В стихотворении «О чем ты успел передумать, отец расстрелянный мой…» (1957 г.) есть строки, в которых отрицается смерть, и тогда привычные деления на прошлое и настоящее, свойственные человеческому уму, трансформируются и в общем-то стираются: и нету, и нету погибших средь старых арбатских ребят, лишь те, кому надо, уснули, но те, кому надо, не спят...… В «Сказке» (1959 г.), где герой вспоминает о девушке, которая развешивала белье, все глаголы употреблены в прошедшем времени, однако в последних двух строфах вдруг появляется настоящее время, причем речь сначала идет об Арбате, а потом о девушке: а двор наш арбатский совсем невелик, а двор наш арбатский капелью залит. А она все ходит, губами шевелит, словно позабыть про себя не велит. Видимо, из-за такой игры глагольных времен и создается ощущение своеобразного бессмертия. Судя по названию стихотворения, упомянутый арбатский двор является каким-то сказочным, заповедным местом, в котором временные границы нарушены и время течет по-иному. В стихотворении «Былое нельзя воротить, и печалиться не о чем…» (1964 г.) герой встречает прогуливающегося Пушкина, а в «Звездочете» (1988 г.), смотря на пропасть Арбата, вдруг видит свою маму, которая идет по этой улице с фанерным чемоданчиком в руке. В «Воспоминании о Дне Победы», написанном в том же году, есть строки, декларирующие бессмертие, которое оказывается невозможным в отсутствие Арбата:

Какие слезы на асфальт
из круглых глаз катились,
Когда на улицах Москвы
в обнимку мы сходились –
И тот, что пули избежал,
и тот, что наповал, –
В те дни, когда в Москве
еще Арбат существовал.

Так что на протяжении всего творчества Окуджавы с Арбатом неразрывно связано смещение временных планов, нарушение и/или исчезновение временных границ и пределов.

В «Чаепитии» такого явного смещения не обнаруживается, однако можно заметить очень интересную игру времени. В стихотворении мы сразу видим два временных среза – настоящее и военное прошлое. Вначале герой оказывается в настоящем, в нем он обращается к своему другу, призывая совершить совместный обряд (пейте чай, мой друг старинный…). Но это не простое настоящее. Во-первых, оно очень четко связано с бытом: желтой свечкой стеаринной я украшу ваш уют; плед шотландский на коленях; самовар, как бас из хора; даже чашка из фарфора у меня, представьте, есть; и серебряную ложку рядом с чашкой положу – и т.д. А отсутствующие, но желаемые предметы быта достраиваются воображением: не грустите о поленьях, о камине и огне... …И второе, еще более важное: все эти предметы напоминают то ли о довоенном времени, то ли вообще о дореволюционном, во всяком случае никаких примет настоящего, т.е. 70-х годов XX в., у этого описываемого быта нет. В строках, посвященных этому настоящему, очень много слов, связанных со старостью и древностью: мой друг старинный, по рецептам прежних лет, друг мой давний, не случайны с древних лет, старый плед. Да и слово чаепитие достаточно архаично для середины семидесятых. Как будто герой сделал свой выбор в пользу старого уюта:

В жизни выбора не много:
кому – день,
а кому – ночь.
Две дороги от порога:
одна – в дом,
другая – прочь.
Нынче мы – в дому прогретом…

Это настоящее отсылает нас к литературе и XIX, и XX в. Вспомним второй том гоголевских «Мертвых душ», где есть такое лирическое отступление: Где не бывает наслаждений? <...…> Трещит по улицам сердитый тридцатиградусный мороз, взвизгивает исчадье севера, ведьма-вьюга, заметая тротуары <...…>, но приветливо <...…> светит вверху окошко где-нибудь и в четвертом этаже: в уютной комнатке, при скромных стеариновых свечках, под шумок самовара, ведется согревающий и сердце и душу разговор, читается светлая страница вдохновенного русского поэта...…

Пожалуй, с «Чаепитием» Окуджавы соотносится стихотворение Блока «На улице – дождик и слякоть» (1915 г.):

<...> Глухая тоска без причины
И дум неотвязный угар.
Давай-ка наколем лучины,
Растопим себе самовар!
………………………
За верность старинному чину!
За то, чтобы жить не спеша!
Авось и распарит кручину
Хлебнувшая чаю душа !

Если учесть, что стихотворение Блока написано во время Первой мировой войны, связь этих текстов становится еще более крепкой. Зная, что такое война, блоковский герой, как позже и герой «Чаепития», стремится вернуться в / вернуть устоявшийся уютный быт. Они верны старинному чину, традиции чаепития, а блоковское житье не спеша, возможно, переходит в подробное и обстоятельное описание заваривания чая:

Я для вас, мой друг, смешаю
В самый редкостный букет
Пять различных видов чая
По рецептам прежних лет.

Кипятком крутым, бурлящим
Эту смесь залью для вас...

А шотландский плед мы встречаем у Мандельштама, в стихотворении «Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето» 1933 г.:

Есть у нас паутинка шотландского
старого пледа,
Ты меня им укроешь, как флагом
военным, когда я умру.
Выпьем, дружок, за наше
ячменное горе,
Выпьем до дна!

Связь военной темы с шотландским пледом, пусть и ассоциативная, в стихотворении Мандельштама, в общем, напоминает и чаепитие, где герой с шотландским пледом на коленях полностью уходит в воспоминания о войне.

Интересно, что чай является магическим питьем, которое обладает возможностью разграничивать время: кипятком крутым, бурлящим, эту смесь залью для вас, чтоб былое с настоящим не смешалось хоть сейчас...… С другой стороны, из-за этого напитка прошлое врывается в настоящее и его заполняет.

Военное воспоминание – второй временной срез в стихотворении Окуджавы. Поначалу прошедшее входит в настоящее волей героя: но, склонившись над столом, на какое-то мгновенье все же вспомним о былом. Однако в дальнейшем контроль над прошлым теряется. На протяжении 10 строф, т.е. около половины стихотворения, герой вспоминает военное время, и в центре этих воспоминаний – не собственно бой, а то, как после боя живые в поле устроили привал и душу согревали кипятком из котелка и как услышали чей-то горький монолог:

Как бы ни были вы святы,
как ни праведно житье,
вы с ума сошли, солдаты,
это дрянь, а не питье!
Вас забывчивость погубит,
равнодушье вас убьет,
тот, кто крепкий чай разлюбит,
сам предаст и не поймет…

Эта речь сначала показалась герою смешной и парадоксальной:

В самом деле, что крученый
Чайный лист – трава и сор –
Пред планетой, обреченной
На страданье и разор?
Что напиток именитый?

Но заваривание чая приобретает значение символическое, отказ от него оборачивается гибельным равнодушием, даже предательством, а память о нем – тем, что

…средь крови и разлук
Целый мир полузабытый
Перед нами ожил вдруг.
Был он теплый и прекрасный…

Именно прошедшее, воспоминание о войне, определяет настоящее, в котором приметы быта – лишь знаки высокого и счастливого содержания жизни:

Я клянусь вам, друг мой давний,
Не случайны с древних лет
Эти чашки, эти ставни,
Полумрак и старый плед,

и счастливый час покоя,
и заварки колдовство,
и завидное такое
мирной ночи торжество.

Получается, что настоящее в «Чаепитии на Арбате» – не что иное, как возвращенное, воскрешенное или удержанное, сохраненное давнее прошлое. Или нечто, известное с древних лет и обладающее ценностью непреходящей.