К этой книге можно было бы добавить еще очень и очень много. Рассказать о
том, как Булгакова хоронили, какие умные и проникновенные речи, не доставшиеся
ему, не услышанные им при жизни, произносились во время гражданской панихиды в
Союзе писателей, какой замечательный некролог написал Миша Панин – Павел
Александрович Марков, как везли в крематорий гроб мимо двух театров, Большого и
Художественного, как какая-то «девушка с портфелем (стояла несколько часов)
спросила: „Почему вы его так хороните?" (То есть не в церкви отпеваете).
И, узнав, что это желание Михаила Афанасьевича, покачала головой» [74; 126] ; как похоронили его на участке
Художественного театра на Новодевичьем кладбище, упокоив даже не бесчувственное
тело, но закопав урну с прахом там, где, трудно сказать, хотел ли Булгаков, чтобы
его останки находились.
Можно было бы также написать о том, как отнеслись к его смерти самые разные
люди, как звонили на следующий день из секретариата Сталина с вопросом, правда
ли, что товарищ Булгаков умер, и какие письма получила вдова от Качалова,
Немировича-Данченко, Вересаева, Фадеева, а также от нелюбимого ею пречистенца Н.
Н.Лямина; как была создана комиссия по изучению творческого наследия Булгакова,
как трудно шли его книги к читателю, как хранила, берегла рукописи Елена
Сергеевна, как мечтала их опубликовать и как писала в 1946 году герою «Батума»:
«Дорогой Иосиф Виссарионович, я прошу Вашего слова в защиту писателя Булгакова.
Я прошу именно Вашего слова – ничто другое в данном случае помочь не может.
Сейчас, благодаря Вам, Советская Россия вспомнила несправедливо забытые имена,
которыми она может гордиться. Имя Булгакова, так беззаветно отдавшего свое
сердце, ум и талант бесконечно любимой им родине, остается непризнанным и
погребенным в молчании. Я прошу Вас, спасите вторично Булгакова, на этот раз от
незаслуженного забвения» [13; 585–586], – и как Сталин опять не ответил.
Можно было бы рассказать о том, как состоялось возвращение Булгакова в
литературу и театр в 1960-е годы, в какую фантастическую по советским меркам
сумму был оценен проданный библиотеке В. И. Ленина архив и к каким ухищрениям
прибегала Елена Сергеевна, чтобы в конце 1966-го и в начале 1967 года увидел
свет роман «Мастер и Маргарита» («Знаете, чтобы издать Мишины книги, я бы
отдалась кому угодно» [141; 10], – похоже, искренне говорила она М. О.
Чудаковой). Наконец, можно было бы (и нужно было бы!) написать целый
литературоведческий плутовской роман про то, как возникла очень пестрая отрасль
знания под названием булгаковедение, какие удивительные люди в ней себя
проявили, как закрывались на целые годы архивы и возникали пиратские издания,
какая отчаянная борьба шла за доступ к рукописям Булгакова, кто и как ими
распоряжался.
Однако, не желая выходить за рамки отведенных нашему герою земных лет и
продолжая настаивать на том, что в его ошеломительной посмертной судьбе и славе
было нечто не только в высшей степени закономерное и справедливое, но и глубоко
обидное и даже оскорбительное по отношению к его жизни, в качестве последнего и
нечаянно получившегося очень точным свидетельства приведем строки из письма
одной пожилой актрисы, адресованные сестре ее покойного супруга, тоже писателя,
тоже драматурга и тоже врача. Михаил Афанасьевич не слишком эту женщину любил,
скептически отзывался о ее переписке с мужем и под именем Маргариты Павловны
Таврической вывел в «Театральном романе».
20 марта 1940 года Ольга Леонардовна Книппер-Чехова написала Марии Павловне
Чеховой: «Похоронили мы Булгакова, было тяжко. Думалось о его таланте и его
неудачной жизни» [86; 79].
Более заслуженной эпитафии герою этой книги, увы, не найти… |
![](<img src="http://uchitel-slovesnosti.ru/verx.webp" border="0" alt="" />)
УЧИТЕЛЬ СЛОВЕСНОСТИ
