Тютчев - поэт, чье творчество близко и дорого мне. Очень часто я открываю сборник его стихотворений и читаю самые мной  любимые строчки. В собрании тютчевской лирики произведение, о котором пойдет речь, обычно стоит на одном из последних мест. И это не только хронологическая формальность. Особая  роль стихотворения в контексте творчества поэта отмечалась литературоведами неоднократно, потому что  это стихотворение - итог, стихотворение - завещание. Разговор о нем помогает увидеть некоторые существенные черты  художественного мира Тютчева.

    В лирике Тютчева обычно выделяют несколько тематических пластов: любовная, интимная лирика; лирика природы, пейзажная; философская лирика; наконец, стихи « на случай». Такая тематическая, а не жанровая  классификация не случайна, но это деление  в значительной мере условно; за разными тематическими пластами обнаруживается единый принцип видения мира - философский.

    Каков он, «мирообраз», в какой «картине Вселенной» воплощается его философская мысль? В лирике Тютчева очевиден ряд противопоставлений, которые намечает В.Н. Касаткина: «В мировом бытии Тютчев выделил два начала: космос  (мать-земля) и хаос. Космос получил определения: светлый, гармоничный, молодой, радостный, телесный, одушевленный, день, жизнь. Хаос стоит в ряду определений: мрак, дисгармония, страх, бестелесность, бессознательность, сон, сновидения, ночь, смерть, бездна».

   Тютчевский человек может чувствовать свою гармонию с природой. Знаменитые тютчевские « весенние» и «летние» стихи схватывают как раз мгновения гармонии:

И любо мне, и сладко мне,

И мир в моей груди,

Дремотою обвеян я –

О время, погоди!

     Таков светлый полюс тютчевского  бытия. Но он – лишь мгновение. Гораздо чаще при осмыслении мира человек испытывает совсем другие чувства:

А  я здесь в поте и в пыли,

Я, царь земли, прирос к земли!

    Трагическое одиночество в мироздании, трагическая невозможность конечного познания мира, трагедия любви, трагедия смерти, небытия с разных сторон окружают человека.

    А теперь обратимся к нашему стихотворению. Композиционно его можно разделить на две части по принципу: конкретный пейзаж – философское обобщение.

От жизни той, что бушевала здесь,

От  крови той, что здесь рекой лилась,

Что уцелело, что дошло до нас?

Два-три кургана, видимых поднесь…

  От прошлого действительно ничего не осталось, ничего конкретного, ничего из того, за что может зацепиться память современного человека. Бушевала жизнь – бурная, многообразная, но какая, чья? Лилась кровь – но она лилась всегда, во все века, а о чьей крови идет речь здесь неизвестно. Даже следы прошлого в настоящем – курганы сохранились только потому, что они природны, естественны. Причем оттенок предположительности вносится и в их количество: два-три кургана, два-три дуба на них. Даже самое точное и бесспорное – число - в мире стихотворения оказывается зыбким, предположительным.

    Уже с первых строк Тютчев начинает спор с собой. Зыбким, предположительным здесь оказывается не только  историческое время и пространство, но и пространство, и время природное. Отсутствует противопоставление дня и ночи, весны и осени, севера и юга, нет привычной пейзажной конкретности.  Пейзаж в отличие от многих других стихотворений поэта обобщен. Это -  природа  вообще, природа, взятая как целое, и противопоставлена она уже человечеству как целому, взятому во всю его историческую глубину человеческой истории. В первых строфах природа и история даны как явления соизмеримые в своей красоте, значительности, силе  («жизнь бушевала», «кровь рекой лилась - дубы раскинулись, красуются, шумят»). Разрешающим противостояние  оказывается не тревожный вопрос третьей строки:

                                          Что уцелело, что дошло до нас? –

 а взрывной, удивительный по смелости и точности конец строфы:

                                                               … нет им дела,

                                          Чей прах, чью память роют корни их.

   В ней – зерно последующего философского размышления: деревья разрушают не только материальное – прах, но и духовное – память. Утрата же памяти, по Тютчеву, страшнее смерти. В нашем стихотворении речь идет о памяти исторической. Переход ко второй части стихотворения подчеркнут  сменой способа рифмовки: опоясывающая рифмовка в первых двух строфах сменяется перекрестной рифмой третьей и четвертой строф:

Природа знать не знает о былом,

Ей чужды наши призрачные годы,

И перед ней мы смутно сознаем

Себя самих – лишь грезою природы.

  Вместо «бушевавшей жизни» появляется некое «мы», наши « призрачные годы», за которыми  по-прежнему подразумевается любой, каждый.

      И завершается стихотворение образом « бездны», поглощающей всех, каждого, саму историю:

Поочередно всех своих детей,

Свершающих свой подвиг бесполезный,

Она равно приветствует своей

Всепоглощающей и миротворной бездной.

  Здесь  образ « бездны» в « святом виде» содержит многие предшествующие образные оттенки: это и бесконечность пространства и времени, и итог бытия, и смерть. Уходит в небытие, в бездну, исчезает под курганами история. В двух последних строфах Тютчев формулирует философско - поэтический итог жизни. Он сделал акцент не на будущем, а на уходящем, поэтому стихи приобрели более драматический характер.

  « Мужайся, сердце, до конца!» сказал когда-то поэт. Сдержанное мужество человека, бесстрашие его мысли перед угрозой и реальностью не только личного, но и исторического небытия воплотились в самой структуре замечательного стихотворения – эпилога  тютчевской лирики.