«Об Мише Лермонтове что тебе сказать? Сам
виноват и так запутал дело. Никто его не жалеет, а бабушка жалка. Но он
ее так уверил, что все принимает она не так, на всех сердится, всех
бранит, все виноваты, а много милости сделано для бабушки и по просьбам,
и многие старались об нем для бабушки, а для него никто бы не старался.
Решительно, его ум ни на что, кроме дерзости и грубости. Все тебе
расскажу при свидании, сама поймешь, где его ум, и доказал сам —
прибегнул к людям, которых он верно считал дураками. Он иногда несносен
дерзостью, и к тому же всякая его неприятная история завлечет других. Он
после суда, который много облегчили государь император и великий князь,
отправился в армейский полк на Кавказ. Он не отчаивается и рад… а
бабушка отправляется в деревню и будет ожидать там его возвращения,
ежели будет. Причину дуэли все расскажу при свидании. Такая путаница
всего дела, и сам виноват, не так бы строго было. Барант-сын еще не
возвращался — он в Париж уехал. А толков сколько было, и всё вышло от
дам».
Так житейски здраво, хоть и не очень-то лестно для Лермонтова, рассуждает г-жа Верещагина в письме к Сашеньке.
Что ж, у нее имелись к тому все основания.
8 мая Лермонтов приехал в Москву; на
следующий день присутствовал на первом именинном обеде Н. В. Гоголя в
саду Погодина на Девичьем Поле. По свидетельству С. Т. Аксакова, «…на
этом обеде, кроме круга близких, приятелей и знакомых, были:
А. И. Тургенев, князь П. А. Вяземский… М. Ф. Орлов, М. А. Дмитриев,
Загоскин, профессора Армфельд и Редкин и многие другие… После обеда все
разбрелись по саду маленькими кружками. Лермонтов читал наизусть Гоголю и
другим, кто тут случились, отрывок из новой своей поэмы «Мцыри», и
читал, говорят, прекрасно… Вечером приехали к имениннику пить чай, уже в
доме, несколько дам…».
Интересно, что и А. И. Тургенев сделал
заметку об этом вечере у себя в дневнике: «[Поехал] к Гоголю на Девичье
Поле у Погодина, там уже la jeune Russie (молодая Россия) съехалась… Мы
пошли в сад обедать. Стол накрыт в саду: Лермонтов, кн. Вяземский,
Баратынский, Свербеевы, Хомяков, Самарин, актер Щепкин, Орлов, Попов…
веселый обед. С Лермонтовым о Барантах, о кн. Долгорукове и о
Бахерахтше. Кн. Долгоруков здесь и скрывается от публики. Жженка и
разговор о религии. В 9 час. разъехались».
По обыкновению, Лермонтов в Москве
застрял — он никогда не спешил к месту службы, а уж тем более — Москва!
Только здесь он был дома, только здесь он «от одного только воздуха
толстел».
В Москве находилась и Щербатова,
которая после истории с дуэлью, как мы помним, покинула «опасный и
скользкий» Санкт-Петербург. А. И. Тургенев наблюдает обоих в Москве:
«Был у кн. Щербатовой. Сквозь слезы смеется. Любит Лермонтова».
12 мая Лермонтов все еще в Москве —
«любезничает», как отмечал Тургенев. 19 мая — Лермонтов еще тут. «…в
Петровское, гулял с гр. Зубовой… Цыгане, Волковы, Мартыновы.
Лермонтов», — кратко заносит в дневник А. И. Тургенев.
22 мая: «…в театр, в ложи гр. Броглио и Мартыновых, с Лермонтовым…»
Лермонтов действительно любезничает —
«кузину»(на самом деле довольно дальнюю родственницу) А. Вадковскую
просит «оставить за ним мазурку»; посещает и барышень Мартыновых, чем
крайне недовольна почтенная мать семейства, которая пишет (25 мая 1840
года) из Москвы сыну Николаю: «Мы еще в городе… Лермонтов у нас чуть ли
не каждый день. По правде сказать, я его не особенно люблю; у него
слишком злой язык, и, хотя он выказывает полную дружбу к твоим сестрам, я
уверена, что при первом случае он не пощадит их; эти дамы находят
большое удовольствие в его обществе. Слава Богу, он скоро уезжает, для
меня его посещения неприятны».
Наконец все сроки вышли, и в самом
конце мая Лермонтов все же отбывает из Москвы на Кавказ. Последний вечер
в Москве он провел у Н. Ф. и К. К. Павловых.
Николай Филиппович — тот самый,
которому Лермонтов посвятил на новогоднем маскараде 1832 года эпиграмму
«Как вас зовут? Ужель поэтом?», в которой насмехался над желанием
Павлова добиться привилегированного положения в обществе. Павлов не
сердился за эту юношескую выходку, ценил произведения Лермонтова («Как
хорошо рассказана Бэла! Лучше Марлинского»), принимал его у себя в доме,
который благодаря его супруге, Каролине Карловне, поэтессе и
переводчице, превратился в литературный салон (славянофильского
направления). В альбом Каролины Карловны было написано стихотворение
«Посреди небесных тел».
Павлова была из числа тех, кто до
конца жизни хранил и почитал лермонтовское творчество. Уехав в Германию,
она переводила его произведения на немецкий язык — отрывок из «Демона»
(«На воздушном океане»), стихотворение «Родина». В 1860-е годы она
написала либретто для оперы «Демон», задуманной композитором Б. А.
Фитингофом-Шелем, которое, однако, не было использовано.
Вот в этом доме, среди этих друзей, Лермонтов и провел свой последний московский вечер.
Лермонтов «…уехал грустный. Ночь была сырая. Мы простились на крыльце».
* * *
В начале июня по пути на Кавказ
Лермонтов заезжал в Новочеркасск к генералу М. Г. Хомутову; «прожил у
него три дня и каждый день бывал в театре».
Этот «феатр» Лермонтов юмористически описывает в письме Лопухину:
«…смотришь на сцену — и ничего не
видишь, ибо перед носом стоят сальные свечи, от которых глаза лопаются;
смотришь назад — ничего не видишь, потому что темно; смотришь направо —
ничего не видишь, потому что ничего нет; смотришь налево — и видишь в
ложе полицмейстера; оркестр составлен из четырех кларнетов, двух
контрабасов и одной скрипки, на которой пилит сам капельмейстер, и этот
капельмейстер примечателен тем, что глух, и когда надо начать или
кончать, то первый кларнет дергает его за фалды, а контрабас бьет в такт
смычком по его плечу. Раз, по личной ненависти, он его так хватил
смычком, что тот обернулся и хотел пустить в него скрипкой, но в эту
минуту кларнет дернул его за фалды, и капельмейстер упал навзничь
головой прямо в барабан и проломил кожу; но в азарте вскочил и хотел
продолжать бой и что же! о ужас! на голове его вместо кивера торчит
барабан. Публика была в восторге, занавес опустили, а оркестр отправили
на съезжую».
Прямо не верится, что вот так все и было и что Лермонтов ничего не придумал…
В Ставрополь, в главную квартиру
командующего войсками Кавказской линии и Черномории генерал-адъютанта
П. Х. Граббе, Лермонтов прибыл 10 июня и оттуда отправил верному другу
Алексису Лопухину весьма бодрое письмо:
«О милый Алексис!
Завтра я еду в действующий отряд на
левый фланг, в Чечню брать пророка Шамиля, которого, надеюсь, не возьму,
а если возьму, то постараюсь прислать к тебе по пересылке. Такая
каналья этот пророк!.. Я здесь, в Ставрополе, уже с неделю и живу вместе
с графом Ламбертом, который также едет в экспедицию и который вздыхает
по графине Зубовой, о чем прошу ей всеподданнейше донести. И мы оба так
вздыхаем, что кишочки наши чересчур наполнились воздухом, отчего
происходят разные приятные звуки…
Поцелуй за меня ручку у Варвары Александровны и будь благонадежен. Ужасно устал… Жарко…
Уф! — Лермонтов».
18 июня Лермонтов действительно
командирован был на левый фланг Кавказской линии для участия в
экспедиции, в отряде под начальством генерал-лейтенанта Галафеева.
Стеснительные условия службы в качестве командира взвода 12-й
мушкетерской роты Тенгинского пехотного полка (поэт был определен по
ходатайству Константина Данзаса в его батальон), по-видимому, Лермонтова
тяготил. Он предпочел более свободную от повседневной опеки должность
адъютанта в отряде Галафеева. Офицеры штаба — адъютанты, как их тогда
называли, — прикреплялись заранее к какой-либо части боевого порядка,
вели наблюдения за ее действиями, доносили об этом, а порой и сами
организовывали действия этих частей. Служба таких адъютантов была
сопряжена с большей опасностью, чем в строю. Так, в бою на реке Валерик
потери в офицерах строевых частей составили 8 процентов, а среди
адъютантов — около 20.
Шамиль довольно успешно действовал
против русских, «…являясь с чрезвычайною быстротой всюду, откуда уходили
войска наши, и с успехом увлекая за собою толпы плохо замиренных
горцев». Поэтому решено было перенести Кубанскую линию на реку Лабу и
заселить пространство между Кубанью и Лабой станицами казачьего
линейного войска. Сначала предполагалось возвести на Лабе укрепления, а
потом, под их прикрытием, — и станицы. На правом фланге действовал
Лабинский отряд под командованием генерал-лейтенанта Засса, а на левом,
под начальством генерал-лейтенанта Галафеева, — Чеченский, куда и
получил назначение Лермонтов. Общее наблюдение за обоими отрядами было
поручено генералу Граббе.
Преимущественно Лермонтов обитал в
Ставрополе. Там собиралось довольно интересное общество, сходившееся
большей частью у капитана Генерального штаба барона Ипполита Вревского.
Кроме Лермонтова и Монго-Столыпина, там бывали граф Карл Ламберт, Сергей
Трубецкой, Лев Сергеевич Пушкин, барон Россильон, уже известный нам
доктор Майер, декабристы — в их числе Михаил Александрович Назимов,
всеми любимый, а также очень знаменитый в те годы отчаянный человек
Руфин Дорохов. |