Четверг, 28.03.2024, 16:24


                                                                                                                                                                             УЧИТЕЛЬ     СЛОВЕСНОСТИ
                       


ПОРТФОЛИО УЧИТЕЛЯ-СЛОВЕСНИКА   ВРЕМЯ ЧИТАТЬ!  КАК ЧИТАТЬ КНИГИ  ДОКЛАД УЧИТЕЛЯ-СЛОВЕСНИКА    ВОПРОС ЭКСПЕРТУ

МЕНЮ САЙТА
МЕТОДИЧЕСКАЯ КОПИЛКА
НОВЫЙ ОБРАЗОВАТЕЛЬНЫЙ СТАНДАРТ

ПРАВИЛА РУССКОГО ЯЗЫКА
СЛОВЕСНИКУ НА ЗАМЕТКУ

ИНТЕРЕСНЫЙ РУССКИЙ ЯЗЫК
ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА

ПРОВЕРКА УЧЕБНЫХ ДОСТИЖЕНИЙ

Категории раздела
ЛОМОНОСОВ [21]
ПУШКИН [37]
ПУШКИН И 113 ЖЕНЩИН ПОЭТА [80]
ФОНВИЗИН [24]
ФОНВИЗИН. ЖИЗНЬ И ЛИТЕРАТУРНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ [8]
КРЫЛОВ. ЕГО ЖИЗНЬ И ЛИТЕРАТУРНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ [6]
ГРИБОЕДОВ [11]
ЛЕРМОНТОВ [74]
ЛЕРМОНТОВ. ОДИН МЕЖ НЕБОМ И ЗЕМЛЕЙ [131]
НАШ ГОГОЛЬ [23]
ГОГОЛЬ [0]
КАРАМЗИН [9]
ГОНЧАРОВ [17]
АКСАКОВ [16]
ТЮТЧЕВ: ТАЙНЫЙ СОВЕТНИК И КАМЕРГЕР [37]
ИВАН НИКИТИН [7]
НЕКРАСОВ [9]
ЛЕВ ТОЛСТОЙ [32]
Л.Н.ТОЛСТОЙ. ЖИЗНЬ И ЛИТЕРАТУРНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ [16]
САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН [6]
ФЕДОР ДОСТОЕВСКИЙ [21]
ДОСТОЕВСКИЙ. ЕГО ЖИЗНЬ И ЛИТЕРАТУРНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ [7]
ЖИЗНЬ ДОСТОЕВСКОГО. СКВОЗЬ СУМРАК БЕЛЫХ НОЧЕЙ [46]
ТУРГЕНЕВ [29]
АЛЕКСАНДР ОСТРОВСКИЙ [20]
КУПРИН [16]
ИВАН БУНИН [19]
КОРНЕЙ ЧУКОВСКИЙ [122]
АЛЕКСЕЙ КОЛЬЦОВ [8]
ЕСЕНИН [28]
ЛИКИ ЕСЕНИНА. ОТ ХЕРУВИМА ДО ХУЛИГАНА [2]
ОСИП МАНДЕЛЬШТАМ [25]
МАРИНА ЦВЕТАЕВА [28]
ГИБЕЛЬ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ [6]
ШОЛОХОВ [30]
АЛЕКСАНДР ТВАРДОВСКИЙ [12]
МИХАИЛ БУЛГАКОВ [33]
ЗОЩЕНКО [42]
АЛЕКСАНДР СОЛЖЕНИЦЫН [16]
БРОДСКИЙ: РУССКИЙ ПОЭТ [31]
ВЫСОЦКИЙ. НАД ПРОПАСТЬЮ [37]
ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО. LOVE STORY [40]
ДАНТЕ [22]
ФРАНСУА РАБЛЕ [9]
ШЕКСПИР [15]
ФРИДРИХ ШИЛЛЕР [6]
БАЙРОН [9]
ДЖОНАТАН СВИФТ [7]
СЕРВАНТЕС [6]
БАЛЬЗАК БЕЗ МАСКИ [173]
АНДЕРСЕН. ЕГО ЖИЗНЬ И ЛИТЕРАТУРНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ [8]
БРАТЬЯ ГРИММ [28]
АГАТА КРИСТИ. АНГЛИЙСКАЯ ТАЙНА [12]
СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ [33]
ФРИДРИХ ШИЛЛЕР [24]
ЧАРЛЬЗ ДИККЕНС [11]
СТЕНДАЛЬ И ЕГО ВРЕМЯ [23]
ФЛОБЕР [21]
БОДЛЕР [21]
АРТЮР РЕМБО [28]
УИЛЬЯМ ТЕККЕРЕЙ [9]
ЖОРЖ САНД [12]
ГЕНРИК ИБСЕН [6]
МОЛЬЕР [7]
АДАМ МИЦКЕВИЧ [6]
ДЖОН МИЛЬТОН [7]
ЛЕССИНГ [7]
БОМАРШЕ [7]

Главная » Файлы » СТРАНИЦЫ МОНОГРАФИЙ О ПИСАТЕЛЯХ И ПОЭТАХ » ШОЛОХОВ

Часть вторая "Москва". ГЛАВА VIII
05.01.2016, 16:44

20 января 1927 года, на другой день после Крещения, Харлампий Ермаков был снова арестован. Первые несколько дней его содержали в изоляторе ДонГПУ, в Вешенской. Однажды его вызвал на допрос чекист, сильно смахивающий на полковника Корниловского полка, которого Харлампий зарубил в Северной Таврии — с подбритыми «по-англицки» усиками, торчащими из ноздрей, словно две сопли.

— Что вы можете сказать по поводу создаваемой вами контрреволюционной организации? — спросил он, бегая глазами.

— Чего? — Ермаков даже привстал с табурета. — Создаваемой нами чего?

— Сядьте! — ровно, не повышая голоса, приказал чекист. — Расскажите о той антисоветской сети, что вы плетете в Вешенской волости.

— Да вы что? Я член Базковского исполкома! Я председатель ККОВа!

— Вы ведете в этих организациях подрывную работу? — монотонно гнул свое следователь.

Харлампий открыл было рот, но потом снова закрыл, передумав говорить. Он молчал, внимательно изучая прищуренными глазами чекиста. «Издевается, что ли?»

— Молчите? С какой целью вы установили связь с антисоветским писателем Шолоховым?

— Товарищ, ты, часом, умом не тронулся ли? Он же член этого, как его… пролетарского культа! Я его знаю с детства и батьку его знал. Чего нам устанавливать, когда все давно установленное?

— Я вам не товарищ! С какого года вы наладили преступное сообщество с врагами трудового народа Шолоховыми?

— Опять двадцать пять! Какое сообчество? Вы меня за что взяли? Снова за восстание? Так при чем же здесь Шолохов? Он тогда ишо в лапту играл.

Чекист тонко улыбнулся.

— Теперь он, очевидно, играет в другие игры. По поступившим агентурным донесениям, в последнее время вы неоднократно встречались в конспиративных условиях, на чужой квартире, с Шолоховым М. А. При обыске у вас изъято письмо Шолохова, в котором тот сообщает, какие сведения хотел бы от вас получить. — «Сопливый» полистал «дело», прочитал вслух: — «Сведения эти касаются мелочей восстания В.-Донского». Теперь вам ясно, что дальнейшее запирательство не имеет смысла?

— А я, мил-человек, и не запираюсь! Михаил книгу пишет и выспрашивает меня про разные войны — а я их, будь они неладны, много видел. Ну и про восстание тоже… Что ж в этом такого?

Чекист поиграл негустыми бровями.

— Сообщили ли вы Шолохову требуемые сведения о Верхнедонском восстании? — вкрадчиво спросил он.

— Ну, сообчил.

Следователь довольно осклабился:

— А между тем на следствии во время первого ареста вы утверждали, что ваше участие в восстании носило случайный, вынужденный характер. Теперь же оказывается, что вы имеете сведения о нем вплоть до мелочей.

«Под монастырь подводит, — сообразил Харлампий. — Ушлый».

— Шолохову я говорил то же самое, об чем сообчил раньше на следствии, — сказал он.

— Ой ли? — прищурился чекист. — Ведь это же легко проверить, гражданин Ермаков. Шолохов-то записывал за вами.

Харлампий понял, что зацепился за него «сопливый» серьезно. Михаилу он, и впрямь, рассказывал о восстании не только то, что сообщил года три назад чекистам. Однако Михаил записывал его рассказы не всегда, и неизвестно еще, чем они на самом деле обладают. То, что в ГПУ и милиции любят «брать на пушку», Ермаков узнал еще во время предыдущего ареста.

— Проверяй, — как можно равнодушней сказал он.

Чекист смотрел на него все с той же усмешечкой.

— Полагаю, вы понимаете, что своим новым арестом вы во многом обязаны Шолохову? Мы его допросили, и вы знаете — он во многом винит вас. Вы, мол, хотели его вовлечь в контрреволюционную организацию, имеющую своим центром село Базки. Это, вы знаете, если приплюсовать сюда Верхнедонское восстание — верный расстрел. А какова была на самом деле роль Шолохова? Может быть, это он, приехав из Москвы, имел задание втянуть вас в какую-нибудь организацию, возникшую среди столичной интеллигенции? Они, знаете ли, сами слабоваты в поджилках и нуждаются в людях действия вроде вас. Используют, а потом выбросят. От них, этих оторванных от трудового народа умников, все беды, не так ли? — Чекист подмигнул Ермакову. Видимо, он был хорошо осведомлен о его воззрениях на интеллигенцию. — Пока мы знаем о базковской контрреволюционной организации только со слов Шолохова. Теперь бы хотелось послушать вас. Расскажите нам о том, что утаил Шолохов. Это могло бы существенно облегчить вашу участь.

— Что ж, давайте послухаем, чего он там гутарит, — спокойно предложил Ермаков. — Устройте нам эту, как ее… очковую ставку.

«Сопливый» метнул на него злобный взгляд.

— Обязательно устроим, когда это понадобится, — елейно молвил он. — Но очная ставка — это, знаете ли, когда вас обличают. Выйдет уже не добровольное признание, которое учитывается судебными органами, а вынужденное.

— Пущай, — махнул рукой Ермаков. — Там ишо неизвестно, кто кого обличать будет: он меня али я его.

«Жидковат ты, парень, супротив меня, жидковат!» — думал он, насмешливо глядя на чекиста.

Закончив допрос, никакого протокола тот Ермакову подписывать не дал (хотя время от времени записывал что-то), из чего опытный сиделец Харлампий извлек, что «сопливый» ему, по выражению ростовских уголовников, «лепил горбатого».

Через несколько дней Харлампия перевели в Миллеровский исправдом. Там был новый следователь, косолапый полный человек с заплывшими глазками. Он тоже поначалу требовал дать «сведения» на Михаила, но, убедившись, что Харлампий этого делать не будет, жестко и неуклонно повел дело к обвинению его в организации Вешенского восстания. Действовал он умело: шаг за шагом доказывал эпизоды, которые на первом следствии Харлампий либо обошел молчанием, либо попытался смягчить, — как, например, гибель от его руки в бою под Климовкой 18 матросов карательного батальона Балтфлота или службу в Донской армии Краснова в 18-м году. Следователя не интересовало, по каким причинам Харлампий оказывался то у красных, то у белых, он видел свою задачу в другом.

— На первом следствии вы утаили ряд важных обстоятельств, — утверждал он. — Что вы делали в январе — феврале 19-го года, когда советская власть простила вас за участие в белом движении?

— Был заведующим артиллерийским складом 15-й Инзенской дивизии…

— Та-ак. А какую должность вы занимали в марте этого же года, после второго антисоветского восстания на Дону?

— Первое время я должностей никаких не занимал, а посылался начальником боевого участка правой стороны Дона есаулом Алферовым в разведку по хуторам. Потом все восставшие разбежались, в том числе и я пришел домой. По прибытии, где-то 5 марта, старики-казаки выбрали меня командиром сотни, на чем и настояли… Я пытался отказываться…

— Это неважно, — выставил большую пухлую ладонь чекист. — Дальше.

— Дальше… Когда Алферов выбыл в распоряжение командующего Кудинова Павла Назаровича, я остался его заместителем и принял командование отрядом. Алферов больше не возвращался, а я получил предписание от Кудинова, что назначен командующим отрядом Каргинского района.

— Уточните: отрядом или дивизией?

— Отряд был большой, назвали потом дивизией… Хотя какая энто дивизия по сравнению…

— Это неважно. Будем исходить из того, как назвали. Назвали бы полком, я бы записал — полком. Кстати, а в чьи руки попали снаряды из артсклада, который доверила вам советская власть?

— Кубыть, в руки повстанцев…

— А не вы ли их захватывали со своим отрядом?

— Мною был получен приказ занять Каргинскую. Я и занял. А снаряды — энто уже между делом. По-моему, инзенцы не успели их вывезти.

— Они не успели, потому что были вами уничтожены.

— Да убегли они, потому и не успели! А пленных я не трогал.

— Это мы выясним. В каком чине вы были, когда Белая армия соединилась с повстанцами?

— С германской я был хорунжий. А у повстанцев чинов не было, как в Красной армии.

— А какой чин вы получили у белых, когда повстанческие силы перешли в подчинение генералу Сидорину?

— Сотника, потом есаула.

— Так и запишем…

— Вы запишите ишо, что я полком у Буденного командовал! А то у вас дюже складно получается: сотник, есаул…

— Я записываю то, что имеет отношение к делу. Кстати, поступая на службу в Красную армию, сказали ли вы, что были одним из руководителей Вешенского контрреволюционного восстания?

— Как я мог им руководить, ежели оно начиналось без меня? Я был мобилизован повстанцами как воинский командир…

— Вы уклоняетесь от ответа. Что вы сказали по этому поводу в Особом отделе 14-й кавдивизии?

— То и сказал. Командовал, мол, отрядом у повстанцев.

— Так и запишем. Представился не бывшим командиром дивизии, а командиром отряда, — скрипел пером чекист.

Точно так же, комочек к комочку, лепил он обвинение о создании Харлампием в Базках контрреволюционной организации.

Работая в исполкоме и крестьянском обществе взаимопомощи, Ермаков демонстративно не обращал внимания на то, кто из казаков, пришедших к нему за помощью, «лишенец», а кто нет. Когда проходили выборы в волостной и хуторской Советы, Харлампий призывал выбирать не крикунов-бездельников, а многое повидавших фронтовиков, среди которых было немало таких, как он, послуживших и белым, и красным. Следователю об этих фактах кто-то услужливо донес. Он в дотошной своей манере спрашивал:

— Вы пытались провести в Совет Крамскова Каллистрата?

— Было дело. Так на то ж они и Советы, чтобы…

— Вернемся к Крамскову. Вы знали, что он лишен избирательных прав?

— Нет, — врал Харлампий.

— Незнание законов не освобождает от ответственности. — И следователь вновь скрипел пером.

Потом он давал Ермакову читать протоколы и требовал, чтобы он расписался на каждом листе внизу. Записывал чекист вроде бы со слов Харлампия, но по своему принципу — только то, что «важно». Свидетелей, давших несколько лет назад показания в пользу Ермакова или подписавших письма в его защиту, он не вызывал, ограничиваясь теми, кто хоть чем-то мог быть полезен обвинению.

После нескольких таких допросов Харлампий со всей ясностью понял, что он не выйдет из исправдома живым. Да и надоело ему, заматеревшему в боях солдату, выкручиваться, хитрить, оправдываться… Ночами он без сна лежал на нарах, вглядываясь в темноту. Смерти он не боялся, она ходила за ним по пятам с 14-го года, но душа его противилась гибели в затхлом сыром подвале, от пули в затылок… Мысль об этом была подобна прикосновению чего-то холодного и липкого. Но сильнее мысли о смерти его мучила мысль о том, почему путь, которым он шел всю жизнь, оказался гибельным. Разве он крал, обманывал, подличал? Душегубствовал, было дело… Но не больше других, и только на войне. Мечась из одного лагеря в другой, он нигде не искал себе выгоды — напротив, больше терял, ища справедливости. Но несправедливости в мире было больше, чем справедливости, оттого, наверное, и путь Харлампия выходил кривым, извилистым. Другие шли всегда прямыми путями: с красными, так с красными, с белыми, так с белыми, им с самого начала было все ясно, а ему до сих пор не ясно. Он таким даже иногда завидовал, правда, чуть-чуть, ибо понимал, что у него бы так все равно не вышло. А если даже получалось, то всегда находилась сила, сталкивающая его с прямой дороги. Все чаще вспоминал он историю, рассказанную молодому Шолохову: об утенке, которого он невзначай зарезал косой. Что было толку ему, желторотому, выбирать путь в густой нескошенной траве? Все равно ждала его неминучая судьба в виде остро отточенной литовки в руках здоровенного, головой до небес, мужика. Не зря, видать, гутарят, что смерть с косой ходит… Косит она всех без разбору — и правых, и виноватых… Стояли за простой народ и Стенька Разин, и Емельян Пугачев, а погибли оба лютой смертью. Где же был в это время народ? Народ с тем, у кого сила. Была у него сила, шел за ним народ.

А зараз… Как же это так получается: он большую часть жизни жил для других, а всегда оставался одинок? А одинокому в этом мире нипочем не выжить, ходи хоть прямыми, хоть кривыми путями. Другие надеются на Бога, а что толку? Разве Он, Бог, спасет от одиночества? Ведь не придет же сюда, не присядет на краешек нар… Хотя… Харлампий вспомнил рассказ Михаила Шолохова, как в Вешенском изоляторе тому либо привиделся, либо и впрямь вместе с ним сидел священник, которого тоже звали Михаил и который напророчил ему, что его скоро выпустят. Доводилось ему и от других слышать о всяких похожих чудесах… Может, это он один такой — ни Богу свечка, ни черту кочерга?

Но вместе с тем было у него какое-то непонятное ощущение, что он перед арестом сделал некое важное дело, отдал последние распоряжения, хотя никаких распоряжений он не отдавал: взяли его ночью прямо из постели, на глазах жены и детей… Нет, нет, что-то было, точно скинул с себя тяжкий груз… А, вот что: так он себя чувствовал, открывая душу молодому Шолохову. Почему-то ему казалось, что чем больше он поведает про свою жизнь этому белобрысому хлопцу с улыбчивым, точно светящимся изнутри лицом, тем больше в ней, задним числом, появится смысла.

Что-то было в Мишке основательное, внушающее доверие — может быть, то, что он, совсем еще зеленый, сумел, несмотря на батьку-«лишенца», пробиться в писатели, стал известен в самой Москве. Подкупало в нем и то, что он, как выяснилось из первого же разговора, знал, о чем у Харлампия спрашивать. Хотя, может быть, ГПУ и подсказало ему эти вопросы? Да нет, если бы рыхлый следователь знал все, что он рассказывал Михаилу, дело у него давно бы уже сладилось.

Безусловно, Харлампию льстило, что именно ему молодой писатель оказал такое внимание (он и писателей-то живых раньше не видел), но все же не это было для него самым важным в их встречах с Михаилом. Тогда он не понимал, что именно, а теперь, поневоле думая о смерти, стал догадываться. В смерти, помимо того, что жизнь его будет насильственно оборвана, его страшило исчезновение из памяти людей — как будто он и не жил, не любил, не рожал детей, не пахал землю, не страдал, не водил полки в атаку в кровавых битвах гражданской… Пройдет десяток-другой годов после его смерти — и кто вспомнит о нем на Дону? Неужели его жизнь была звук пустой? Одинокая жизнь, одинокая погибель…

Этот парень, Шолохов, был в чем-то сродни ему — с печатью одиночества на совсем еще юном лице, с какой-то тайной мыслью в улыбчивых глазах, с твердой волей, угадывающейся в выражении бровей. Было у него и то, чего ему, Харлампию, никогда в жизни не хватало — осторожность, неторопливость, терпение.

И вот ему, в сущности, теперь он доверил свою жизнь — точнее, все, что от нее осталось. Харлампий не мог знать, что Михаил сделает со всем этим, но почему-то верил, что судьба свела их не случайно. Приемный отец рассказывал ему, что ни одно дерево в лесу не умирает зря, само по себе, как одинокий человек, а отдает всю свою силу лесу. Вчера оно еще гудело от бегущих по нему от корней к ветвям соков, а нынче уже стоит сухое, звонкое, мертвое. Но соки его не пропадают, не свертываются, как кровь в жилах мертвеца, а передаются через подземные воды и корни соседним деревьям. Архип Солдатов говорил, что потому и усыновил его, Харлашу, чтобы был он рядом с ним наподобие такого дерева. А для него, быть может, такое дерево — Мишка Шолохов?

Он не додумал эту мысль до конца и задремал.

Снился ему раскинувшийся за излучиной Дона лес, могучий, таинственный, синий. Прилетел из степи ветер, пробежал быстрой волной по зеленым вершинам, шумнул в листве — и снова тишина, птичьи голоса, плеск донской волны, высокое небо, медленно плывущие по нему облака.

* * *

Несмотря на все старания «пухлявого» следователя, дело Ермакова на публичный судебный процесс, по мнению Резника, «нетянуло». «Контрреволюционной организации» в Базках не складывалось: Ермаков не дал показаний на предполагаемых участников, а они, в свою очередь, не дали показаний на него как на руководителя. Шолохова «пристегнуть» к организации тоже не удалось.

Резник знал, что готовится постановление Президиума ВЦИК о возвращении чекистам права вынесения смертных приговоров, поэтому испросил санкции у начальства в Ростове направить дело Ермакова на рассмотрение Коллегии ОГПУ в Москву и получил ее.

К составленному следователем «Конспекту по следственному делу № 7325 на гр. Ермакова Харлампия Васильевича по ст. 58 п. 11 и 18 УК» Резник приложил пакет с тремя документами: «Послужным списком» Ермакова, оправдательным приговором ему Доноблсуда от 29 мая 1925 года и письмом Шолохова Ермакову от 6 апреля 1926 года.

В Москве этот пакет лег на стол заместителя председателя ОГПУ Генриха Григорьевича Ягоды.

Ягода, как и Авербах, принадлежал к клану Свердловых: Яков Свердлов был ему троюродным братом. В Нижнем Новгороде молодой Ягода познакомился и подружился с Максимом Горьким, и, может быть, нижегородский псевдоним Алексея Пешкова — Иегудиил Хламида — был плодом этой дружбы. Там же, в Нижнем, Ягода вступил в 1907 году в партию. В ноябре 1917-го он редактировал газету «Крестьянская беднота». В апреле 1918-го Ягода из редактора стал вдруг, по протекции Свердлова, высоким армейским начальником — управляющим делами Высшей военной инспекции РККА. В 1918–1919 годах он часто бывал на Южном фронте, активно проводил в жизнь директиву Свердлова о расказачивании на Дону. Тогда-то с ним и познакомился Илья Резник. В ВЧК Ягода пришел в 1919 году, будучи одновременно членом коллегии наркомата внешней торговли.

Ягода, тощий, с впалой грудью, лысеющий человек, с такими же усиками-«соплями» на узком землистом лице, как и у вешенского уполномоченного Сперанского, без особого интереса полистал присланные документы. Судьба Ермакова для него была уже решена. Он вообще люто ненавидел казаков после того, как во время Сормовских событий они зарубили его шестнадцатилетнего брата Михаила.

Однако один документ, как и рассчитывал Резник, привлек внимание Ягоды. Бережно трогая левой рукой усики, правой Ягода нажал кнопку звонка. Вошел, скрипя блестящими сапогами и ремнями, маленький, крепко сбитый секретарь Герсон.

— Пригласите ко мне Агранова, — распорядился Ягода.

Его любимец Яков Агранов — здоровяк, бабник, франт с ироническим выражением длинного лица, умело меняющимся на предупредительно-любезное, каковым оно и стало, когда он вошел в кабинет Ягоды, был начальником секретного политотдела ГПУ и курировал литературу. В свое время именно он лично приказал расстрелять Николая Гумилева. Агранов был дружен с Бабелем, Кольцовым, Бриками (особенно с Лилей Юрьевной), Маяковским, ласково называвшим его «Агранычем».

— Нами в Донецком округе арестован некто Ермаков, один из руководителей Вешенского контрреволюционного восстания в 19-м году. При обыске у него обнаружено письмо. Ознакомьтесь. — Ягода протянул Агранову письмо Шолохова. — Автор письма, по-моему, писатель. Сообщите мне имеющиеся о нем сведения.

Агранов ушел. Через некоторое время он вернулся и доложил:

— Шолохов Михаил Александрович, 1905 года рождения, уроженец хутора Кружилинского станицы Вешенской Донского округа, из иногородних. Отец — в прошлом торговец, владел паровой мельницей, мать — крестьянка. Происхождение отца скрывает. Образование неоконченное среднее, беспартийный. Женат на дочери бывшего станичного атамана, имеет дочь. Член Московской ассоциации пролетарских писателей.

— Что? — спросил Ягода, не веря своим ушам. — Пролетарских писателей?

— Так точно, — осклабился Агранов. — С 24-го года. До этого состоял в литературной группе «Молодая гвардия». Руководитель группы Брик отзывался о нем положительно.

— Ай да Брик! Ай да Авербах! — иронически улыбался Ягода. — Молодцы! Буржуазное происхождение, жена — дочь атамана, приятель — матерый антисоветчик, а они этого Шолохова — в пролетарские писатели! Что же они нашли в нем пролетарского?

— Как я уже докладывал, Шолохов скрывает свое происхождение. Он был принят в МАПП как крестьянский писатель, стоящий на позициях пролетариата. Мне кажется, этот парень удачно маскируется.

— Да уж куда удачней! Нашим агентам есть чему у него поучиться! — раздраженно заметил Генрих Григорьевич. — Продолжайте.

— С 23-го года публикуется в комсомольской печати, автор книг «Донские рассказы», «Лазоревая степь» с предисловием товарища Серафимовича. Рассказы Шолохова он оценивает высоко. Содержание их как будто революционное — классовая борьба на Дону. Однако любит показывать жестокие издержки этой борьбы. Проживает то в Москве, то на Дону. В настоящее время находится в Москве, на квартире у своего приятеля Кудашова Василия Михайловича, крестьянского писателя, члена ВКП(б). По имеющимся сведениям, Шолохов читает своим друзьям у Кудашова первую часть большого романа о казачестве перед революцией и во время нее. Слушателям, судя по отзывам, роман весьма нравится. Теперь — по нашей части. — Агранов сделал паузу, глянул многозначительно на Ягоду. — В 1922 году Шолохов задерживался органами ГПУ. Тогда же осужден условно на год за «неправильное и преступное отношение к политике налогообложения». Уволен из продовольственного комиссариата и исключен из комсомола.

— Он что же, был продкомиссар? — озадаченно спросил Ягода, закуривая длинную черную египетскую сигарету.

— Тогда уже не было продкомиссаров. Продовольственный инспектор, окончил курсы в Ростове-на-Дону в том же 22-м году.

— Что же это за «неправильное и преступное отношение» он допустил?

— Подробности неизвестны. Мною уже послан запрос в Ростов.

— Темная лошадка… — задумчиво сказал Генрих Григорьевич. — Не наводят ли вас обстоятельства биографии Шолохова на мысль, что его связь с этим… Ермаковым — не случайна?

— Согласен с вами, Генрих Григорьевич, подозрительное письмо. Но думаю, что и на этот вопрос лучше меня могли бы ответить ростовские товарищи.

— Они мне прислали только это письмо, как будто я какой-то Шерлок Холмс! — гневно сказал Ягода. — Чем они там занимаются, непонятно! Ни разъяснения по этому поводу, ничего! В Москве, мол, большие головы, разберутся! Узнаю Ростов-папу! Этого Ермакова они задерживают уже второй раз — в первый раз, представьте себе, отпустили! Да и теперь не могут справиться, прислали дело на Коллегию! Вы понимаете, насколько опасно, что он распространяет информацию о Вешенском восстании?

— В общих чертах, — кивнул Агранов. — Откровенно говоря, я мало знаю об этом восстании.

— Это был Кронштадт, растянувшийся на три с лишним месяца. Только случилось это за два года до настоящего Кронштадта. С теми же, знаете, лозунгами: «Долой продразверстку!», «Советы без коммунистов» и тэ дэ, причем с антисемитской подкладкой. Спасибо белым, что не догадались они, по всегдашней своей политической инфантильности, пустить эту повстанческую армию с ее демагогическими лозунгами по нашим тылам вместо корпуса Мамонтова! Представляете, что могло бы быть?

— А велика ли была армия?

— Да пять или шесть дивизий!

— Ого!

— Посему меня эти «мелочи» о Верхнедонском восстании, — Ягода постучал желтым пальцем по письму, — очень беспокоят. Ермакова мы отправим на кладбище — постановление Президиума ВЦИК выйдет со дня на день. А вот Шолохова этого возьмите-ка на заметку. Неизвестно, что порассказал ему Ермаков и какие цели преследует сам Шолохов. Выясните это.

Агранов поднялся с кресла, вытянулся.

— Слушаюсь, Генрих Григорьевич.

Категория: ШОЛОХОВ | Добавил: admin | Теги: монография о Шолохове, русский писатель Шолохов, нобелевский лауреат Михаил Шолохов, Биография Шолохова, книга о Шолохове
Просмотров: 863 | Загрузок: 0 | Рейтинг: 0.0/0
ПИСАТЕЛИ И ПОЭТЫ

ДЛЯ ИНТЕРЕСНЫХ УРОКОВ
ЭНЦИКЛОПЕДИЧЕСКИЕ ЗНАНИЯ

КРАСИВАЯ И ПРАВИЛЬНАЯ РЕЧЬ
ПРОБА ПЕРА


Блок "Поделиться"


ЗАНИМАТЕЛЬНЫЕ ЗНАНИЯ

Поиск

Друзья сайта

  • Создать сайт
  • Все для веб-мастера
  • Программы для всех
  • Мир развлечений
  • Лучшие сайты Рунета
  • Кулинарные рецепты

  • Статистика

    Форма входа



    Copyright MyCorp © 2024 
    Яндекс.Метрика Яндекс цитирования Рейтинг@Mail.ru Каталог сайтов и статей iLinks.RU Каталог сайтов Bi0