Кто знает, что такое заочный диалог душ — на земле ли, на небе?..
А ведь он существует.
И кто, как не Лермонтов, так ощущал эту незримую связь…
Так мать на расстоянии чует, если что
стряслось с её дитятей. Так у влюблённых щемит в сердце и душа начинает
страшно томиться, когда с теми, кого они любят, где-то случилась беда.
Душа глубже жалкого человеческого знания и ещё более жалкой человеческой
«информированности»…
Этот последний диалог между двумя любящими, но разлучёнными судьбой сердцами, — диалог душ
— начался в 1840 году со стихотворения «Валерик» и был продолжен в 1841
году целым рядом произведений. И все они, по-разному — но
последовательно, ведут к абсолюту, к полному расставанию любящих — как на земле, так и на небе, как в жизни, так и в смерти.
Если в «Валерике» поэт ещё напрямую
обращается к той, кого любил и никак не может забыть, то в стихотворении
«На севере диком стоит одиноко…» это уже не заочный монолог, а
бессловесная дремота, холодное, почти что заснеженное воспоминание о
любимой; одиночество — уже непреодолимо… В «Утёсе» и этот, чем-то всё же
греющий сон исчезает, остаются лишь тающий влажный след в скалистой
морщине и слёзы в пустыне разлуки.
Заочное обращение… — дремота… — сон живой («Утёс»)… — и, наконец, смертный сон о себе и о ней…
А дальше?
Л. М. Щемелева, автор статьи о
стихотворении «Сон» в Лермонтовской энциклопедии, тонко подметила, что
«если герой ранней лирики Лермонтова постоянно обращается к любимой с
мольбой, заклинанием сохранить посмертное воспоминание о нём — „с
требованием не столько любви, сколько памяти" — то в художественном
пространстве баллады как бы сбывается и до конца уясняется живший в
Лермонтове образ идеальной любви, оказавшейся провидческой. И такая
любовь, которую лишь в смертном сне, но успел — силой собственного
прозрения — увидеть герой стихотворения, выводит тему смерти из
абсолютного, замкнутого трагизма».
Выводит-то выводит, но ненадолго.
Буквально в следующем стихотворении поэт доводит тему любви, разлуки и
смерти до предельного по трагизму конца. Оттолкнувшись от стихотворения
Гейне, а потом вовсе забыв про оригинал (у Гейне стихотворение
оканчивается просто — смертью обоих любящих), Лермонтов переносит трагедию в вечность и доводит любовь до полной безысходности:
Они любили друг друга так долго и нежно,
С тоской глубокой и страстью безумно-мятежной!
Но, как враги, избегали признанья и встречи,
И были пусты и хладны их краткие речи.
Они расстались в безмолвном и гордом страданье
И милый образ во сне лишь порою видали.
И смерть пришла: наступило за гробом свиданье…
Но в мире новом друг друга они не узнали.
И в этом стихотворении, как видим, не обошлось без сна, но этот сон — ещё при жизни, на земле. А в загробном мире — неузнавание, абсолютная разлука.
Видел ли Лермонтов именно таким конец
своей любви — или только не отвергал и этой возможности? — На этот
вопрос нет ответа. Однако его душа до последнего отзывалась на всё, что
хоть как-то, хоть чем-то напоминало поэту о ней.
1
Нет, не тебя так пылко я люблю,
Не для меня красы твоей блистанье:
Люблю в тебе я прошлое страданье
И молодость погибшую мою.
2
Когда порой я на тебя смотрю,
В твои глаза вникая долгим взором:
Таинственным я занят разговором,
Но не с тобой я сердцем говорю.
3
Я говорю с подругой юных дней,
В твоих чертах ищу черты другие,
В устах живых уста давно немые,
В глазах огонь угаснувших очей.
Молоденькая Катя Быховец, дальняя
родственница Лермонтова, что встретилась ему в Пятигорске, потом честно и
простодушно вспоминала: поэт любил её за то, что она напоминала ему
Варвару Александровну Лопухину, на которую была очень похожа. — «Об ней его любимый разговор был»… |