Зимы Тургенев проводил в Париже, живя на
улице Дуэ, в верхнем этаже дома, приобретенного им и Виардо. В рабочем
кабинете Ивана Сергеевича, просто обставленном, стоял большой письменный
стол, заваленный книгами и газетами. В особой комнате размещалась
библиотека, где на полках находились его любимые книги: сочинения
Пушкина, Жуковского, Лермонтова, Гоголя, Шекспира, Шиллера, Гёте, Гейне…
А летом он обычно переезжал в Буживаль,
под Парижем, где находилась усадьба Виардо — «Ясени», рядом с которой в
живописном парке у него была уютная, небольшая дача, вся в цветах и в
зелени.
Один из посетителей парижского дома Полины Виардо познакомился у нее в 1872 году с Тургеневым.
Он оставил воспоминания о встречах
здесь с русским писателем. Рисуя обстановку, в которой проходила жизнь в
салоне артистки, мемуарист, не пожелавший назвать свое имя, замечает,
что Полина Виардо была окружена блестящим музыкальным обществом.
«Пожалуй, не было в Европе ни одного замечательного артиста, который не
знал бы госпожу Виардо и не посетил бы ее, приезжая в Париж. Все
музыкальные знаменитости мира, — говорит он, — вереницей прошли передо
мной».
Наклонность молодого человека к музыке и его страсть к изучению языков пришлись по душе Тургеневу.
— Вы обязательно должны изучить русский
язык, — сказал ему однажды Иван Сергеевич. — Наш язык мало известен, но
он очень богат, поверьте мне, вы получите большую радость, познав его.
Не забывайте, — добавил он, — что изучить новый язык — это все равно,
что обрести новую душу.
Молодой человек не пренебрег советом
Тургенева и вскоре поступил в школу восточных живых языков. Через четыре
года он получил аттестат переводчика. Тургенев подарил ему тогда многие
из своих сочинений, которые тот мог уже прочитать и оценить в
оригиналах.
Впоследствии автору воспоминаний
довелось побывать и в Буживале в усадьбе «Ясени». Приглядываясь здесь к
Тургеневу, он отметил, что Иван Сергеевич чувствовал себя легко в
близкой ему семье и был, насколько то возможно, счастлив, хотя не
скрывал ни от кого постоянной тоски по родине.
Вскоре после появления романа «Новь» в
журнале Тургенев приехал в Петербург и через несколько дней посетил
тяжело больного Некрасова.
Еще прежде, узнав о болезни поэта, он
порывался написать ему примирительное письмо, но боялся, что оно
произведет на Некрасова тягостное впечатление и покажется ему
предсмертным вестником.
Но Некрасов сам сознавал, что дни его сочтены.
«Скоро стану добычею тленья…» — писал он в эти дни в «Последних песнях».
Он просил передать Тургеневу, что не
хочет умереть, не повидавшись с ним. «Ведь я его всегда так любил и
люблю до сих пор», — говорил Некрасов.
Этой встрече Тургенев посвятил стихотворение в прозе «Последнее свидание»:
«Мы были когда-то короткими, близкими друзьями… Но настал недобрый миг — и мы расстались, как враги.
Прошло много лег… И вот, заехав в город, где он жил, я узнал, что он безнадежно болен и желает видеться со мною.
Я отправился к нему, вошел в его комнату… Взоры наши встретились. Я едва узнал его. Боже! что с ним сделал недуг!..
Желтый, высохший, с лысиной во всю
голову, с узкой седой бородой, он сидел в одной, нарочно изрезанной
рубахе… Он не мог сносить давление самого легкого платья. Порывисто
протянул он мне страшно худую, словно обглоданную руку, усиленно
прошептал несколько невнятных слов — привет ли то был, упрек ли — кто
знает? Изможденная грудь заколыхалась — и на съёженные зрачки
загоревшихся глаз скатились две скупые, страдальческие слезинки.
Сердце во мне упало… Я сел на стул
возле него — и, опустив невольно взоры перед тем ужасом и безобразием,
также протянул руку. Но мне почудилось, что не его рука взялась за мою.
Мне почудилось, что между нами сидит высокая, тихая, белая женщина.
Длинный покров облекает ее с ног до головы… Никуда не смотрят ее
глубокие, бледные глаза; ничего не говорят ее бледные, строгие губы… Эта
женщина соединила наши руки… Она навсегда примирила нас.
Да… смерть нас примирила…»
Через полгода, получив известие о
смерти поэта, Тургенев заметил: «С Некрасовым умерла большая часть
нашего прошедшего и нашей молодости…»
Прошло еще несколько месяцев, и
Тургенев неожиданно получил после многолетнего молчания письмо от Льва
Николаевича Толстого, в котором тот писал, что ему хотелось бы
возобновить их прежние отношения, забыть о давней ссоре.
Они стали снова переписываться, и в
августе 1878 года Тургенев написал Толстому из Москвы в Ясную Поляну:
«Мне самому хочется вас видеть… Приедете ли в Тулу, или я заеду к вам в
Ясную Поляну?..»
О последовавшей затем встрече писателей
рассказывает в «Очерках былого» сын Льва Толстого — Сергей Львович:
«Отец сам поехал в Тулу его встречать… И вот Тургенев в Ясной Поляне…
Все мы, конечно, с величайшим интересом ждали Ивана Сергеевича. Я знал,
что Тургенев большого роста. Но он превзошел мои ожидания. Он показался
мне великаном… Сравнительно с ним отец мне казался маленьким (хотя он
был роста выше среднего) и моложе, чем он был. Правда, Тургеневу было
шестьдесят лет, а отцу пятьдесят. Но Тургенев был совсем седой, а у отца
были темные волосы без проседи. В их отношениях чувствовалось, что Иван
Сергеевич старший. Мне тогда казалось, что отец к нему относился
сдержанно, любезно и слегка почтительно, а Тургенев к отцу, несмотря на
свою экспансивность, немножко осторожно…
Иван Сергеевич много разговаривал с
отцом наедине, в кабинете и на прогулках. Вероятно, главной темой их
разговоров была литература…
Несмотря на свои шестьдесят лет,
Тургенев был бодр и подвижен. Он ходил гулять с моим отцом и с нашей
компанией молодежи, обращая внимание на хозяйство, на лесные и яблочные
посадки и на красивые места в саду и в лесу…»
По возвращении в Спасское Иван
Сергеевич 14 августа написал Льву Николаевичу: «Не могу не повторить Вам
еще раз, какое приятное, хорошее впечатление оставило во мне мое
посещение Ясной Поляны и как я рад тому, что возникшие между нами
недоразумения исчезли так бесследно, как будто их никогда и не было. Я
почувствовал очень ясно, что жизнь, состарившая нас, прошла и для нас
недаром — и что и Вы и я — мы оба стали лучше, чем 16 лет тому назад, и
мне было приятно это почувствовать».
Конец семидесятых годов в жизни
Тургенева был отмечен особенно широким признанием его литературных
заслуг со стороны передовых общественных кругов как в России, так и на
Западе.
В июне 1878 года представители всех
европейских литератур, съехавшиеся во время всемирной выставки в Париж
на международный литературный конгресс, единогласно избрали Тургенева
своим вице-президентом.
Один из членов русской делегации на
этом конгрессе, М. Ковалевский, рассказывал, что торжественное
заседание, на котором выступил Тургенев, было для него триумфальным.
В своей речи Тургенев дал краткий и
выразительный обзор развития русской словесности от Фонвизина до Льва
Толстого включительно и указал, что было внесено ею нового в
литературный капитал человечества.
Простая, безыскусственная речь русского писателя, пользовавшегося мировой славой, была покрыта дружными аплодисментами.
Восторженно был встречен Тургенев в
следующем году в Москве на заседании Общества любителей российской
словесности, происходившем в аудитории Московского университета.
Когда гром аплодисментов затих, прямо с
хоров раздался голос студента, приветствовавшего от имени учащейся
молодежи автора «Записок охотника» как защитника прав народа.
В мемуарах современников сохранились
описания бурных оваций, которыми встречала молодежь в Москве и
Петербурге появление писателя на вечерах, в театрах и в других
общественных местах.
«Этот возврат ко мне молодого поколения очень меня порадовал, но и взволновал порядочно», — писал Тургенев в те дни.
В Петербурге, на чтениях,
организованных Литературным фондом, он с огромным успехом выступал со
своими рассказами из «Записок охотника» — «Бурмистром» и «Бирюком».
Шумные овации, сопровождавшие каждый
шаг писателя в столицах, пришлись не по душе властям. Тургенев сам
рассказывал Герману Лопатину, с которым встречался тогда в Петербурге,
что ему ясно дано было понять о нежелательности дальнейшего его
пребывания в России.
Летом 1880 года в Москве проходили пушкинские торжества в связи с открытием памятника поэту на Тверском бульваре.
В сознании современников этот праздник
остался как одно из незабываемых событий русской общественной жизни
конца прошлого столетия.
Первоначально открытие памятника было намечено на 26 мая — в день рождения Пушкина, но затем перенесено на 6 июня.
Избранный вместе с Григоровичем и
другими литераторами депутатом от Литературного фонда на пушкинские
торжества, Тургенев принимал живейшее участие в подготовке праздника,
разработке его программы, в переговорах и переписке с писателями,
учеными, артистами. Эта непривычная организационная работа изрядно
утомила его.
24 апреля (6 мая) Тургенев отправил из
Москвы короткое письмо Флоберу, начинавшееся шутливым сообщением, что он
«еще жив и здоров. Я верчусь и скачу, как белка в колесе; нахожусь
здесь уже неделю. В будущий понедельник уеду в деревню, пробуду там
десять дней, вдыхая запах берез и слушая, как орут соловьи».
Тургенев стремился скорее уехать в
Спасское, чтобы приготовить там в тишине и уединении речь о Пушкине,
которую должен был прочитать в публичном заседании Общества любителей
российской словесности в дни торжества.
«В Москву вернусь к открытию памятника
нашему великому поэту Пушкину, — сообщал он в том же письме Флоберу. —
NB: Комитет пришлет Вам приглашение! Вы, разумеется, не приедете, но
если Вы пришлете телеграмму, то она будет прочитана на банкете под
восторженные аплодисменты присутствующих». Заканчивая письмо, Тургенев
выражал надежду обнять в июне своего друга в Париже.
По дороге в Спасское он заезжал в Ясную
Поляну— ему хотелось склонить Л. Н. Толстого к участию в пушкинских
торжествах. Он пробыл там два дня. «Была весна, — вспоминает С. Л.
Толстой, — разные певчие птицы свистели и пели в саду. Иван Сергеевич
хорошо знал птиц и отличал их по пению. «Это поет овсянка, — говорил
он, — это коноплянка, это скворец» и т. д. Отец признавался, что он так
хорошо птиц не знает. Пролет вальдшнепов был в самом разгаре».
Вместе с Толстым, его женой и сыновьями Тургенев ездил на тягу в казенный лес за рекой Воронкой.
Софья Андреевна Толстая рассказывает об
этой поездке в своих воспоминаниях: «Весенний вечер был прелестен, но
тяга была неудачна: кто-то раз выстрелил в пролетавшего вальдшнепа, но
птицу не нашли. Тургенев стоял со мной у большого, еще не одетого
листвой дуба и что-то делал с ружьем, когда я его спросила:
— Отчего Вы так давно ничего не писали, Иван Сергеевич?
Тургенев оглянулся кругом себя, сделал виноватую улыбку, которая имела особую прелесть в этом крупном человеке, и сказал:
— Никто нас не слышит? Ну, я Вам скажу,
что всякий раз, как я задумывал писать что-нибудь, меня трясла
лихорадка любви. Теперь это прошло: я стар; я не могу больше ни любить,
ни писать…»
Во время долгих разговоров наедине с
Толстым Тургенев рассказал ему, между прочим, о том сильном впечатлении,
какое произвел во Франции роман «Война и мир». Отчасти это было уже
известно Толстому, потому что в начале года Тургенев переслал ему из
Парижа восторженный отзыв Флобера. Выражая благодарность Тургеневу за
то, что тот дал ему возможность прочитать роман Толстого, Флобер писал:
«Это первоклассная вещь! Какой художник и какой психолог! Два первые
тома изумительны, но третий страшно катится вниз. Он повторяется! и
философствует! Одним словом, здесь виден он сам, автор и русский, тогда
как до тех пор были только природа и человечество. Мне кажется, что
кое-где есть места шекспировские! Я вскрикивал от восторга во время
чтения… а оно продолжается долго! Да, это сильно, очень сильно!»
Но Льва Толстого уже не волновали
отзывы о его романах. Он переживал в ту пору глубокий нравственный
кризис, приведший его к полному отказу от художественного творчества.
Свою главную задачу Лев Толстой видел
теперь в том, чтобы воздействовать на умы людей не художественными
произведениями, а моралистическими сочинениями, в которых он призывал к
нравственному самоусовершенствованию.
Просьбу Тургенева приехать в Москву к
открытию памятника Пушкину он решительно отклонил, потому что всегда
относился отрицательно к торжественным и официальным празднествам. Хотя
Тургенев был очень огорчен этим отказом, они расстались тепло и
дружелюбно.
На другой день после приезда в Спасское
Тургенев прочитал в газете известие о внезапной смерти Флобера,
сломленного непомерно напряженным литературным трудом. Иван Сергеевич
был до глубины души потрясен утратой близкого друга и долго не мог
прийти в себя.
«Все эти дни я в печальном
настроении, — писал он Стасюлевичу, — смерть моего друга Флобера меня
глубоко поразила. Золотой был человек и великий талант!»
К открытию памятника Пушкину он
вернулся в Москву. К этому времени сюда приехали многие писатели: Ф. М.
Достоевский, А. Н. Островский, Д. В. Григорович и другие.
В поезде, вышедшем из Петербурга в
Москву 4 июня в четыре часа дня, большую часть пассажиров составляли
писатели, артисты, художники, представители всевозможных обществ и
организаций, отправлявшиеся на торжества. В вагонах этого поезда с
наступлением сумерек до самого рассвета декламировали стихи и поэмы
Пушкина. Потом поэты Я. Полонский и А. Плещеев прочитали публике свои
стихотворения, посвященные великому учителю.
«Три дня продолжались торжества, —
писал один из участников их — известный общественный деятель и литератор
А. Ф. Кони, — причем главным живым героем этих торжеств являлся, по
общему признанию, Тургенев».
Видевшие Ивана Сергеевича в самый день
открытия памятника единодушно отмечали какое-то особенно приподнятое его
настроение. Он признавался потом, что был несказанно рад присутствовать
на этом празднике.
Еще недавно был жив советский писатель
Н. Д. Телешов, которому посчастливилось в отроческом возрасте быть
свидетелем открытия памятника Пушкину.
«Помню хорошо, — писал в своих
воспоминаниях Телешов, — красивую голову маститого писателя Тургенева, с
пышными седыми волосами, стоявшего у подножия монумента, с которого
торжественно только что сдернули серое покрывало. Помню восторг всей
громадной толпы народа, в гуще которой находился и я, тринадцатилетний
юнец, восторженный поклонник поэта. Помню бывших тут же на празднике
писателей — Майкова, Полонского, Писемского, Островского, Достоевского…
Тургенев на этом торжестве говорил:
— Будем надеяться, что всякий наш
потомок, с любовью остановившийся перед изваянием Пушкина и понимающий
значение этой любви, тем самым докажет, что он, подобно Пушкину, стал
более русским и более образованным, более свободным человеком».
В своем выступлении в Обществе
любителей российской словесности Тургенев особо остановился на вопросе о
том, что было сделано Пушкиным для создания русского литературного
языка.
Упомянув о народной войне 1812 года, о
скитаниях Пушкина по России, о его «погружении в народную речь» как о
фактах, в сильной степени способствовавших развитию творческой
независимости и самобытности поэта, Тургенев сказал:
— Нет сомнения, что он создал наш
поэтический, наш литературный язык и что нам и нашим потомкам остается
только идти по пути, проложенному его гением. Мы находим в языке,
созданном Пушкиным, все условия живучести: русское творчество и русская
восприимчивость стройно слились в этом великолепном языке, и сам Пушкин
был великолепный русский художник.
Среди рассказов, написанных Тургеневым
после романа «Новь», наиболее значительными были «Песнь торжествующей
любви» и «После смерти» («Клара Милич»).
Первый из них посвящен памяти Гюстава
Флобера. По красоте языка, поэтичности сюжета и тонкости
психологического рисунка этот рассказ, написанный в духе итальянских
средневековых легенд, занимает особое место в творчестве Тургенева. П.
В. Анненков по прочтении корректуры «Песни торжествующей любви» заметил,
что «по форме… это маленький шедевр. Такого мастерства в изложении
немного и у него самого».
В основе сюжета рассказа «После смерти»
(«Клара Милич»), несмотря на некоторый фантастический элемент,
заключенный в нем, лежат реальные события, связанные с самоубийством
артистки Е. П. Кадминой в 1881 году, принявшей яд во время представления
пьесы А. Островского «Василиса Мелентьева», в котором она участвовала.
Жена поэта Я. Полонского и некоторые
другие знакомые Тургенева знали довольно подробно историю «посмертной»
влюбленности молодого ученого В. Д. Аленицына в Кадмину. Тургенев
встречал Аленицына у Полонских, а актрису видел прежде на сцене.
Трагическая история ее навела Ивана Сергеевича на мысль написать рассказ
в развитие темы — любовь сильнее смерти.
Начиная с 1877 года Тургенев стал
создавать «Стихотворения в прозе», которым суждено было остаться в
русской литературе непревзойденными образцами этого трудного и
своеобразного жанра.
Самый выбор формы был подсказан
Тургеневу желанием максимально сблизить прозаическую речь со
стихотворной, создать особый жанр лирического дневника, в котором
мелькали бы зарисовки виденного, воспоминания о прошедшем, мимолетные
впечатления, размышления о будущем.
В этих эскизах на самые разнообразные
темы — философские, социальные, психологические — говорилось о жизни
вселенной, о природе, о любви, о смерти, о родине, о красоте, о подвиге,
о дружбе…
Тургенев долгое время не помышлял вовсе
о печатании их и не придавал им большого значения, рассматривая их лишь
как предварительные наброски для будущих произведений.
Дав им общее заглавие «Senilia»
(«Старческое»), он говорил, что пишет их, собственно, не для печати, и
только изредка читал то или иное стихотворение друзьям — Я. П.
Полонскому, П. Л. Лаврову, артистке М. Г. Савиной.
Однажды, уже незадолго до смерти, он
познакомил с ними навестившего его в Буживале М. М. Стасюлевича, и тот
уговорил Ивана Сергеевича отдать их ему для напечатания в журнале
«Вестник Европы». Тургенев согласился, и пятьдесят одно стихотворение из
этого цикла было опубликовано в декабрьской книжке журнала за 1882 год.
Вообще стихотворений в прозе Тургеневым
было написано значительно больше, но в остальных слишком явственно
звучали автобиографические мотивы, и поэтому он воздержался от
публикации их. (Эта часть стихотворений — числом тридцать одно — была
издана только в 1930–1931 годах.)
Тургенев никак не ожидал, что появление
его миниатюрных новелл будет встречено читателями с живейшим интересом и
сочувствием. Вскоре они были переведены Полиной Виардо на французский
язык, а затем были опубликованы переводы и на другие европейские языки.
Лучшие тургеневские стихотворения в прозе стали хрестоматийными, а многие выражения из них крылатыми.
Некоторые стихотворения проникнуты
грустным, порою даже трагическим настроением, потому что писались в тот
период, когда безнадежно больной и исстрадавшийся писатель, задумываясь о
близости неотвратимой развязки, мысленно подводил итоги своего трудного
и сложного жизненного пути. В этом плане они родственны «Последним
песням» Некрасова, о которых так замечательно сказал Чернышевский:
«Взять хотя бы «Последние песни». Он ведь только о себе, о своих
страданиях поет, но какая сила, какой огонь! Ему больно, вместе с ним и
нам тоже».
Сопоставив «Стихотворения в прозе» с «Последними песнями», мы увидим, как явно перекликаются в них некоторые мотивы и темы.
Далеко не все «Стихотворения в прозе»
окрашены в пессимистические тона. Личные мотивы в них часто подчинены
широким общечеловеческим темам. Тут немало и жизнеутверждающих
произведений, где писатель славит героизм, подвиг, моральное величие
простых людей, их духовное превосходство над богачами.
В прославленном стихотворении «Русский
язык» с исключительной силой прозвучала проникновенная любовь писателя к
родине, к родному языку, к будущему русского народа: «Во дни сомнений,
во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, — говорит Тургенев, —
ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный
русский язык!»
Особое место во всем цикле занимает
стихотворение «Порог», опубликованное только после смерти Тургенева
вместе с прокламацией народовольцев, посвященной памяти писателя.
Стихотворение это было навеяно политическими процессами семидесятых годов, в частности процессом Веры Засулич.
В нем дан замечательный образ русской
девушки- революционерки, которая готова к любым испытаниям и мукам. Она
знает, что ее ждет «холод, голод, ненависть, насмешка, презрение, обида,
тюрьма, болезнь и самая смерть». Ее не страшит «отчуждение, полное
одиночество». Идя на смерть, она знает, что ее подвиг останется
безыменным, но и это не может остановить ее, потому что ей не нужно ни
благодарности, ни сожаления.
В 1881 году Тургенев в последний раз приехал на родину.
Через несколько месяцев он тяжело заболел в Париже, из-за чего задуманный им тогда переезд в Россию стал несбыточной мечтой.
— Я страдаю так, что по сто раз в день
призываю смерть. Я не боюсь расстаться с жизнью, — сказал однажды
Тургенев посетившему его художнику В. В. Верещагину. (Вскрытие показало
потом, что Иван Сергеевич умер от рака спинного мозга, разрушившего у
него три позвонка).
Как ни мучительны были во время долгой
болезни физические страдания Тургенева, неизбывная жажда творчества не
оставляла его. Даже утратив способность записывать свои произведения, он
не сложил оружия. В июне 1883 года Иван Сергеевич продиктовал
по-французски Полине Виардо автобиографический очерк «Пожар на море»,
который был затем, по его просьбе, переведен на русский язык
писательницей А. Н. Луканиной.
За две недели до смерти Тургенев снова обратился к Полине Виардо с просьбой.
— Я хотел бы, — сказал он, — записать рассказ, который у меня в голове, но это слишком бы утомило меня, я не смог бы.
— Так диктуйте его мне, — ответила
артистка, — я пишу по-русски не быстро, но думаю, что при некотором
терпении с вашей стороны это мне удастся.
— Нет, нет! — воскликнул он. — Если я
стану диктовать по-русски, я захочу придать своему рассказу литературную
форму, буду останавливаться на каждой фразе, на каждом слове,
подыскивая, выбирая выражения, а я чувствую себя неспособным к такой
напряженной, такой утомительной работе. Нет, я хотел бы диктовать вам на
разных известных нам обоим языках и по мере того, как я буду находить
подходящие слова и обороты фраз, которые лучше и скорее всего выразят
мою мысль, вы станете излагать все это по-французски.
Так они и сделали. Тургенев диктовал
рассказ «Конец» по-французски, по-немецки и по-итальянски. После
нескольких коротких сеансов Виардо прочитала ему сводную редакцию на
французском языке, и он остался доволен и удовлетворен рассказом.
«Бедный Тургенев, — писала Полина
Виардо Стасюлевичу, — для него было такое наслаждение диктовать этот
рассказ, что он хотел немедленно начать таким же образом со мною большую
подготовительную работу к обширному роману, им задуманному. Но, увы,
болезнь ухудшилась, и он успел продиктовать только имена действующих
лиц…»
Писателя по-прежнему глубоко волновала
тема современного революционного движения. В будущем романе он
намеревался сопоставить две фигуры — русского социалиста и французского
радикала и показать различие их внутреннего мира. О сюжете и общем плане
задуманного произведения он рассказывал некоторым друзьям и знакомым.
Мысли о родине, о полустепных просторах Орловщины, о любимом Спасском не оставляли Тургенева.
«Когда вы будете в Спасском, — писал
Иван Сергеевич Полонскому, — поклонитесь от меня дому, саду, моему
молодому дубу, родине поклонитесь, которую я уже, вероятно, никогда не
увижу».
Тургенев мог бы воскликнуть вместе с
героем своего рассказа «Дневник лишнего человека», Чулкатуриным: «О, мой
сад, о, заросшие дорожки возле мелкого пруда! О, песчаное местечко под
дряхлой плотиной, где я ловил пескарей и гольцов!.. Расставаясь с
жизнью, я к вам одним простираю мои руки. Я бы хотел еще раз надышаться
горькой свежестью полыни, сладким запахом сжатой гречихи на полях моей
родины…»
Узнав о тяжелой болезни Тургенева, Лев
Толстой был чрезвычайно взволнован и огорчен. Он почувствовал, что после
всего пережитого старый друг снова стал теперь близок и дорог ему.
Пользуясь каждым случаем — будь то
письмо или свидание, Тургенев настойчиво убеждал Льва Толстого вернуться
к художественному творчеству.
Незадолго до смерти Тургенев с трудом написал карандашом письмо и, передавая его для отправления, сказал:
— Пожалуйста, пошлите его поскорее, это очень, очень нужно.
То было обращение ко Льву Николаевичу с призывом вспомнить о своем писательском призвании.
«Милый и дорогой Лев Николаевич… Пишу я
Вам собственно, чтобы сказать Вам, как я был рад быть Вашим
современником, — и чтобы выразить Вам мою последнюю, искреннюю просьбу.
Друг мой, вернитесь к литературной деятельности!.. Ах, как я был бы
счастлив, если б мог подумать, что просьба моя так на Вас подействует!..
Друг мой, великий писатель Русской земли — внемлите моей просьбе!..»
22 августа (3 сентября), в два часа
дня, Тургенев скончался в Буживале. Умирая вдали от родины, он просил
похоронить его в Петербурге, на Волновом кладбище, рядом с Белинским… |