Казалось, Чуковский снова смог восстать из пепла, воспрянуть после гибели
дел, которым отдавал себя целиком. Жизнь оказалась возможна без «Всемирной
литературы» – она еще агонизировала, но уже не работала, глава ее, Александр
Тихонов, был арестован. Собирались снова выпускать «Современный Запад»;
принимать участие в этом проекте К. И. уже не желал, полагая, что это было бы
штрейкбрехерством, но очень советовал туда пойти Тынянову. Закрытие «Русского
современника» стало тяжелым ударом, но имело свою положительную сторону:
высвободило время, которое он посвятил, наконец, работе над книгой о Некрасове,
поскольку впервые за долгое время мог не думать ежеминутно о зарабатывании
денег.
Появилась кажущаяся финансовая стабильность. В дневниках стали появляться
записи: Мария Борисовна купила новый чернильный прибор, этот год – год новых
вещей… После нескольких лет голода и донашивания старых, дореволюционных
костюмов люди стали обзаводиться новой одеждой, обувью, предметами обихода, хотя
по-прежнему оставались не вполне сытыми и бедно одетыми. Детские книги
Чуковского выходили большими тиражами, что давало неплохой доход. Обнаружился и
еще один источник материальных благ – переводы английских пьес. К. И. много
намучился с первой – «Плейбоем» Синга, но затем оказалось, что она принесла
хорошие деньги. "Я как-то мимоходом перевел Синга «Playboy of the Western
World» и, несмотря на то, что пьеса не имеет успеха, я продолжаю получать
сотни и сотни рублей", – писал он Раисе Ломоносовой.
Ломоносова появилась в его жизни в этом году и стала – заочно – близким и
дорогим другом. Жена инженера Юрия Ломоносова, постоянно жившая за границей, она
создала в Берлине литературное и переводческое бюро и налаживала контакты с
советскими писателями: искала подходящие книги для перевода на европейские
языки, пересылала в СССР иностранные книги на перевод. Чуковский «сосватал»
Ломоносовой знаменитого популяризатора науки Якова Перельмана (брата одесского
писателя Осипа Дымова, давнего знакомца К. И.), Юрия Тынянова и Бориса
Пастернака, который познакомил с Ломоносовой Цветаеву. Раиса Николаевна сыграла
значительную роль в жизни каждого из них – достаточно почитать адресованные ей
письма Пастернака; заочная ее дружба с Чуковским была короткой, но чрезвычайно
важной. Она посылала ему книги, искала нужные статьи и пьесы, слала кукол для
Мурочки, какао, деньги, была добрым литературным ангелом, умным читателем,
понимающим слушателем – недаром К. И. на разные лады повторял: «у каждого
человека должна быть своя Ломоносова», «тяжело без Ломоносовой» – и в последнем
письме, прощаясь, говорил печально: "Вы были всё это время так страшно мне
нужны, что, если бы Вас не было, Вас надо было бы выдумать. Нельзя делать
литературу совсем одиноко – без читателей, без со-страдателей, без
со-понимателей. А Вас как будто сам бог создал для того, чтобы Вы были другом
писателей".
У Ломоносовой К. И. просил современных английских пьес «с социальным
оттенком» (другие спросом не пользовались, и переводить их было бессмысленно),
делился с ней горестями и замыслами новой книги о детском языке, творчестве
детей и для детей – той самой, из которой впоследствии вырастет знаменитая «От
двух до пяти» (впервые она вышла под названием «Маленькие дети») – и которую он
хотел посвятить Раисе Ломоносовой. Переписка эта оборвалась в 1926 году при
грустных обстоятельствах. «Жена моя усталый, пожилой человек, которого я мучаю
уже 23 года, – писал Корней Иванович в последнем письме. – Когда я уехал в Лугу,
она случайно нашла одно мое письмо к Вам (неотосланное) и сделала из него
совершенно неверные выводы. Но в этом не ее вина, а ее беда: я своими прежними
проступками, лжами, изменами расшатал у нее всякую веру в мое благородство. Мое
письмо ударило ее, как обухом; главное – ее поразило то, что я жалуюсь в своем
письме на одиночество и поверяю Вам такие мысли, которых не поверял ей. Если бы
она была здорова, я спорил бы с ней, но она ужасно больна: после всякого
волнения она как мертвая, целыми неделями лежит в постели без сна и пищи – с
лютой мигренью – и проч.».
Жену оскорбила не странная любовь по переписке – хотя и в самом деле, письма
становились все более поэтичными, влюбленными, пылкими – Чуковский умел пламенно
увлекаться людьми; неотправленное письмо он сам называет «безумным»… Ее обидели
отчуждение, душевная привязанность мужа к другому человеку, жалобы на
одиночество – «ей кажется, что я не имею права быть одиноким, если я окружен
семьей», сокрушается Корней Иванович. Переписка оборвалась.
А ведь К. И. и в самом деле был одинок – как одинок любой писатель, за
исключением разве что братьев Гонкуров или Ильфа с Петровым. Как ни огромна
обида жены, которая была с ним рядом в самые трудные и голодные годы, родила
четверых детей, поддерживала, терпела взрывы темперамента, прощала неверность, и
которой теперь, почти на пороге 50-летия отказали, как она это видела, в
духовной близости – все-таки одиночество Чуковского не ее вина и вообще
состояние ей неподвластное. Одиночество – обязательная составляющая всякого
писательского труда; понимающий читатель – чудо, литературный друг – подарок
судьбы. А чем была Ломоносова для писателей середины 20-х – оторванных от
читателя, давимых, отрезанных от мировой культуры – трудно переоценить. «Каждое
Ваше письмо для меня как птица, влетевшая в форточку, – большая, дикая, морская,
с „сумасшедшинкой"…»
Да и семья для «окруженного семьей» Чуковского не была источником постоянной
радости. У сына Николая была беременна жена, молодые супруги бедствовали: у Коли
запретили роман «Танталэна», не принимали новые произведения, были трудности с
жильем – переписка отца и сына в это время сплошь сводится к решению денежных и
редакционных проблем. Дочь Лидия, чьи жизненные устремления и поиски в этот
период не встречали у отца понимания и сочувствия, навлекла на себя первую
по-настоящему серьезную неприятность. На общем собрании студентов в институте
комсомольская ячейка подтасовала результаты голосования, студенты возмутились,
подняли шум. Вскоре «явно по доносу удалой комячейки, в ночь с 26 на 27 мая 1925
года арестовали человек двадцать студентов, наиболее шумно топавших, свистевших,
кричавших. В том числе и меня, – писала Лидия Корнеевна в „Прочерке". – Дня
через три нас всех до единого выпустили». Из тюрьмы дочь еще успела прислать
матери записку о том, что в камере «довольно благоустроенно» и она там
«отдыхает». Просила не волноваться и не хлопотать, потому что «и так все будет
хорошо». В этот раз все обошлось, хотя немолодым Чуковским все труднее
становилось переносить подобные потрясения. В дневнике, разумеется, о Лидином
аресте не сказано ни слова.
По-настоящему счастлив К. И. только с Мурочкой – и тогда, когда снова
пишется. Летом периоды счастья становятся длиннее: получается «Федорино горе»,
он гуляет с Мурой и дочкой Тынянова Инной, придумал им целую страну Иннамурию,
играет с Мурой в школу, и в собаку Джэка, ждет ее по вечерам и волнуется, когда
она не приходит… Лето – дачная жизнь, всегда придающая ему новых сил. Купание,
солнечные ванны, катание на лодке, городки—и вдруг обрыв: «И все же – тоска. Как
будто я завтра умру».
В июле у Коли родилась дочь Тата, Наталья… Растерянный Чуковский записывает
в дневнике: «Как это странно: внучка. Значит, я уже не тот ребенок, у к-рого все
впереди, каким я ощущал себя всегда». А через два дня появляется запись, каких
давно не было, молодая и счастливая: «Луна, деревья как заколдованные,
изумительный узор облаков, летучая мышь, в лесочке соловей, – и дивные шорохи,
шепоты, шелесты, трепет лунной, сумасшедшей, чарующей ночи. И пусть меня черт
возьмет – пусть я издыхающий, дряхлеющий дед, а я счастлив, что переживаю эту
ночь. Жизнь как-то расширилась до вселенских размеров – не могу передать – вне
истории, до истории – и почему-то я представил себе (впрочем, не нужно, стыдно).
Пишу, а птицы поют, как будто что-то кому-то интересное рассказывают».
Тут бы крикнуть: остановись, мгновенье, ты прекрасно! Но мгновения не
останавливаются, летят дальше – а дальше осень, запрет детских книг, опись
мебели, цензура, фининспектор, безденежье, тьма работы. Жизнь не дает ему
опомниться, перебрасывая из котла с ледяной водой в котел с кипятком, словно
какая-то вечная молодость должна стать результатом этих процедур, а результат
совсем другой – переутомление и болезнь.