Приближался сентябрь, а с ним и
экзамены. Федор и Михаил поглощены были ими и только ими. «Теперь наши
занятия утроились, — рассказывали братья отцу. — Самое время не
поспевает за нами. Всегда за книгой. Ждем не дождемся экзамена». Их
вызывали в Инженерный замок для представления главному начальнику
училища генералу Шаренгорсту и инспектору Ломновскому. Велели быть
наготове.
Перед экзаменами всех поступающих осматривал главный врач училища доктор Волькенау.
Волькенау — лысый, розовый, с пухлыми
пальцами — сперва выслушал и обстукал тощего Михаила, затем плотного
Федора. Пощупал живот, велел показать язык. И сразу же на ломаном
русском языке объявил, что у Михаила чахотка и допустить его к экзаменам
не может. Михаил всегда был здоров. Братья пытались втолковать это
доктору. Но тот ничего не хотел слушать, повторяя свое:
— У молодого человека — чахотка. Он слаб
здоровьем, и ему не под силу тяготы военной службы. От телесного
напряжения он может пропасть, то есть умереть.
Федор пробовал запальчиво возражать, но Волькенау оборвал его:
— Молодой человек не должен рассуждать и спорить со старшими.
Он, Волькенау, свое дело знает и не даст себя провести.
Без разрешения врача к экзаменам не
допускали. Братья вышли из училища понурые и мрачные. Столько трудов,
столько надежд, и вот из-за упрямства какого-то вздорного немца все идет
насмарку. По дороге в пансион Михаил и Федор лихорадочно соображали,
как же выпутаться из столь сложного положения, которое грозило
множеством неприятностей. Во-первых, разлукой. Во-вторых, отчаянием
отца. В-третьих, неопределенностью для Михаила. Куда же ему теперь идти,
если не в инженерное? Инженерный замок. Главный фасад. Фотография
Федора особенно страшила разлука. Они с
Михаилом никогда не расставались. Вместе росли, вместе играли, вместе
учились. Федор не мог и не хотел себе представить, что однажды,
проснувшись поутру, не увидит брата. Один, совсем один среди чужих
людей. От этой мысли болезненно сжималось сердце. И все вокруг казалось
враждебным и страшным. Надо что-то предпринять. Сейчас же. Не мешкая.
Посоветовавшись с Костомаровым, братья решили, что Михаил напишет обо всем отцу и попросит его помощи.
Они пришли к выводу, что странное
заключение Волькенау было не случайно. «…Это была только пустая
отговорка, — писал Михаил отцу. — …Главная же причина, во-первых, должна
быть та, что мы оба брата вступаем в один год, а другая та, что мы
вступаем за казенный счет». Такое предположение не лишено было
основания. По правилам действительно из одной семьи в один год в училище
принимали лишь одного кандидата. А тут сразу двое, да еще на казенный
счет. Мест в училище было двадцать пять, кандидатов сорок три, и это
многое объясняло. Но как помочь беде? Михаил просил отца переговорить с
их добрым знакомым, экономом Мариинской больницы Маркусом. Брат Маркуса
был придворным врачом, лейб-медиком самого государя. Если московский
Маркус попросит здешнего, петербургского… «Главное дело теперь состоит в
том, чтоб иметь свидетельство от какого-нибудь хорошего доктора,
который бы поручился в моем здоровье. Кто же лучше может это сделать,
как не М. А. Маркус. Он в Петербурге имеет большой вес. Притом же он в
этом месяце, как слышно, должен быть в Москве. Одно его слово может
переменить все дело».
В том же письме Михаил сообщал отцу, что
Федор выдержал экзамены превосходно, лучше всех, но, несмотря на это,
стоит в списке не первым, а двенадцатым. «…Вероятно, смотрели не на
знания, но на лета и на время, с которого начали учиться. Поэтому
первыми стали почти все маленькие, и те, которые дали денег, т. е.
подарили. Эта несправедливость огорчает брата донельзя. Нам нечего дать;
да ежели бы мы и имели, то верно бы не дали, потому что бессовестно и
стыдно покупать первенство деньгами, а не делами».
И еще одно неприятное известие получил
от сыновей Михаил Андреевич. Даже одного Федора отказались принять в
училище на казенный счет, объявив, что вакансии нет и надлежит внести
плату, и весьма немалую — девятьсот пятьдесят рублей ассигнациями. «Беда
да и только! — огорчался Михаил. — Где же взять нам теперь 950 рублей…
Боже мой, Боже мой! Что с нами будет!»
Добиться принятия Михаила в училище так и
не удалось. Он поступил в инженерные юнкера и вскоре был отослан
служить и учиться в Ревель. Дело с платой за Федора утряслось. Выручила
тетенька Александра Федоровна. Девятьсот пятьдесят рублей ассигнациями
внес ее муж — Куманин. |