«Благодарность», стихотворение позднего Лермонтова (1840 г.), в котором в афористической форме с особой силой поэтической экспрессии подводится итог отношений поэта с «непринявшим» его миром.

Мотивы, нашедшие выражение в стихотворении, восходят к ранней романтической лирике, по-новому освещают тему богоборчества, завершая ее в творчестве Лермонтов, и смыкаются как со стихотворными («Гляжу на будущность с боязнью», «Дума», «Как часто...», «Демон» и др.), так и с прозаическими произведениями («Герой нашего времени»). Обобщающий смысл стихотворения отчетливо проясняется при сопоставлении со стихотворением 1830 г. «Благодарю!»: если раннее «передает горькую иронию поэта над своими обманутыми надеждами в любви, то ирония второго перерастает в безрадостный итог всей жизни», что придает стихотворению программное значение и делает его одним из самых характерных лирических изъявлений жизненной позиции Лермонтова.

Трагическое чувство одиночества в мире и разлад с враждебной действительностью выливаются в дерзко-иронический вызов богу, основавшему несовершенный и парадоксальный мир. Обобщенности стихотворения способствует укрупнение масштаба лирического «Я», вступающего в непосредственный контакт с высшей духовной силой. «Ты» (бог) и «Я» (поэт) — два противостоящих друг другу, но равновеликих и могучих духа. Троекратное употребление выражения «за все», анафорическая архитектоника стихотворения также оттеняют абсолютный пафос отрицания, не ограничивающийся перечислением личных страданий, а простирающийся до отказа от жизни. Интимная форма обращения, предполагающая искренность и неподдельность благодарности, оборачивается страстными обвинениями, приоткрывающими силу внутренних переживаний лирического героя; их подлинность и философская глубина создаются нагнетанием ораторских формул, взаимопереходом, интимно-прозаической и патетической интонаций. Стихотворение отражает общую эволюцию стиля Лермонтов, связанную с отказом от романтической гиперболизации.

Художественный эффект достигается ироническим переосмыслением благодарности, выражаемой не за радости жизни, а за испытанные в ней страдания. Парадоксальность ситуации находит поддержку в употреблении оксюморонных, внутренне противоречивых словосочетаний («отрава поцелуя», «клевета друзей»), которые, составив сложные оппозиционные пары («горечь слез» — «отрава поцелуя», «месть врагов» — «клевета друзей») неожиданно оказываются уравновешенными в смысловом отношении и близкими по экспрессивной окраске. Ирония обнажена и в концовке стихотворения, звучащей как афоризм и противоположной по смыслу началу стихотворения. В этом трагическом итоге заключено бескомпромиссное и полное скорбной насмешки отрицание всего мироустройства, прощание с «пустыней» жизни, где был напрасно растрачен «жар души».