«Несчастная судьба нас, русских.
Только явится между нами человек с талантом — десять пошляков преследуют
его до смерти…» — так сказал боевой генерал, граф Павел Христофорович
Граббе, командующий войсками на Кавказской линии и в Черноморье, узнав
17 июля из донесения о гибели Лермонтова.
«Что касается его убийцы, — в сердцах заметил Граббе, — пусть на место всякой кары он продолжает носить свой шутовской костюм».
Генерал Алексей Петрович Ермолов отнёсся к убийце поэта совсем не так:
«Уж я бы не спустил этому Мартынову.
Если бы я был на Кавказе, я бы спровадил его; там есть такие дела, что
можно послать, да вынувши часы считать, через сколько времени посланного
не будет в живых. И было бы законным порядком. Уж у меня бы он не
отделался. Можно позволить убить всякого другого человека, будь он
вельможа и знатный; таких завтра будет много, а этих людей не скоро
дождёшься!»
Весть о смерти поэта на поединке долетела до Москвы и Петербурга в конце июля — начале августа.
«Лермонтов убит на дуэли Мартыновым!
Нет духа писать!
Лермонтов убит. Его постигла одна
участь с Пушкиным. Невольно сжимается сердце и при новой утрате
болезненно отзываются старые. Грибоедов, Марлинский, Пушкин, Лермонтов.
Становится страшно за Россию при мысли, что не слепой случай, а какой-то
приговор судьбы поражает её в лучших из её сыновей: в поэтах. За что
такая напасть… и что выкупают эти невинные жертвы», — записал Юрий
Самарин в своём дневнике 31 июля 1841 года.
«По-прежнему печальные новости.
Лермонтов, автор „Героя нашего времени", единственный человек в России,
способный напомнить Пушкина, умер той же смертью, что и последний…»
(Тимофей Грановский, из письма к сёстрам, август 1841 года).
«Невыносимо это, всю душу разрывает,
так погибнуть поневоле лучшей надежде России…» (Из письма Татьяны
Бакуниной к брату, сентябрь 1841 года).
Из более поздних высказываний…
«Он умер ещё так молод. Смерть вдруг
прекратила его деятельность в то время, когда в нём совершалась страшная
внутренняя борьба с самим собою, из которой он, вероятно, вышел бы
победителем и вынес бы простоту в обращении с людьми, твёрдые и прочные
убеждения» (Иван Панаев).
«Смерть Лермонтова, по моему
убеждению, была не меньшею утратою для русской словесности, чем смерть
Пушкина и Гоголя. В нём высказывались с каждым днём новые залоги
необыкновенной будущности: чувство становилось глубже, форма яснее,
пластичнее, язык самобытнее. Он рос по часам, начал учиться, сравнивать.
В нём следует оплакивать не столько того, кого мы знаем, сколько того,
кого мы могли бы знать» (Владимир Соллогуб).
«…мы встречаем новое издание „Героя
нашего времени" горькими слезами о невозвратимой утрате, которую понесла
осиротелая русская литература в лице Лермонтова!.. Этой жизни суждено
было проблеснуть блестящим метеором, оставить после себя длинную струю
света и благоухания и — исчезнуть во всей красе своей…» (Виссарион
Белинский).
Где по-настоящему горевали, так это в Тарханах.
П. Шугаев записал, что когда узнали о гибели молодого барина, «то по всему селу был неподдельный плач».
«Бабушке Арсеньевой долго не решались
сообщить о смерти внука, — пишет П. Висковатый. — Узнав о том, она,
несмотря на все предосторожности и приготовления, вынесла
апоплексический удар, от которого медленно оправилась. Веки глаз её,
впрочем, уже не поднимались. От слёз они закрылись. Все вещи, все
сочинения внука, тетради, платья, игрушки — всё, что старушка берегла, —
всё она раздала, не будучи в состоянии терпеть около себя что-либо, до
чего касался поэт. Слишком велика была боль!..»
П. Шугаеву рассказали, что икону
Спаса Нерукотворного, «коим когда-то Елизавета Алексеевна была
благословлена ещё дедом», Арсеньева велела отнести «в большую каменную
церковь, произнеся при этом: „И я ли не молилась о здравии Мишеньки
этому образу, а Он всё-таки его не спас"…».
Немного придя в себя, бабушка
обратилась к Николаю I с просьбой о перевозе тела умершего в Тарханы на
семейное кладбище, — государь снизошёл на эту просьбу. В апреле
1842 года тарханские мужики: бывший дядька Лермонтова Андрей Соколов и
кучер Иван Вертюков привезли из Пятигорска свинцовый гроб, и прах поэта
был погребён в родовом склепе, рядом с могилами матери и деда. Позже, по
велению Арсеньевой, над могилами соорудили часовню… |