Еще во времена мистерий и мираклей среди бюргеров Парижа и других городов сложился обычай составлять общества с целью представления названных пьес. Указ Карла V в 1402 году, монополизировавший за парижским «Братством Страстей Господних» право выводить на сцене Бога, Деву Марию и святых, красноречиво свидетельствует о том, что соперников у этого братства было достаточно. Между тем времена изменились, мистерии и миракли отошли в прошлое, уступив место более жизненному репертуару, но маленькие театральные общины продолжали существовать и множиться. Правда, духовенство не смотрело уже благосклонным оком на комедиантов и комедианток; но нужда, а часто и страстное влечение к театру заставляли мириться с этим неудобством, в надежде на милосердие Бога и неполную компетентность духовенства в делах неба. Скюдери в своей «Comédie des Comédiens» рассказывает, между прочим, об одном бароне, который разыскивал своего без вести пропавшего племянника и вдруг, найдя его среди актеров одной театральной труппы, сделался сам коллегой своего племянника. В полной треволнений цыганской жизни актеров была своего рода чарующая прелесть… Иногда подобные превращения вызывались внезапным увлечением смазливым личиком какой-нибудь актрисы, как это случилось, например, с графом де Сигоньяком у Теофиля Готье или с Андре Мольера в его «Шалом». Но чаще на подмостки театра приводила суровая необходимость: ремесло комедианта с течением времени сделалось одним из средств борьбы за существование. Наконец, в 1641 году королевский указ вывел актера из его опального положения. Конечно, буква закона в значительной степени оставалась буквою, особенно в глазах духовенства, но для колеблющегося в своем намерении выступить на сценическом поприще это был голос, разрешавший сомнения в утвердительном смысле. С этих пор, под вымышленными прозвищами, на театральных афишах все чаще и чаще стали появляться имена детей «бедных, но благородных родителей».

Такова была Мадлена Бежар, одна из актрис в театре Маре, или, как их называли, demoiselles du Marais. Ее отец Жозеф Бежар был один из парижских судебных приставов. Многочисленная семья и неуменье жить довели его до неоплатных долгов, и, чтобы спастись от них, его вдова должна была отказаться от наследства. Жозеф Бежар умер в 1643 году. Но еще раньше его смерти Мадлена покинула родительский дом и сделалась актрисой. У нее была счастливая наружность и довольно значительный сценический талант; ее деятельность не замедлила поэтому увенчаться двойным успехом актрисы и женщины. Заслуживая симпатии зрителей своею игрою, Мадлена в то же время покорила сердце графа Модена, камергера герцога Орлеанского. Их отношения вскоре сделались очень близкими. Молодая девушка мечтала, может быть, веря словам своего аристократического возлюбленного, о законном браке как финале ее связи, и летом 1638 года родила дочь, а по другим сведениям – сына. В это время она уже не была актрисой в театре Маре. В 1640 году граф Моден примкнул к восставшим против короля и, осужденный на смерть, бежал в Брюссель. Таким образом прекратилась его связь с Мадленой. Впоследствии он был помилован и возвратился в Париж; тем не менее его отношения с девицей Бежар не возобновились в прежней форме: он сохранил с нею лишь дружбу. Да и сама Мадлена помнила, разве что, лишь обещания графа, сердце же ее не раз принадлежало другим. В числе этих счастливцев оказался со временем и Жан-Батист Поклен. Вероятно, наслышавшись о таланте Мадлены, а также лично удостоверившись в этом, он решился познакомиться с этою театральною звездочкой. Говорят, он явился к ней с рукописью в руках, без сомнения, с «Фиваидой», этим первым плодом своей музы, навеянным драмами Пьера Корнеля. Сотоварищ Сирано де Бержерака по комедии «Осмеянный педант» еще не знал своей истинной дороги, но делал уже первые попытки творчества.. Мадлена Бежар родилась в 1618 году; таким образом, она была старше Поклена на четыре года. Ему шел двадцать второй, когда они встретились. Прекрасные большие глаза молодого поэта, конечно, понравились Мадлене несравненно больше, чем его тяжеловесная «Фиваида». Автор же драмы начинал уже забывать свое произведение в присутствии красивой актрисы, и вскоре граф Моден был забыт еще раз, и на этот раз для Поклена. Но кроме этой сердечной привязанности встреча с Мадленой Бежар имела для Поклена другое, более важное значение. Его мечты о сценической деятельности, взлелеянные им еще в коллегии под шумок речей его недалеких наставников, начинали сбываться. Он был уже на пороге к этому делу, и развязка предшествующего периода его жизни не замедлила наступить. По выходе из Клермонской коллегии молодой Поклен поселился отдельно от семьи отца. Около 1643 года он жил на улице Жарден-Сен-Поль. 6 января этого года, как видно из бумаг его отца, Жан-Батист Поклен отказался от своего наследственного права на должность королевского обойщика и камердинера и получил при этом 630 ливров «как в счет того, что приходилось на его долю из имущества его матери, так и в виде аванса в счет причитающейся ему части из будущего наследства от отца». Так говорилось в расписке Поклена-сына, выданной им Поклену-отцу. 31 декабря 1643 года число парижских театров увеличилось еще одним, носившим громкое на звание «Блистательный театр» («L'Illustre théâtre»). Завзятым городским театралам состав новой труппы большею частью был уже знаком. Мадлену Бежар, Мадлену Маленгр и Катерину Буржуа они знали по театру Маре, там же видели они и талантливого Бейса в качестве актера и драматурга. Новичками являлись для них двое других Бежаров, Женевьева и Жозеф, сестра и брат Мадлены, и, наконец, некто Мольер; этот некто был Жан-Батист Поклен.

Чем руководился он в выборе театрального имени, где заимствовал его – неизвестно. В Париже знали в то время двух Мольеров, романиста Франца и танцора-музыканта Луи. Некоторые биографы склонны думать поэтому, что Поклен воспользовался знакомою парижанам фамилией одной из этих личностей, другие же ищут его театральное имя за стенами столицы Франции, в провинции Ле-Керси, где насчитывалось несколько местечек под названием Мольер и где у Покленов могли быть родственники или друзья с такою фамилией. Все это, конечно, одни догадки. Что же касается причины, заставившей Поклена переменить имя, то он сделал это или по примеру других актеров, или вследствие нежелания обижать отца профанацией родового имени.

Бывший владелец «Павильона обезьян» на улице Сент-Оноре, несмотря на королевский указ от 16 апреля 1641 года, считал актера достойным всякого презрения, и велик был его гнев, когда он узнал о решении своего сына поступить в число этих несчастных лицедеев. Долго увещевал он его отказаться от этого намерения, обещал купить ему какую угодно должность, если стоимость ее не превысит его средств, – все было напрасно. По рассказу Шарля Перро, автора «Знаменитых людей», убедившись в бессилии своих просьб, не понимавший сына, несчастный отец послал к Жану его бывшего учителя чистописания Жоржа Пинеля. Почтенный наставник, вероятно, славился своим красноречием среди пользовавшихся его услугами. Но и эта миссия успеха не имела. На советы своего бывшего учителя отказаться от сцены Жан-Батист Поклен ответил такою страстною речью в защиту избранного им поприща, так ярко изобразил возможность служить обществу и на театральных подмостках, что посол его отца смутился и, забыв цель своего прихода, сам поступил в актеры труппы «Блистательного театра», где пробыл до 1645 года, а потом скитался по провинциям в другой труппе.

Существует еще иной рассказ, возбуждающий великое негодование клерикальных врагов Мольера, рассказ о том, что роль отцовского посла исполнял не Жорж Пинель, а какой-то благочестивый монах, который тоже не устоял перед красноречием молодого Поклена и, сбросив рясу, сделался актером. Разгневанный непокорностью сына, Поклен-отец послал ему свое проклятие. Очень может быть, что ничего подобного не было. Много лет спустя, когда Мольер праздновал свою свадьбу, в числе присутствовавших при венчании находился и его отец; но в родословной Покленов, относящейся к этой эпохе, имя Жана-Батиста Поклена было пропущено. Мы тоже будем называть его в дальнейшем изложении не Покленом, а Мольером.

Небольшие театральные труппы обыкновенно давали свои представления в залах для игр – jeu de paume. «Блистательный театр» избрал одно из подобных зданий в Сен-Жерменском предместье. Оно принадлежало некоему Галлуа и находилось в довольно плачевном состоянии, но так как владелец обещал произвести необходимый ремонт и переделки, если ему дадут время для этих работ, то другого не искали, и 12 сентября 1643 года заключили с Галлуа контракт. Пока Галлуа готовил помещение, труппа «Блистательного театра» дебютировала в Руане. Это было в ноябре 1643 года. Рассчитывая на тароватость провинциальной публики и ее нетребовательность, молодые актеры, вероятно, хотели пополнить сборами свою небогатую кассу, с другой стороны, спектакли в Руане были для них своего рода репетицией. Кто был главным руководителем этой труппы – мнения биографов в этом случае расходятся. Одни склонны приписывать главную роль Мольеру, но гораздо вероятнее предположение, что эту роль он получил впоследствии, по мере того как все ярче и ярче обнаруживался его талант; в начале же сценической деятельности он занимал в «Блистательном театре» второе, если не третье, место. Главенство принадлежало там Мадлене Бежар и Бейсу. Мадлена была уже опытной актрисой, а Бейс сверх того и писателем.

Из слов Тальмана де Рео можно даже заключить, что «Блистательный театр» образовался до вступления в него Мольера. «Она, т. е. Мадлена Бежар, – рассказывает в своих „Historiettes" Тальман де Рео, – играла в Париже в 1655 году, но в труппе любителей, бывшей в столице некоторое время. Какой-то юноша по имени Мольер оставил ради нее школу, долго был влюблен в нее, давал советы ее труппе и наконец сам поступил туда. Это чудный актер, но только в комических ролях». Сообщение Тальмана де Рео, представляя прекрасную характеристику Мольера как актера в самый ранний период его сценической деятельности, совершенно неверно в том, что касается времени поступления Поклена в труппу Мадлены Бежар. Находясь в Руане, труппа выдала доверенность для побуждения Галлуа к скорейшему окончанию работ по театру, и под этой доверенностью, помеченной 3 ноября 1643 года, подписались все члены труппы, в том числе Жан-Батист Поклен. Очевидно, он был в числе основателей «Блистательного театра». Та же доверенность раз решает и вопрос, кому принадлежало главенство в этом театре. Она ясно показывает, что организация его участников представляла собою товарищество, где все были равны и равно отвечали своими кошельками. Что же касается главенства, то оно, по безмолвному согласию всех, принадлежало наиболее талантливым и опытным.

Работы Галлуа по устройству театра, откуда Мольер начал свой трудный путь к славе великого писателя, подвигались очень медленно, и еще до окончания их приходилось выдавать векселя в обеспечение уплаты за разные поделки и, между прочим, вексель в 200 турских ливров (4 тысячи су) мостовщику Леонару Обри. Услуги Обри понадобились для улучшения подъезда к театру, так как актеры «Блистательного театра» рассчитывали на знатную публику. Наконец 31 декабря 1643 года новый театр открыл свои двери. Плата за вход была самой незначительной, всего пять су: товарищество надеялось привлечь посетителей общедоступностью зрелищ. Но почти с первого же дня надежды его не оправдались. Напрасно, желая поразить свежестью своего репертуара, оно приобретало у авторов нигде не игранные еще пьесы, например, «Сцеволу» у Тристана и «Смерть Криспа» у дю Рийе, – это влекло за собою только новые, ничем не вознаграждавшиеся издержки, а зрительный зал по-прежнему оставался пустым. В скором времени труппа задолжала всем своим поставщикам: сперва свечнику, потом декоратору и торговцу бельем. Здесь на помощь молодым актерам пришел известный уже нам граф Моден. Он был в это время в Париже, и благодаря его стараниям брат Людовика XIII, Гастон, герцог Орлеанский, пригласил Мольера и его коллег дать представление в Люксембургском дворце. Казалось, счастье начинало, наконец, улыбаться «Блистательному театру». Зная любовь герцога Орлеанского к балету, труппа прихватила с собою еще танцовщика Палле из театра акробата Гарделена и по ставила в Люксембурге «Живую воду» и «Панфусскую сивиллу». Игра актеров понравилась герцогу, он разрешил им в награду называться его придворною труппою и дал щедрое пособие. Это была едва ли не единственная светлая страница в истории нового театра. В 1644 году герцог Орлеанский уехал к армии в Пикардию и среди военных тревог забыл о своих артистах. Для труппы опять настали тяжелые дни. В это время из ее среды выделяется Мольер. До сих пор он был как бы на втором плане, и его судьба исчезала от глаз исследователя в неясной истории «Блистательного театра», но мало-помалу он начинает занимать здесь первое место. С одной стороны, сценический опыт и неудачи доказали товарищам Мольера его энергию и быстро растущий талант – припомните слова Тальмана де Рео, – с другой, – сам бедняк, среди бедняков товарищей он оказался все-таки самым богатым и, вероятно, наиболее готовым пожертвовать всем ради искусства и его жрецов. И вот имя Мольера начинает встречаться при всех финансовых затруднениях труппы.

Очевидно, в эпоху, когда розовые надежды основателей театра начинали рушиться, он один хлопотал о его спасении. Он продолжал изредка получать от своего отца небольшие суммы в счет своего наследства от матери, а в ожидании этих получений занимал деньги у ростовщиков и расплачивался с кредиторами театра. Но дела последнего шли все хуже и хуже. Публика по-прежнему оставалась равнодушной к «Блистательному театру», несмотря на то, что его блеск удвоился титулом артистов герцога Орлеанского.

Некоторые биографы утверждают, что в это тяжелое время Мольер и его товарищи еще раз посетили Руан и, между прочим, пытались заслужить там внимание обоих Корнелей, но безуспешно. А между тем в Париже в их отсутствие хозяин их театра Галлуа отказался наотрез терпеть в своем здании безденежную труппу, и тот самый Обри, который в долг мостил улицу перед театром, а впоследствии сделался преданным другом его актеров, должен был в одну ночь перенести их театральный инвентарь в другое помещение, на противоположном берегу Сены. Представления возобновились здесь в 1645 году. Но и на новом месте дела труппы были по-прежнему плохи. Еще раз обманываясь надеждою привлечь к себе публику новизною репертуара, товарищество купило пьесы у Маньона и Дефонтама и, в расчете на поддержку высокопоставленных лиц, приобрело благосклонность Ногаре де Ла Валетта и герцога де Гиза; но и это не помогло. Знакомство с герцогом де Гизом оказалось, впрочем, небесполезным…

По мере того как драматическое искусство все более и более завоевывало симпатии общества, среди представителей аристократии вместе с тем установился обычай покровительствовать той или другой театральной труппе. Это меценатство далеко не всегда было данью талантам ради талантов; напротив, очень часто причины подобной благосклонности коренились за кулисами, в уборных актрис, но как бы то ни было, оно входило в моду. В числе таких покровителей был в свое время даже кардинал Ришелье. Знаменитый государственный человек имел слабость считать себя поэтом и, кроме плохих стихов, написал еще бездарную комедию «Мирам». Отсюда его симпатии к театру, где он чувствовал себя не совсем посторонним лицом; симпатии его выразились, между прочим, подарком богатого костюма, в котором Бельроз блистал в «Лжеце» Корнеля. Таким Ришелье для «Блистательного театра» был герцог де Гиз, подаривший этой труппе часть своего богатого гардероба. Несмотря на эту помощь, в марте 1645 года положение Мольера и его товарищей обнаруживало уже все признаки полного разорения. В конце этого месяца Мольер заложил у торговки Леве часть герцогского подарка, две шитых золотом и серебром ленты, и получил за них около трехсот турских ливров. Итак, чтобы продлить свое существование, театр начал поедать самого себя. Его зал во время спектаклей, как прежде, оставался пустым, немногими же зрителями большею частью были друзья, знакомые и родственники, скрывавшие своим присутствием от посторонних глаз печальную истину – равнодушие публики и близкое падение театра. Игра артистов, в полном смысле слова, не стоила свеч. 2 августа 1645 года Мольер был посажен в тюрьму Шателэ по претензии свечника Фоссе. Правда, его скоро выпустили оттуда, уважив его заявление, что он не один отвечает за долги труппы; но, кроме Фоссе, надо было еще платить Помье, Жеро и другим.

В эти тяжелые дни «Блистательному театру» еще раз помог Леонар Обри. Этот прекрасный человек, любитель искусства и по некоторым данным сам немножко артист, взялся удовлетворить кредиторов злополучной труппы, обещав уплачивать им по сорок ливров в неделю. Есть сведения о том, что Мольер не забыл услуг Леонара Обри и, когда достиг наконец успеха, выхлопотал для сына своего спасителя звание мостовщика Его Величества.

Вероятно, и владелец нового театрального здания смотрел на молодых артистов глазами Галлуа, по крайней мере «Блистательный театр» скоро перебрался от него на старое место, в Сен-Жерменское предместье, на улицу Бюси. В это время в Париж по приглашению Мазарини прибыла итальянская труппа, и вскоре ее спектакли привлекли к себе внимание двора и общества. Число посетителей мольеровского театра сократилось еще более. Для всей труппы стала наконец очевидной невозможность дальнейшей борьбы с равнодушием публики и необходимость прекратить представления. При помощи родственников артистов и, между прочим, отца Мольера труппа уплатила свой долг Леонару Обри, и «Блистательный театр» закрыл свои двери. Печальная история его существования не прошла для Мольера бесследно. Он получил здесь свое артистическое крещение, а борьба с житейскими неудачами и столкновения с людьми дали богатый материал для его наблюдательности. Сколько раз приходилось ему в эту пору вести разговоры с ростовщиками, образчик которых он с таким искусством изобразил в «Дон-Жуане» и где, конечно, сказался опыт, вынесенный им из встреч с его кредиторами – Фоссе, Помье и другими. Его герои постоянно страдают от безденежья, этой вечной преграды на их пути к успеху, и в этих затруднениях героев несомненно сказываются былые затруднения самого автора. Это – эхо его прошлого, непрерывной борьбы с нищетою и ее последствиями. Крушение театра должно было натолкнуть Мольера на мысль: верна ли избранная им дорога? Его первые мечты так жестоко разбились! Не прав ли был отец, предостерегавший его от увлечения сценой? Но гений молодого писателя говорил иное. Успехи труппы в Руане ясно показывали ему дорогу, на которой он может завоевать симпатии общества, и Мольер решил пуститься в этот дальний и туманный путь, чуть освещенный рассказами прибывавших в столицу провинциальных актеров. В 1647 году, а по другим сведениям в 1646 году, в благоприятный для путешествия день из Сен-Жерменского квартала, держа путь к югу, потянулся ряд повозок. Пассажирами были актеры «Блистательного театра»: уже известные нам Бежары, Бейс, Мольер и другие. Мостовая Парижа скоро сменилась мягким грунтом окрестностей, и наконец великий город потонул в тумане. Так началось двенадцатилетнее странствование Мольера по французским провинциям.