы оценить незаурядную фигуру прадеда Блока, путешественника, ученого, литератора. Женился Карелин в 1820 году в Ореноурге на дочери отставного гвардейского офицера, красавице и умнице Александре Николаевне Семеновой. Сашенька Семенова приехала в Оренбург из Петербурга, где воспитывалась в пансионе Елизаветы Даниловны Шретер. Она была близкой подругой С. М. Салтыковой, впоследствии жены поэта Дельвига. В пансионе преподавал, в частности, Петр Александрович Плетнев -— известный литератор, друг Пушкина и Дельвига. Плетнев с большим расположением относился к своим воспитанницам, одна из которых была дочерью почетного члена «Арзамаса». От Плетнева они узнавали о Пушкине, Дельвиге, Боратынском, Рылееве, Бестужеве. В 1926 году Б. Л. Модзалевский написал работу о Петре Каховском, основываясь на письмах, посланных С. М. Салтыковой в далекий Оренбург Сашеньке Семеновой. И первое, что привлекает внимание в этих письмах — имена будущих декабристов, с которыми заочно знакомила Александру Николаевну ее петербургская подруга. Из Крашнева, имения своего дяди, члена Тайного общества П. П. Пассека, который «жестоко порицал все мерзости, встречавшиеся на всяком шагу в России — в том числе и крепостное состояние», Софья Михайловна пишет в Оренбург о Якушкине, Кюхельбекере, Каховском. В письме от 30 июня 1824 года упоминается будущий декабрист Иван Дмитриевич Якушкин (на племяннице его, как мы уже говорили, был женат прадед Блока Н. А. Бекетов): «Вчера, прервав беседу с тобою, я вошла в гостиную и нашла там еще одного человека. Это был г. Якушкин, которого мы уже давно ожидали в Крашнево. Я очень довольна, что не приходится ничего убавлять из того, что мне о нем говорили... Он очарователен, прекрасно воспитан, умен, имеет, как говорят, прекрасную душу, всеми вообще любим и ценим, наконец, все говорят (и я не нахожу в этом преувеличения), что этот молодой человек положительно совершенство». В письмах Софья Михайловна Салтыкова сожалеет, что ее подруги нет в Крашневе, передает ей слова П. П. Пассека: «Зачем ты ее сюда не привезла?» — и старается сделать так, чтобы Александра Николаевна как бы присутствовала в этом смоленском имении, где довелось бы и ей познакомиться с еще двумя молодыми людьми — В. К. Кюхельбекером и П. Г. Каховским. Первый — поэт-романтик, долгим заключением в крепости, сибирской каторгой и ссылкой заплатил за свое увлечение идеями свободы, а второй через два года погиб на виселице на кронверке Петропавловской крепости. «В Крашнево приезжал еще один молодой человек,— летит весть в Оренбург,— которого я была очень рада видеть, это — г. Кюхельбекер... это — горячая голова, каких мало; пылкое воображение заставило его наделать тысячу глупостей,— но он так умен, так любезен, так образован, что все в нем кажется хорошим,— даже его самое воображение... Он любит все, что поэтично; он желал бы, как говорит, всегда жить в Грузии, потому что это страна поэтическая. Он парит, как выражается Дядя (и я сама стала любить таких людей...). У этого бедного молодого человека нет решительно ничего, и для того, чтобы жить, он вынужден быть редактором плохонького журнала под названием «Мнемозина»... На другой день после его посещения, 2-го августа, в 9 часов вечера, Петр Григорьевич Каховский... молодой человек 25 лет, друг Кюхельбекера, приехал из Смоленска в Крашнево с намерением остаться здесь до сентября месяца... Ах, дорогой друг, что это за человек... Сколько чувства, какое величие души, какая правдивость! Сердце его чисто как кристалл,— в нем можно легко читать, и его уже знаешь, повидав два или три раза. Он таю же очень образован, очень хорошо воспитан и хотя никогда не говорит по-французски, однако знает этот язык, читает на нем, но не любит его в такой мере, как русский; это меня восхитило... Русская литература составляет его отраду... Пушкин и в особенности его «Кавказский пленник» нравятся ему невыразимо; он знает его лично и декламировал мне много стихов, которые не напечатаны и которые тот сообщал только своим друзьям. Если ты имеешь представление о Кюхельбекере по тому, что я тебе о нем рассказала, ты должна иметь понятие и о Каховском, потому что они оба — в одном и том же роде и очень между собою близки. Я знаю твой вкус и уверена потому, что ты страшно увлеклась бы Петром Каховским, если бы его увидела. Он говорит, что ему мало вселенной, что ему все тесно, и что он уже был влюблен с семи лет: теперь ты его знаешь». С интересом следила в далеком Оренбурге Александра Николаевна за новыми знакомствами своей подруги. Через много лет ее дочь Софья Григорьевна, рассказывая в Трубицыне Александру Блоку и его двоюродным братьям об оренбургской молодости их прабабушки, заметила, что по мятежному характеру, стремлению к справедливости и ненависти к угнетению Григорий Силыч Карелин был близок к тем молодым людям, что вышли зимний 1825 года на Сенатскую площадь. До того как стали известны приведенные выше письма, историки имели весьма скудные сведения о Петре Каховском — личность его оставалась самой загадочной из тех, чья жизнь «оборвалась 13 июля 1826 года на виселицах Петропавловской крепости». Теперь, замечает исследователь, благодаря откровенным и точным письмам С. М. Салтыковой ее подруге в Оренбурге «мы... становимся лицом к лицу с этим энтузиастом, который, как теперь можно с уверенностью сказать, был и в личной жизни таким же пламенным, ни перед чем не останавливающимся, беепредельно дерзским и дерзновенным, каким он был в своей такой кратковременной, но такой яркой политической деятельности...» Добавим от себя — перед нами еще один весьма важный штрих жизни предков Александра Блока, самым тесным образом связанных с передовыми людьми своей эпохи. 22 декабря 1825 года Софья Михайловна, теперь уже баронесса Дельвиг, сообщала Александре Николаевне о событиях 14 декабря, упоминая Кюхельбекера и Каховского... Судьба участников восстания, среди которых было так много знакомых и друзей, тяжело подействовала на С. М. Дельвиг: «Я начала свое письмо 12-го, а сегодня у нас уже 21-е... Все эти дни, с тех пор, что я написала тебе первые строки моего послания, я и все мы находились в самом жалостном состоянии. Я все еще страшно подавлена последствиями событий, о которых вы, конечно, знаете, дорогой друг...» Осторожно, зная, что все письма перлюстрируются, сообщала она в далекое «мирное уединение» друзьям Карелиным о событиях, потрясших Россию. Многочисленные письма, посланные С. М. Салтыковой-Дельвиг в Оренбург А. Н. Семеновой-Карелиной, дают богатейший материал и для характеристики литературного быта эпохи. Для нас они интересны еще и тем, что символически связывают Александра Блока с литературной средой пушкинского времени, к которой близки были его предки. Вот еще отрывки из некоторых писем, полученных в далеком Оренбурге в первой половине XIX века прабабушкой Блока: «Я передала Ольге и гражданину Плетневу,— пишет Салтыкова подруге 13 октября 1824 года,— все, что ты поручила мне сказать им, последний мил как никогда; каждый раз, что я его вижу, я люблю его все больше... Он принес мне несколько отрывков из новой поэмы, которой занят в настоящий момент Пушкин, и настоятельно просит меня послать их тебе, что я и делаю. Сохрани их,— это драгоценность, так как это руки самого Пушкина; он прислал эти отрывки Дельвигу, который отдал их Плетневу, и только мы четверо знаем эти стихи... Очень прошу тебя, милый друг, сказать мне твое мнение об этих стихах. Что касается меня, то я нахожу их очаровательными, в особенности, начиная от этого места: «Он пел любовь, любви послушной». Весь этот кусок очень красив, не правда ли?» Неизвестна судьба автографов Пушкина, бывших у прабабушки Блока. По-видимому, их уже не было в подмосковном Трубицыне, когда в конце века туда приезжал Блок. Иначе, описывая посещение усадьбы в 1899 году, он безусловно упомянул бы о них. Блок же, перечисляя виденные им старинные портреты, картину в духе Белладжио, найденную на Урале и испорченную французами в 1812 году, вообще не пишет о каких-либо бумагах. Переписка двух подруг шла весьма интенсивно. После того как Софья Михайловна Салтыкова стала невестой Дельвига, Пушкин упоминается почти в каждом письме в Оренбурге. «Я очень забавляюсь,— пишет она,— всю эту неделю чтением писем Пушкина к Антоше, у которого постоянная с ним переписка, я хотела бы дать тебе почитать эти письма, которые сверкают умом. Пушкин очарователен во всех видах,— и в прозе так же, как и в стихах». В другом письме Салтыкова рекомендует подруге лицейского товарища Дельвига и Пушкина В. Д. Вольховского, проезжающего через Оренбург, и с удовлетворением приводит слова его о том, что Григорий Карелин великолепно владеет даром слова, «что он говорит обворожительно, что он очень образованный человек и либерал». В некоторых письмах можно увидеть приписки, сделанные Дельвигом, в одном из них Анна Керн, подружившаяся с Софьей Михайловной, предлагает свою дружбу А. Н. Карелиной. Иногда между подругами возникает небольшая литературная полемика: «Ты ошибаешься, думая, что мне захочется побить тебя за твое суждение о Пушкине: я вовсе не так пристрастна, как ты воображаешь, а если бы так было, то это значило бы, что я нетерпима. Я согласна, что в последних песнях «Онегина» есть слабые места, но в них и столько красот, которые их окупают. Одно, чего я не понимаю, это то, что ты не заметила Сна Татьяны. Разве ты не находишь, что он изумителен?..» В Оренбург постоянно посылаются стихи, книги, журналы, письма, свидетельствующие о глубокой заинтересованности корреспонденток литературой. С. М. Дельвиг спешит познакомить подругу со всеми литературными новинками, и, конечно, в особенности с произведениями Пушкина. «Кстати, мы ожидаем сюда Александра Пушкина в конце этого месяца или в начале декабря. Вторая песнь «Евгения Онегина» скоро появится, и я не премину послать тебе ее, так же как и «Цыган», когда они будут напечатаны...». «Что ты читаешь? Вскоре у тебя будет кое-что новое и красивое—«Цыганы» Пушкина...». «Пушкин только что прислал моему мужу отрывок из 4-ой песни «Онегина» для «Северных Цветов» ближайшего года, но я хочу, чтобы ты прочла его раньше всех. Скажи мне, как ты его находишь. Не правда ли, что это очаровательно? И не узнаешь ли ты в нем то, что мы столько раз видели, и над чем вместе смеялись?,.» В одном из писем С. М. Дельвиг посылает прабабушке Блока стихотворение, написанное Александре Николаевне Дельвигом при посылке в Оренбург «Северных Цветов» на 1827 год: От вас бы нам, с краев Востока, Ждать должно песен и цветов: В соседстве вашем дух пророка, Волшебной свежестью стихов... Была ли Александра Николаевна Карелина знакома с Пушкиным? Точных сведений об этом нет. Возможно, она встречалась с поэтом, некоторые мемуаристы сохранили об этом глухие воспоминания, но то, что близок был ей пушкинский мир, его интересы, заботы, стремления — в этом сомневаться не приходится. «Посылаю тебе «Северные Цветы» с портретом Пушкина и тысячу нежностей вам обоим, милым и добрым друзьям нашим, от нас обоих, истинно любящих вас... Вот тебе наш милый добрый Пушкин, полюби его. Рекомендую тебе его. Его портрет поразительно похож, как будто ты видишь его самого. Как бы ты полюбила его, Саша, ежели бы видела его как я, всякий день. Это человек, который выигрывает, когда его узнаешь. Как находишь ты «Нулина»? Надеюсь, что ты не ложно-стыдлива, как многие мои знакомые, которые не решаются сказать, что они его читали? Мысли в прозе Пушкина и пьеса под заглавием «Череп», под которой он не пожелал поставить свое имя,— тоже его. Это послание, которое он написал к моему мужу, при посылке ему черепа одного из его предков, которых у него множество в Риге: ЕСЯ эта история правдоподобна». Через много лет, 16 ноября (ст. ст.) 1880 года, Александра Николаевна присутствовала при рождении в ректорском доме Петербургского университета своего правнука Александра — будущего поэта Блока. Вторую половину своей жизни провела она в Трубицыне, но живала и в Петербурге в семье А. Н. Бекетова, которого нежно любила, и в Шахматове, в том самом флигеле, где после свадьбы поселились Блок с женой. Александра Николаевна научила читать своего правнука Сашуру, как бы сомкнув цепь, связавшую две эпохи русской литературы. А когда, за несколько месяцев до смерти, Александр Александрович Блок свою речь, произнесенную в Доме литераторов на торжественном собрании в 84-ю годовщину гибели Пушкина, начал словами: «Наша память хранит с малолетства веселое имя: Пушкин. Это имя, этот звук наполняет собою многие дни нашей жизни»,— он имел право так говорить и как поэт — продолжатель пушкинских традиций, и как человек, через близких по крови людей связанный с Пушкиным и его кругом. Любовь и понимание литературы, «слова», унаследовала от своей матери Елизавета Григорьевна Бекетова, бабушка поэта. О ее литературном даровании много и тепло пишет Блок в автобиографии. Получив домашнее образование, пользуясь великолепной, находившейся в Трубицыне библиотекой Г. С. Карелина, Елизавета Григорьевна много переводила, и ее переводы были весьма популярны. Она была знакома с Гоголем, А. Григорьевым, Достоевским, Толстым, Полонским, Майковым. Елизавета Григорьевна вносила в шахматовокую жизнь ту простоту, жизнелюбие и покой, которых так не хватало там в последующие годы. Трое из четверых дочерей Бекетовых тоже занимались литературой. Мать Блока — Александра Андреевна переводила в основном с французского. В 1904 году Блок писал Брюсову: «...Обращаюсь к Вам с просьбой. Сообщите мне, пожалуйста, не имеет ли «Скорпион» надобности в переводах с французского каких-нибудь журнальных статей или беллетристических сочинений — классических или современных — для «Весов» или отдельных изданий? Если да, то моя мать... охотно предложила бы свои услуги. Она работала преимущественно в изданиях «Вестника иностранной литературы» под редакцией Ф. Булгакова, где переводила Бальзака, Мопассана, Золя, Додэ, Прево, поэтов — Бодлера, Верлэна... Некоторые из 144 томов избранных иностранных писателей переведены ею целиком...» В юности мать Блока начала писать стихи, некоторые из которых сохранились. Часто безыскусные и подражательные, они всегда искренни и непосредственны. Вот, например, как описывает она церковь в Тараканове, где позже венчался Блок с Любовью Дмитриевной Менделеевой: Подле дома, на склоне холма, Позабытая церковь стоит. Средь деревьев белеет она, Тонкий крест на лазури блестит. Позабыты могилы. Травой Заросли их кресты, и камней Не видать под густой лебедой Под навесом печальных ветвей Полон тайны здесь мертвый покой, Навевает он грезы, мечты И таит грациозный их рой Среди тихой своей красоты. 1878-го года Шахматове. Наибольшей известностью пользовалась старшая из сестер Бекетовых — Екатерина Андреевна (по мужу Краснова). Творчество Е. Бекетовой сейчас забыто, но вот что писалось по выходе ее сборника стихотворений: «Эти стихотворения, составившие небольшой том, полны любви к природе, наполнены теплом и светом весеннего солнца и ароматом цветов... В стихотворениях Бекетовой нет ни демонической силы, ни блеска великих поэтов, но в них есть непритворное, искреннее чувство и скромная красота, чего в помине нет у большинства молодых поэтов, особенно нового декадентского пошиба. Томик стихов Бекетовой — настоящий подарок любителям поэзии». Екатерина Бекетова — автор стихотворения «Сирень», на слова которого создал один из лучших своих романсов С. В. Рахманинов. Изящное, полное тонкого лиризма, стихотворение обрело второе рождение в музыке. По утру, на заре, По росистой траве, Я пойду свежим утром дышать, И в душистую тень, Где теснится сирень, Я пойду свое счастье искать... Екатерина Андреевна Бекетова была и неплохой художницей. Среди ее бумаг сохранилось несколько шахматовских этюдов, выполненных акварелью и цветными карандашами. На одном из них — тонущий в кустах сирени небольшой бекетовский дом, каким он впервые встретил Александра Блока, впоследствии писавшего в «Возмездии»: ...И лишь по голубой стене Бросает солнце листьев тени, Да ветер клонит за окном Столетние кусты сирени, В которых тонет старый дом. В поэзии Блока и романсе Рахманинова сохранила свою жизнь шахматовская сирень. Но за этими великими именами не должно забываться имя русской поэтессы Екатерины Бекетовой, «одной из образованнейших и симпатичнейших русских женщин», как писал в 1895 году в петербургской «Неделе» автор статьи о ее творчестве. Она умерла молодой, когда Сашуре Блоку исполнилось всего одиннадцать лет, и все эти годы был он ее кумиром. Мне удалось найти ее письмо (передано мной в блоковскую коллекцию Н. П. Ильина), немного наивное и сентиментальное, но прекрасно отражающее атмосферу всеобщего обожания, в котором прошло детство поэта: «...Я пробовала нарисовать тебе маленький кусочек Шахматова,— пишет она сестре Софье в Барнаул,— стараясь выбрать что-нибудь, что бы тебе его напоминало и где бы было Семеновское. Мне было страшно неловко сидеть на дровах около скотного. Биба (так в семье в детстве звали Блока.— В. Е.) мешал, прибегал и уносил корзинку с кистями, стакан с водой опрокинул на платье и т. д. Биба растет ангелочек, маленькая бесценная птичка, шалун и буян. Я его обожаю и все такое...» Истинно не кривил душой поэт, когда вспоминал в последний год жизни в набросках к поэме «Возмездие» о своем детстве: Он был заботой женщин нежной От грубой жизни огражден, Летели годы безмятежно, Как голубой весенний сон. Любовь к литературе развилась у Екатерины Бекетовой под влиянием родителей, а окончательно ее взгляды сформировались во время обучения на Высших женских курсах. Особо отмечал ее профессор Веселовский, под чьим руководством составила она курс лекций по средневековой литературе. Она же автор известной в свое время повести «Не судьба» и небольших рассказов, сборник которых вышел после ее смерти. Тонкая наблюдательность и любовь к природе, свойственная Е. Бекетовой, трансформировались в удивительно легкие и изящные стихотворные строки. Практически все эти стихи написаны в Шахматове. Как и будущие шахматовские стихи Блока, они навеяны очарованием неповторимого пейзажа серединной России. В ее стихах зримо возникает природа этого места, которому суждено войти в историю русской культуры, как вошли в нее Ясная Поляна, Михайловское, Тарханы. Кто бывал в Шахматове, узнают его окрестности, его дали в строках небольшого стихотворения Екатерины Бекетовой: На бледном золоте заката Чернел стеной зубчатый лес, И синей дымкою объято, Сливаясь с куполом небес, Во все концы струилось море Уж дозревающих полей И волновалось на просторе В сиянье гаснущих лучей. Закат потух... Но свет нетленный Уж на земле теперь сиял И на полях запечатленный, Вечерний сумрак озарял. И с вышины смотрело небо, Одевшись мантией ночной, Как волны золотого хлеба Вносили свет во мрак земной. Это было написано в 1888 году. Александру Блоку исполнилось восемь лет. И эти поля, и зубчатая кромка леса на горизонте, и стога под сумеречным небом, и разбросанные по холмам деревеньки уже входили в его сознание, чтобы через годы выкристаллизоваться в неповторимых строках его поэзии, обращенных к Родине: Выхожу я в путь, открытый взорам, Ветер гнет упругие кусты, Битый камень лег по косогорам, Желтой глины скудные пласты. Разгулялась осень в мокрых долах, Обнажила кладбища земли, Но густых рябин в проезжих селах Красный цвет зареет издали. «Это все — о России»,— сказал однажды Блок о своем творчестве. Разные таланты, разные эпохи, разное восприятие жизни, но прочная нить связывает талант Блока и жизнь его предков. Сам поэт писал об этом в дневнике 1919 года: «...Эту силу я приобрел тем, что когда-то (у предков) были досуг, деньги и независимость, рождались гордые и независимые (хотя в другом и вырожденные) дети, дети воспитывались, их научили (учила кровь, помогала учить изолированность от добывания хлеба в поте лица) тому, как создавать бесценное из ничего, «превращать в бриллианты крапиву», потом — писать книги и... жить этими книгами в ту пору, когда не научившиеся их писать умирают с голоду».
1 2 3 4 5 Категория: А.БЛОК \| Добавил: admin \| Теги: статьи о А. Блоке, А.Блок критика, анализ стихотворений Блока, творчество Блока, поэзия Блока, литература, стихи Блока, поэты серебрянного века А.Блок
Просмотров: 965 \| Загрузок: 0 \| Рейтинг: 0.0/0