28 ноября 1838 года Елизавета Аркадьевна Верещагина передала в письме из Петербурга своей дочери новость: Екатерина Сушкова вышла замуж за дипломата A.B. Хвостова. На этой свадьбе, по ее словам, Лермонтов был шафером, а Е. А. Арсеньева — посаженой матерью жениха. Посаженым отцом невесты был редактор журнала «Библиотека для чтения», профессор-востоковед О. И. Сенковский.

На этом письме есть приписка Лермонтова — стихотворный экспромт по-французски, рисунок коленопреклоненной фигуры, просящей прощение, и обещанием начать завтра «огромное письмо». Жаль, что этого «огромного письма» мы никогда не прочтем; наверное, там Лермонтов рассказал бы свою версию свадьбы мисс Блэк-Айс.

Достоверно одно: Екатерина Александровна действительно сочеталась браком со своим давним поклонником Хвостовым; он вернулся из Америки и возобновил свое предложение руки и сердца; Сушкова приняла это предложение.

М. И. Семевский, издавший записки Сушковой и записавший устные рассказы Екатерины Александровны, передает историю ее брака так: «Два года спустя после этого события (злого розыгрыша Лермонтова) является из Америки ее давнишний поклонник A.B. Хвостов; он делает ей предложение и получает согласие. Бракосочетание молодой четы было в Петербурге, и обряд венчания совершен в церкви Св. Симеона; народу в церкви было очень много и в толпе публики был заметен Лермонтов; он, если не ошибаюсь, незадолго перед тем вернулся с Кавказа, из ссылки, и вновь поступил в гвардию. Нам рассказывали, будто Лермонтов усиленно просился быть шафером у Е. А., и будто бы, не получив на то согласия, все-таки присутствовал при обряде венчания, и будто бы плакал».

Когда это место послесловия М. И. Семевского (к запискам Сушковой) прочитано было кузену и приятелю Лермонтова А. П. Шан-Гирею, тот, по словам П. В. Висковатова, «расхохотался и сообщил, что он в церкви был вместе с Лермонтовым и не только не видал его плачущим, но, напротив, в весьма веселом настроении».

Дальнейший рассказ Семевского об этой свадьбе подтверждает, скорее, версию Шан-Гирея. «…рассказывают, — продолжает Семевский, — что из церкви Лермонтов поспешил прежде молодых в дом жениха и здесь, в суете приема молодых, сделал оригинальную шалость: он взял солонку и рассыпал соль по полу. «Пусть молодые новобрачные ссорятся и враждуют всю жизнь», — сказал Лермонтов тем, которые обратили внимание на эту умышленную неловкость».

Было? Не было? На Лермонтова — похоже…

Вот и закончилась еще одна глава.

* * *

1838 год уходил. Лермонтов продолжал изображать светского льва: всю осень и начало зимы почти ежедневно бывает у Карамзиных; Валуевых, Репниных, посещает знаменитую красавицу М. А. Щербатову, князя В. Ф. Одоевского, Озеровых, появляется на балах в Царском Селе и в Павловске. 4 декабря он закончил работу над седьмой редакцией поэмы «Демон». В своем роде это тоже «светское» событие: эта работа делалась для императрицы, пожелавшей ознакомиться со знаменитой поэмой, которую читает весь высший свет. Отзывы благочестивых, но не слишком чутких к поэтическому слову членов царской фамилии нам уже известны: лучше бы что-нибудь в духе «Бородина»… Государь Николай I желал, чтобы гений Лермонтова был поставлен на службу государству. Поэтому он, естественно, поощрял произведения на патриотическую тему, каковым и было «Бородино». Когда появится «Герой нашего времени», монарх сочтет истинным героем своего времени Максима Максимыча и будет очень сокрушаться, что Лермонтов сделал главной фигурой романа какого-то вертопраха Печорина.

Лермонтов сочиняет, но бумаги разбрасывает, теряет, вообще — «Миша ленив», «отдал бабам читать»… Надеяться на то, что «Миша» соберется и напишет большое письмо, нечего, и Елизавета Алексеевна сама отправляет Александре Михайловне Хюгель «Казачью колыбельную»: «Любезная Александра Михайловна. Посылаю Вам для новорожденного дитяти баюкашную песню, отгадать не трудно, чье сочинение.

Слышу, как вы счастливы, и радуюсь. Не забывайте и нас на Святой Руси. Супругу вашему мое почтение и малютку целую… Вы знаете, как Миша ленив, а мне уж самой захотелось послать Вам стихи его».

Начало года проходит «в вихре» светских увеселений — это в перерывах между занятиями по службе (Лермонтов то и дело получал «высочайшие приказы о поощрении» — стал менее «плохим фронтовиком»?). По вторникам Лермонтов бывает у Елизаветы Аркадьевны Верещагиной и ее сестры Екатерины Аркадьевны Столыпиной, вдовы Дмитрия Алексеевича. Александра Михайловна (Сашенька Верещагина) получает в своей Германии об этом подробные известия: «У нас очень часто веселье для молодежи — вечера, собирается все наше семейство. Танцы, шарады и игры. Маскарады. Миша Лермонтов часто у нас балагурит… Вчера делали fete de Rois, и досталось: королева Lise Розен, а королем граф Рошелин (французский эмигрант, живший в доме A.A. Столыпина). Все наряжались и всё как должно — и трон, и вся молодежь наряжена, и так им было весело. Танцевали, и все без церемоний бесились. Все наши были, офицеры и Миша Лермонтов, A.A. Хастатов, все Столыпины и все юнкера, даже А. И. Философов… Представь себе Афанасья Алексеевича Столыпина, играющего все игры, и, например, играли в коршуны. Он матку представлял, а Миша Лермонтов коршуна».

Своему другу Алексею Лопухину, Алексису, Лермонтов пишет о себе откровенно: «Ты нашел, кажется, именно ту узкую дорожку, через которую я перепрыгнул и отправился целиком. Ты дошел до цели, а я никогда не дойду: засяду где-нибудь в яме, и поминай как звали, да еще будут ли поминать?.. Я три раза зимой просился в отпуск в Москву к вам, хоть на 14 дней — не пустили! Что, брат, делать! Вышел бы в отставку, да бабушка не хочет — надо же ей чем-нибудь пожертвовать. Признаюсь тебе, я с некоторого времени ужасно упал духом».

Собственно, падать духом вроде бы не с чего. Недурно обстоит дело в свете — Лермонтова наконец приняли; лучше стало на службе («высочайшие поощрения»), появляются в печати новые сочинения: в январском номере «Отечественных записок» — «Дума», в февральском — «Поэт» («Отделкой золотой блистает мой кинжал»). Белинский, с некоторых пор внимательно читавший творения своего земляка, поместил в «Московском наблюдателе» отзыв на это стихотворение. Мартовский номер «Отечественных записок» опубликовал за подписью «М. Лермонтов» повесть «Бэла. Из записок офицера о Кавказе». В «большой свет» вышел «второй Печорин» — второй и окончательный, тот, которого мы помним, — «тоненький, беленький»… совсем не похожий на коренастого «Жоржа» из «Лиговской»… но все же похожий. В апреле выходят «Отечественные записки», где напечатано стихотворение «Русалка», в майской книжке того же издания напечатаны стихотворения «Ветка Палестины» и «Не верь себе». В июне «Отечественные записки» порадовали читателя стихотворениями Лермонтова «Еврейская мелодия. (Из Байрона)» («Душа моя мрачна») и «В альбом. (Из Байрона)» («Как одинокая гробница»).

* * *

В начале апреля в Петербург из Петрозаводска приехал Святослав Афанасьевич Раевский, освобожденный из ссылки. Прощен он был еще 7 декабря 1838 года. Ему дозволено продолжать службу на общих основаниях. И вот он в столице. Через несколько часов после его приезда Лермонтов вбежал в комнату, где его друг беседовал с приехавшими из Саратова матерью и сестрой, и бросился на шею к Раевскому.

«Я помню, — рассказывала П. А. Висковатову сестра Раевского, — как Михаил Юрьевич целовал брата, гладил его и всё приговаривал: «Прости меня, прости меня, милый!» — я была ребенком и не понимала, что это значит; но как теперь вижу растроганное лицо Лермонтова и большие полные слез глаза. Брат был тоже расстроен до слез и успокаивал друга».

* * *

Весной наступило время «разъездов». Мария Александровна Лопухина, уезжая вместе с Бахметевыми (Варенькой и ее мужем) за границу и предполагая встретиться со своей сестрой Сашенькой на одном из германских курортов, взяла с собой картину Лермонтова маслом «Вид Кавказа». Через неделю после отъезда старшей дочери и супругов Бахметевых за границу им вслед Е. А. Верещагина пишет другой своей дочери, А. М. Хюгель: «Посылаю тебе с ними Мишину картину, и его стихи я списала. А от него самого не добьешься получить». Сашенька, таким образом, знает, что ей везут бесценный подарок — картину и тетрадь с переписанными Елизаветой Аркадьевной стихотворениями Лермонтова, в том числе «Песней про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова». Все это благополучно было доставлено адресату.

Собиралась уехать из Петербурга и бабушка, но Лермонтов этому решительно воспротивился. Он вообще не любил, когда бабушка уезжала; вот и сейчас.

«Миша уговорил остаться Елизавету Алексеевну в Петербурге и не ехать в Тарханы на освящение церкви, построенной в память Марии Михайловны (Лермонтовой)… — Ненадолго — не стоит труда так далеко, а надолго — грустно расстаться, — а ему уже в отпуск нельзя проситься, и так осталась», — писала Е. А. Верещагина.