Зимой 1839/40 года Лермонтов принимал
участие в каком-то очень таинственном «Кружке шестнадцати». В «Кружок
шестнадцати», кроме Лермонтова, входили: A.A. Столыпин-Монго, Ксаверий
Браницкий, H.A. Жерве, Д. П. Фредерикс, А. и С. Долгорукие, П. А.
Валуев, И. С. Гагарин, А. П. Шувалов и еще несколько человек (имена всех
участников точно еще не установлены). Вообще этот «кружок» как будто
окружен загадкой.
В 1879 году эмигрировавший из России
Ксаверий Браницкий издал в Париже французскую книгу «Славянские нации».
Она написана в форме писем И. С. Гагарину. Во вступительном письме
Браницкий писал: «В 1839 году в Петербурге существовало общество молодых
людей, которое называли по числу его членов «шестнадцатью». Это
общество составилось частью из окончивших университет, частью из
кавказских офицеров. Каждую ночь, возвращаясь из театра или с бала, они
собирались то у одного, то у другого. Там после скромного ужина, куря
свои сигары, они рассказывали друг другу о событиях дня, болтали обо
всем и все обсуждали с полнейшей непринужденностью и свободою, как будто
бы III отделения собственной его императорского величества канцелярии
вовсе и не существовало, — до того они были уверены в скромности всех
членов общества.
Мы оба с вами принадлежали к этому
свободному веселому кружку — и вы, мой уважаемый отец, бывший тогда
секретарем посольства, и я, носивший мундир гусарского поручика
императорской гвардии.
Как мало из этих друзей, тогда
молодых, полных жизни, осталось на этой земле, где, казалось, долгая и
счастливая жизнь ожидала их всех!
Лермонтов, сосланный на Кавказ за
удивительные стихи, написанные им по поводу смерти Пушкина, погиб в 1841
году на дуэли, подобно великому поэту, которого он воспел.
Вскоре таким же образом умер А.
Долгорукий. Не менее трагический конец — от пуль дагестанских горцев —
ожидал Жерве и Фредерикса. Еще более горькую утрату мы понесли в
преждевременной смерти Монго-Столыпина и красавца Сергея Долгорукого,
которых свела в могилу болезнь. Такая же судьба позднее ожидала и Андрея
Шувалова.
Из оставшихся в живых кое-кто оставил
некоторый след в современной политике. Но лишь один занимает блестящее
положение еще и поныне. Это — Валуев, принадлежащий к министерству, при
котором совершилось освобождение крестьян… Что касается нас обоих, то
мы, согласно с нашими убеждениями, пошли другими путями, совершенно
отличными от путей наших товарищей».
Эмма Герштейн в книге «Судьба
Лермонтова» придает этому кружку очень большое значение и связывает
участие в нем Лермонтова едва ли не с гибелью поэта (Лермонтов
возглавлял тайное — разумеется, антиправительственное — общество, и
поэтому царь натравил на него Мартынова, дабы устранить опасного
смутьяна).
Конспиративность Эмма Герштейн выводит
решительно из всего: «Бросается в глаза, что Браницкий называет только
умерших членов кружка, а из живых указывает на одного П. А. Валуева.
Видимо, он считал, что при высоком положении Валуева его нельзя было
скомпрометировать политически… Предусмотрительность Браницкого наводит
на мысль о конспиративном, а следовательно, политическом характере этого
аристократического кружка».
Б. М. Эйхенбаум (1935) сопоставил
скудные сведения Браницкого с двумя групповыми портретами работы
Григория Гагарина. «На обоих рисунках — названные Браницким персонажи, —
продолжает Эмма Герштейн. — Гагарин сам надписал имена над каждым. Но
один рисунок сделан в Петербурге, приблизительно в январе 1840 года, а
другой подписан самим художником: «Кисловодск. 28 августа 1840 год». В
Петербурге изображены Монго-Столыпин, Ксаверий Браницкий, Сергей
Долгорукий, Андрей Шувалов, его младший брат Петр Шувалов и Александр
Васильчиков, будущий секундант на дуэли Лермонтова с Мартыновым.
Художник нарисовал их в свободных, непринужденных позах. Браницкий,
стоя, самозабвенно говорит, подняв руку ораторским жестом. Сергей
Долгорукий, тоже стоя или расхаживая по комнате, возражает ему,
остальные внимательно слушают, удобно расположившись в креслах и
покуривая свои трубки. На переднем плане еле набросана карандашом
сидящая в кресле фигура. В ее контурах некоторые исследователи склонны
признать Лермонтова. Очевидно, Григорий Гагарин нарисовал одно из
собраний кружка. Из всех изображенных лиц только двое — Васильчиков и
Петр Шувалов — не указаны Браницким в числе «шестнадцати». Но они были
еще живы во время выхода книги «Славянские нации». Между тем оба они
тоже были однокурсниками Сергея Долгорукого. Напрашивается мысль, что
они могут быть причислены к членам кружка, влившимся в него со
студенческой скамьи… В Кисловодске изображены в пустой комнате за
карточным столом Монго-Столыпин, Сергей Долгорукий, Александр
Долгорукий, Жерве, Сергей Трубецкой (тоже будущий секундант на дуэли
Лермонтова), Александр Васильчиков, его сослуживец по Закавказской
комиссии сенатора Гана Ю. К. Арсеньев и боевой товарищ Лермонтова Карл
Ламберт. На дверях комнаты надпись: «Здесь я проигрался. Славянин».
Первые четверо, без сомнения, принадлежат к «кружку шестнадцати». Да и
сам художник Григорий Гагарин, умерший только в 1893 году, входил,
по-видимому, в кружок… Но почему же они все оказались вместе на
Кавказе? — Б. М. Эйхенбаум выдвинул три предположения. — Либо члены
кружка добровольно перевелись на Кавказ вслед за Лермонтовым, либо
конспиративный кружок был раскрыт и члены его высланы на Кавказ, либо им
«посоветовали» уехать…»
Эмма Герштейн, как и другие
исследователи советской поры, делает из Лермонтова диссидента. Не
представляется, чтобы это соответствовало истине. Не существовало таких
глубоко законспирированных сообществ, о которых не знало бы III
отделение. Все эти люди имели родственников и друзей, лояльных к
правительству. Большой свет — своего рода «большая деревня»: все друг
другу родня, все друг с другом знакомы. Неужто удалось бы держать в
секрете какой-то заговор, если таковой существовал?
Другой вопрос — почему это «тайное
общество» так ничего и не породило? Где хотя бы малейшие следы их
деятельности? Чем они вообще занимались, если не просто разговорами,
курением, игрой, дружеским и непринужденным времяпрепровождением?
И наконец, последнее возражение.
Лермонтов не был диссидентом. Он был недоволен не отдельными
распоряжениями правительства или какими-то реалиями современной ему
жизни, — он был недоволен состоянием человеческой души в мире. Поэтому и
«Герой нашего времени» — не о бедственном положении крестьянства, а о
нравственных терзаниях скучающего молодого офицера. Поэтому и «Демон» —
не о зверствах цензуры или телесных наказаниях в армии, а о том, что
соприкосновение с падшим духом тяжко, почти гибельно для человека.
Лермонтову несвойственно было
«примыкать» к группам; это мы видели еще на примере его отношений с
литераторами. Однако ему в высшей степени свойственно было, как бы
сейчас сказали, «тусоваться» в компаниях. В Москве, в пору юности, у
Лермонтова тоже была своя компания, она называлась «веселой бандой».
Первое (и единственное), чем он озаботился, оказавшись в Новгороде, на
новом месте службы, — обеспечил себе репутацию «доброго малого» в
обществе местных офицеров. Точно так же вел он себя и в других случаях
(«лермонтовская банда» в Пятигорске в июле 1841 года).
А вот состав участников «банды»,
подробности разговоров и отдельных похождений, потаенные мысли
Лермонтова и его побуждения (или отсутствие таковых) — все это, может
быть, известно, а может быть, и неизвестно… это была просто некая
удобная для него «среда обитания».
Именно в таком духе описывает эту
«среду» Н. М. Лонгинов: «В 1839–1840 годах Лермонтов и Столыпин,
служившие тогда в лейб-гусарском полку, жили вместе в Царском Селе, на
углу Большой и Манежной улиц. Туда более всего собирались гусарские
офицеры, на корпус которых они имели большое влияние. Товарищество
(esprit de corps) было сильно развито в этом полку и, между прочим,
давало одно время сильный отпор, не помню, каким-то притязаниям
командовавшего временно полком полковника С. Покойный великий князь
Михаил Павлович, не любивший вообще этого esprit de corps, приписывал
происходившее в гусарском полку подговорам товарищей со стороны
Лермонтова со Столыпиным и говорил, что «разорит это гнездо», т. е.
уничтожит сходки в доме, где они жили. Влияния их действительно нельзя
было отрицать; очевидно, молодежь не могла не уважать приговоров,
произнесенных союзом необыкновенного ума Лермонтова, которого
побаивались, и высокого благородства Столыпина, которое было чтимо».
|