24 февраля/8 марта 1854 года. «Я
был одним из самых первых, видевших приближение и рост этого страшного
кризиса, — и теперь, когда он наступил и готовится охватить весь мир,
чтобы перемолоть и преобразовать его, я не могу представить себе, что
все это происходит на самом деле и что мы все без исключения не являемся
жертвой некой ужасной галлюцинации. Ибо — больше обманывать себя нечего
— Россия, по всей вероятности, вступит в схватку с целой Европой. Каким
образом это случилось? Каким образом империя, которая в течение 40 лет
только и делала, что отрекалась от собственных интересов и предавала их
ради пользы и охраны интересов чужих, вдруг оказывается перед лицом
огромнейшего заговора? И, однако ж, это было неизбежным. Вопреки всему —
рассудку, нравственности, выгоде, вопреки даже инстинкту
самосохранения, ужасное столкновение должно произойти. И вызвано это
столкновение не одним скаредным эгоизмом Англии, не низкой гнусностью
Франции, воплотившейся в авантюристе, и даже не немцами, а чем-то более
общим и роковым. Это — вечный антагонизм между тем, что, за неимением
других выражений, приходится называть: Запад и Восток. — Теперь, если бы Запад был единым, мы,
я полагаю, погибли бы. Но их два: Красный и тот, которого он должен
поглотить. В течение 40 лет мы оспаривали его у Красного — и вот мы на
краю пропасти. И теперь-то именно Красный и спасет нас в свою очередь».
9 июня 1854 года. «Знаешь ли ты,
что мы накануне какого-то ужасного позора, одного из тех непоправимых и
небывало-постыдных актов, которые открывают для народов эру их
окончательного упадка, что мы, одним словом, накануне капитуляции?»
23 июля 1854 года. «Если бы я не
был так нищ, с каким <наслаждением> я тут же швырнул бы им в лицо
содержание, которое они мне выплачивают, и открыто порвал бы с этим
скопищем кретинов, которые, наперекор всему и на развалинах мира,
рухнувшего под тяжестью их глупости, осуждены жить и умереть в полнейшей
безнаказанности своего кретинизма. Что за отродье, великий Боже, и вот
за какие-то гроши приходится терпеть, чтобы тебя распекали и пробирали
подобные типы!»
27 июля 1854 года. «Я никогда не
обманывался насчет беспримерной посредственности этих людей, но самая
эта посредственность меня и ободряла. Я глупо надеялся, что Бог,
которому я приписывал мои личные предпочтения, не допустит, чтобы эти
люди были серьезно подвергнуты испытанию. Он допустил это, и теперь,
несмотря на огромное значение вопроса, невозможно присутствовать без
отвращения при зрелище, происходящем перед глазами. Это война кретинов с
негодяями. <…>
И, однако, вопреки и наперекор тому, что
происходит и метется в тайниках наших душ, банальная жизнь, жизнь
внешняя идет своим чередом».
18 августа 1854 года. «Бывают
мгновения, когда я задыхаюсь от своего бессильного ясновидения, как
заживо погребенный, который внезапно приходит в себя. Но, к несчастью,
мне даже не надо приходить в себя, ибо более пятнадцати лет я постоянно
предчувствовал эту страшную катастрофу, — к ней неизбежно должны были
привести вся эта глупость и все это недомыслие».
30 ноября 1854 года. «Понимают
ли, что сбились с пути, ибо завязли. Но где началось уклонение? с каких
пор? как вернуться на правильный путь? и где он, каков он, этот
правильный путь, — вот, конечно, чего эти люди не в силах угадать. Да
иначе и не может быть. Тот род цивилизации, который привили этой
несчастной стране, роковым образом привел к двум последствиям: извращению инстинктов
и притуплению или уничтожению рассудка. Повторяю, это относится лишь к
накипи русского общества, которая мнит себя цивилизованной, — ибо жизнь
народная, жизнь историческая еще не проснулась в массах населения. Она
ожидает своего часа, и, когда этот час пробьет, она откликнется на
призыв и проявит себя вопреки всему и всем. Пока для меня ясно, что мы
еще на пороге разочарований и унижений всякого рода».
21 мая 1855 года. «Одним словом,
несмотря на истинные чудеса храбрости, самопожертвования и т. д., нас
оттесняют, и даже в будущем трудно предвидеть какой-нибудь счастливый
оборот. Совсем напротив. По-видимому, то же недомыслие, которое наложило
свою печать на наш политический образ действий, оказалось и на нашем
военном управлении, да и не могло быть иначе. Подавление мысли было в
течение многих лет руководящим принципом правительства. Следствия
подобной системы не могли иметь пределы и ограничения — ничто не было
пощажено, все подверглось явному давлению, всё и все отупели».
17 сентября 1855 года. «Для
того, чтобы создать такое безвыходное положение, нужна была чудовищная
тупость этого злосчастного человека (Николая I. — С. Э.), который в
течение своего тридцатилетнего царствования, находясь постоянно в самых
выгодных условиях, ничем не воспользовался и все упустил, умудрившись
завязать борьбу при самых невозможных обстоятельствах. <…> Это
безрассудство так велико и предполагает такое ослепление, что невозможно
видеть в нем заблуждение и помрачение ума одного человека и делать его
одного ответственным за подобное безумие. Нет, конечно, его ошибка была
роковым последствием совершенно ложного направления, данного задолго до
него судьбам России, — и именно потому, что это отклонение началось в
столь отдаленном прошлом и теперь так глубоко, я и полагаю, что
возвращение на верный путь будет сопряжено с долгими и весьма жестокими
испытаниями».
|