Сочинения Лермонтова «доставили ему славу
нового Баркова»: «Произведения эти отличаются жаркою фантазией и подчас
прекрасным стихом, но отталкивают цинизмом и грязью, в них
заключающимися, — с сожалением констатирует Висковатов. — Юнкера,
покидая Школу и поступая в гвардейские полки, разносили в списках эту
литературу в холостые кружки «золотой молодежи» нашей столицы, и, таким
образом, первая поэтическая слава Лермонтова была самая двусмысленная и
сильно ему повредила. Когда затем стали появляться в печати его
истинно-прекрасные произведения, то знавшие Лермонтова по печальной
репутации эротического поэта негодовали, что этот гусарский корнет смел
выходить на свет со своими творениями. Бывали случаи, что сестрам и
женам запрещали говорить о том, что они читали произведения Лермонтова;
это считалось компрометирующим… Первая репутация долго стояла помехою
для оценки личности поэта в обществе, да и теперь еще продолжает давать
себя чувствовать» (это писалось в 1880-е годы!).
По поводу одной «оды», в которой от
Лермонтова достается части начальствующего персонала Школы, «известный
наш библиограф NN» замечает: «Стихи зачастую довольно звучные, но
содержание по своей скабрезности едва ли не превосходит произведения
пресловутого Баркова. При виде этого рукописного журнала дивишься той
мощи гения Лермонтова, который мог развернуться в нем даже еще в этом
учебном заведении, среди обстановки крайне неблагоприятной…»
В «Уланше» — самой «скромной» из этих
поэм — изображается переход конного эскадрона Юнкерской школы в Петергоф
и ночной привал в деревне Ижоры. Главный герой — уланский юнкер «Лафа»,
посланный вперед квартерьером, а героиня — крестьянская девушка.
«Надо сказать, — объяснял Меринский, —
что юнкерский эскадрон, в котором мы находились, был разделен на четыре
отделения: два тяжелой кавалерии, то есть кирасирские, и два легкой —
уланские и гусарские. Уланское отделение, в котором состоял и я, было
самое шумное и самое шаловливое. Этих-то улан Лермонтов воспел, описав
их ночлег в деревне Ижорке, близ Стрельны, при переходе их из Петербурга
в Петергофский лагерь. Вот одна из окончательных строф — описание
выступления после ночлега:
Заутро раннее светило
Взошло меж серых облаков,
И кровли спящие домов
Живым лучом позолотило.
Вдруг слышен крик: вставай, скорей!
И сбор пробили барабаны,
И полусонные уланы,
Зевая, сели на коней».
Все товарищи Лермонтова имели
прозвища: князя Иосифа Шаховского за большой нос именовали Курком,
Алексея Столыпина — лучшего друга Лермонтова и его родственника — Монго,
самого Лермонтова — Маёшкой; Лафой называли Поливанова.
Тот же Поливанов, а также другие
персонажи — князь Барятинский и Шубин — действуют в поэме «Гошпиталь»;
«грязноватая поэма» «Петергофский праздник» изображает главным
действующим лицом юнкера Бибикова.
Висковатов утверждает, что все эти
сочинения сослужили Лермонтову дурную службу не только в плане репутации
«нового Баркова»; на него всерьез обижались влиятельные люди. «Те из
героев, упоминавшихся в них (поэмах), которым приходилось играть
непохвальную, смешную или обидную роль, негодовали на Лермонтова.
Негодование это росло вместе со славою поэта, и, таким образом, многие
из его школьных товарищей обратились в злейших его врагов. Один из
таковых — лицо, достигнувшее потом важного государственного положения, —
приходил в негодование каждый раз, когда мы заговаривали с ним о
Лермонтове. (Речь идет о князе Барятинском, «герое» «Гошпиталя».) Он
называл его самым «безнравственным человеком» и «посредственным
подражателем Байрона» и удивлялся, как можно им интересоваться для
собирания материалов его биографии. Гораздо позднее, когда нам попались в
руки школьные произведения нашего поэта, мы поняли причину такой злобы.
Люди эти даже мешали ему в его служебной карьере, которую сами
проходили успешно». |