В июне 1838 года Федор жаловался отцу:
«Пять смотров великого князя и царя измучили нас. Мы были на разводах, в
манежах вместе с гвардиею маршировали церемониальным маршем, делали
эволюции и перед всяким смотром нас мучили в роте на ученьи, на котором
мы приготовлялись заранее. Все эти смотры предшествовали огромному,
пышному, блестящему майскому параду, где присутствовала вся фамилия
царская и находилось 140 000 войска. Этот день нас совершенно измучил».
Огромный пышный парад на Марсовом поле,
или, как его продолжали называть по-старинному, Царицыном лугу,
устраивали раз в году в мае. Но повседневная мучительная для Федора
муштра являлась неотъемлемой частью училищной жизни. Их выстраивали на
плацу перед замком. Унтер-офицер командовал:
— Ра-аз!
Надо было вытянуть правую ногу. Затем слышалась команда:
— Два-а-а!
Надлежало медленно поднять ногу, вытягивая носок, и стоять подобно аисту, пока не последует:
— Три!
Если кто-нибудь, стоя на одной ноге, качнется, — сразу же команда:
— Отставь!
И все начинается сначала.
Когда выдали им ружья и началось
обучение ружейным приемам, кое-кому это нравилось. Федор же считал это
бессмысленной тратой времени.
На ученье обычно присутствовали офицеры.
И вот строй поворачивается лицом к солнцу, оно слепит глаза, заставляя
невольно щуриться, а штыки колебаться. Офицер, заметив это, топает
ногами и кричит вне себя истошным голосом:
— Смирно! Во фрунте нет солнца! Нет солнца во фрунте! Смирно, говорю вам! Парад на Царицыном лугу. Картина Г. Чернецова. 1831–1837 гг.
Для стоящих в строю солнца не
существовало. Фрунт был свят, и ничто, даже силы природы, не должны были
нарушать его. Да, фрунту придавали огромное значение. Это шло с самого
верху — от царя и великого князя Михаила Павловича. Еще живя у
Костомарова, сообщая отцу о предстоящих занятиях фрунтом с
унтер-офицером, Федор и Михаил прибавляли: «…этим одним мы можем
выиграть у его высочества Михаила Павловича. Он чрезвычайный любитель
порядка».
Генерал-инспектор военно-учебных
заведений, младший брат царя великий князь Михаил Павлович,
действительно чрезвычайно любил «порядок», понимая его как
безукоризненную выправку, идеальную линию равнения, предельную
стройность маршировки. Не боевые качества войск, а плац-парадное
совершенство заботило великого князя, который даже утверждал, что «война
портит солдата». Горе было начальнику и его подчиненным, если
замечалось хоть малейшее отступление от установленной формы. А
наметайный глаз высочайшего инспектора ничего не упускал. Князь любил
появляться неожиданно и ловить промахи. Редко появление его обходилось
без скандала, распеканий, арестов, розог для солдат.
В отличие от других военных школ, в
Инженерном училище воспитанников не секли, но все другое бывало. Поэтому
смотров боялись как Страшного суда. Ученья на плацу у Инженерного замка. Литография по рисунку И. Шарлеманя. Середина XIX в.
Примерных воспитанников в виде поощрения
назначали ординарцами к великому князю. Удостоившись такой чести, Федор
раз попал в неприятную историю. Назначили его. Он явился и
отрапортовал:
— Кондуктор Достоевский явился в распоряжение вашего превосходительства.
Сказал и обмер. Надлежало — «вашего высочества», а он — «вашего превосходительства».
— Присылают же таких дураков, — заметил
Михаил Павлович и по всей форме распек и училищное начальство, и
незадачливого ординарца. Великий князь Михаил Павлович. Акварель неизвестного художника. 30-е годы XIX в.
После майского парада Инженерное училище
выступило в лагеря. Тридцать верст от Петербурга до лагеря проделывали
походным маршем. Этот переход можно было бы счесть прогулкой, если бы не
ранец за спиной, лядунка — сумка для патронов — через плечо,
непременные для саперов кирка и лопатка, которые при каждом шаге
немилосердно колотили по ляжке. И еще — злосчастный кивер непомерной
высоты. Особенно досаждал он тем, у кого водились деньги. Он служил им
кладовой. Его весь сверху донизу набивали апельсинами, пирожками,
булками, сыром, леденцами и несли эту снедь на голове, рискуя повредить
себе шею.
Кивер Федора был пустой, но недавно
купленный к майскому параду — новенький. Купил на последние деньги.
Объяснил отцу этот расход так: «Решительно все мои новые товарищи
запаслись собственными киверами; а мой казенный мог бы броситься в глаза
царю. Я вынужден был купить новый, а он стоил 25 рублей». Вряд ли царь
среди многотысячного войска разглядел бы старый кивер Федора
Достоевского. Дело было не в царе, а в товарищах.
Самолюбивый юноша боялся косых взглядов,
насмешек. Боялся выказать свою бедность, хотел быть как все. Потому и
купил этот кивер и теперь с независимым видом, ничем не выделяясь среди
остальных, шагал в лагеря.
Шли мимо бедных деревушек, которые
невольно напоминали Федору их маленькое Даровое, поездки туда и
восхитительное чувство свободы и радости, возникавшее всякий раз среди
деревенского приволья. Их убогое именьице, изрезанные оврагами скудные
поля, липовая роща казались ему райским уголком. Папенька уезжал в
Москву, и они, предоставленные сами себе, под снисходительным надзором
маменьки, резвились напропалую. Самой любимой была игра «в диких»,
которую он, Федор, выдумал, начитавшись про индейцев. Брат Миша, по
степенности своего характера, обычно в игре не участвовал, а служил им
«костюмером». Они же с братом Андрюшей раздевались догола и с помощью
Миши превращались в индейцев: раскрашивали лицо и тело, устраивали из
листьев и гусиных перьев головные уборы и набедренные повязки,
вооружались самодельными луками.
Игры происходили в липовой роще. В
укромном местечке, скрытом от глаз, строили из веток шалаш с незаметным
входом. В нем пребывали «дикие племена». Отсюда совершали они набеги на
соседний лесок Брыково, где забирали «пленников» — деревенских
ребятишек, которые заранее их там поджидали. «Пленников» уводили в
шалаш, держали там некоторое время, а потом выпускали за «приличный
выкуп». Предводителем «диких племен» был, конечно, он, Федор…
— Рота, — подтянись! — слышался окрик офицера. Ранец оттягивал плечи, кирка и лопата колотили по ногам.
Федору казалось, что то, в Даровом, было в какой-то другой жизни.
|