По равнине вод лазурной
Шли мы верною стезей, –
Огнедышащий и бурный
Уносил нас зверь морской.
С неба звезды нам светили,
Снизу искрилась волна,
И метелью влажной пыли
Обдавала нас она.
Мы на палубе сидели,
Многих сон одолевал…
Все звучней колеса пели,
Разгребая шумный вал…
Приутих наш круг веселый,
Женский говор, женский шум…
Подпирает локоть белый
Много милых, сонных дум.
Сны играют на просторе
Под магической луной –
И баюкает их море
Тихоструйною волной.
(1849) В
конце 40-х годов XIX века Тютчев все чаще обращается
к теме стихии, в которой замечает отражение
человеческих дум и страстей. Природа в
тютчевской поэзии приобретает человеческие
черты:
Стой же ты, утес могучий!
Обожди лишь час, другой –
Надоест волне гремучей
Воевать с твоей пятой…
(Море и утес)
Солнце раз еще взглянуло
Исподлобья на поля…
(Неохотно и несмело…)
Люди готовы увидеть родство своего
мира с миром природы: Вот наша жизнь, –
промолвила ты мне, – // Не светлый день,
блестящий при луне, // А эта тень, бегущая от дыма…
(«Как дымный столп светлеет в вышине!..»), – а
людские чувства, переживания (чаще эмоции
страдания, чем счастья) лирический герой
соотносит с явлениями природы (например, в
стихотворениях «Когда в кругу убийственных
забот», «Слезы людские, о слезы людские…»,
«Русской женщине», «Вновь твои я вижу очи…»).
Стихотворение «По равнине вод
лазурных…», написанное в 1849 году, на первый
взгляд мало отличается от названных выше стихов.
Главная его тема – отношения человека и природы.
Есть в нем и стихия, настроение которой на
протяжении стихотворения меняется (спокойное
море, лазурная равнина вод начинает
волноваться, взрываясь метелью влажной пыли,
а потом снова затихает), напоминая об
изменчивости человеческих чувств, мимолетности
впечатлений и эмоций; есть и ощущение близости
между этой стихией и человеком (море будто бы
само вступает в диалог с человеком: С неба
звезды нам светили, // Снизу искрилась волна)…
Но в действительности сходство «По
равнине вод лазурных…» с другими
стихотворениями конца 40-х годов не так уж велико.
Отношения человека с природой оказываются
гораздо сложнее, чем просто родство и
возможность описать состояние человека через
природу или наоборот. Тем более что в эти
отношения включается новый участник – техника (огнедышащим
и бурным змеем называет Тютчев пароход). Это
придает вечной проблеме современное звучание.
Вроде бы, как и в других стихотворениях
выбранного периода, море и люди оказываются
похожими. Но похожи они в своей изменчивости, на
протяжении стихотворения они претерпевают одно
и то же превращение: море волнуется и
успокаивается, а люди покоряются ему, их разговор
постепенно замирает (Приутих наш круг веселый).
В стихотворении появляется двойной сюжет.
Вначале море и человек выступают как
соперники. Преимущество оказывается то на одной,
то на другой стороне. В первых двух строках
человек выглядит как покоритель стихии, и море
смиряется перед ним; во вторых двух строках
главенство человека оказывается мнимым, его
победа поколеблена: превосходство на стороне
техники, зверя морского, который, конечно,
является орудием и союзником человека, но
родствен только морю. Первая и вторая строки –
торжество рациональности (человек прокладывает
по морю верную стезю), в третьей и четвертой
иррациональная воля огнедышащего зверя
подчиняет себе и море, и людей.
Дальше наступает обманчивое
примирение: кажется, именно для человека снизу
искрится волна (грамматическая и образная
близость пятой и шестой строк заставляет
читателя отнести слово нам не только к свету
звезд, но и к блеску волны), но море «берет
реванш»: метель влажной пыли в седьмой строке
– скорее всего ответ на победу огнедышащего и
бурного морского зверя, антагониста моря.
Строки Все звучней колеса пели, //
Разгребая шумный вал вызывают в памяти
читателя верную стезю из первого
четверостишия.
Наконец наступает полное примирение: и
человек, и море замолкают, теперь они гармонично
сосуществуют.
Обратим внимание: в последнем
четверостишии оба глагола передают действия,
совершаемые обычно человеком (играют, баюкает).
Но человека уже нет, он будто бы растворился в
стихии, передав ей некоторые свои свойства. Перед
нами некий гармоничный универсум, с которым
готов слиться человек. Может быть, в четвертом
четверостишии появляется слабый намек на
любовную тему – и тут же исчезает в общей
гармонии и красоте.
В этом новом универсуме
человеческие чувства, видения существуют будто
бы независимо от человека; появляясь в нем, они
преодолевают его. Тема сна входит в это
стихотворение с фольклорной аллюзией1:
Мы на палубе сидели, // Многих сон одолевал;
продолжается метонимией много милых, сонных
дум. Наконец, сон «перерастает» и вытесняет из
стихотворения лирического героя: вместо образа
человека, грезящего ночью, при свете луны, перед
нами некое мистическое действо.
Ощущение волшебства подчеркивается
эпитетом магический, которым наделяется
луна. Это слово может показаться не совсем
уместным рядом с подробными описаниями моря и
человеческих ощущений. Однако оно подкреплено
читательским ожиданием, ведь мотив волшебства
входит в стихотворение уже с первых строк: это и зверь
морской, и будто бы беседующие с людьми звезды
и волны, и загадочный сон, в который погружаются
герои.
Сюжет стихотворения (таинственное
слияние бывших соперников) подчеркивается на
образном уровне. Сначала перед нами только
зрительные образы: равнина вод лазурная,
огнедышащий и бурный зверь, светящиеся звезды,
искрящаяся волна; потом появляются осязательные
(метель влажной пыли), наконец, звуковые (Все
звучней колеса пели, // Разгребая шумный вал).
Примирение противников обозначается
исчезновением звука: Приутих наш круг веселый,
// Женский говор, женский шум – так сказано о
людях, море становится тихоструйным.
Размер – четырехстопный
хорей с женскими и мужскими окончаниями – не
очень типичен для Тютчева (из его поэзии
следующее литературное поколение восприняло
прежде всего ямбы, недаром Мандельштам называл
Тютчева «Эсхилом русского ямбического стиха»2). М.Л. Гаспаров указывает на
частое использование этого размера в песнях
(отсюда, вероятно, фольклорный образ в третьем
четверостишии тютчевского стихотворения) и
балладах3 (может быть, отсюда в
стихотворении тема волшебного сна – вспомним
хотя бы «Певца во стане русских воинов» В.А.
Жуковского). К Жуковскому же отсылает нас
ситуация, описываемая у Тютчева: этим размером
Жуковский часто описывает «плавание на
жизненной ладье»4 (см. его
стихотворения «Путешественник», «Пловец»,
«Стансы», «Жизнь: видение во сне»).
У других современников Пушкина, И.И.
Козлова и П.А. Вяземского, есть написанные тем же
размером стихотворения, где фоном для чувств
лирического героя, как и в разбираемом
стихотворении, служит «упоительная ночь», есть
тема любви и красоты, – это «Венецианская ночь»
Козлова и «Петербургская ночь» Вяземского5.
Борьба человека с морем (вариация на
тему «Пловца» Жуковского6) есть
у А.И. Полежаева:
Море
воет, море стонет,
И во мраке, одинок,
Поглощен волною, тонет
Мой заносчивый челнок.
(И моя звездочка)
Наконец, к четырехстопному хорею
обращается М.Ю. Лермонтов в «Демоне»: этим
размером написана вставная часть в речи Демона –
На воздушном океане… (в то время как вся
поэма – четырехстопным ямбом):
На
воздушном океане,
Без руля и без ветрил,
Тихо плавают в тумане
Хоры стройные светил;
Средь полей необозримых
В небе ходят без следа
Облаков неуловимых
Волокнистые стада.
Видимо, по образцу метафор воздушный
океан и поля необозримые (= небо) создана лазурная
равнина вод (= море) в первой строке
стихотворения Тютчева. А к развитию первой
лермонтовской метафоры (без руля и без ветрил …
плавают … хоры … светил), очевидно, восходит
родство между небом и морем у Тютчева: звезды,
луна и море действуют сообща.
Таким образом, в художественном мире
этого стихотворения есть место борьбе и
гармонии, реальности и волшебству; вся природа
объединяется в некий универсум, в котором
одновременно есть и буря, и покой, и день, и ночь (в
первой строке гладь воды лазурная, что бывает
только при ярком свете, в пятой – светят
звезды), сосуществуют вода и огонь, похожи небо и
земля. И в этом мире, сочетающем в себе
несочетаемое, вмещающем все, у человека есть
поистине безграничные возможности: он может с
ним бороться на равных, а может с ним примириться
и раствориться в нем. |