Несмотря на то, что Франсуа Рабле занимает одно из почетных мест в истории французской литературы и принадлежит к числу передовых мыслителей XVI века, мы не имеем вполне достоверной и подробной биографии его.

О его жизни и характере сохранились краткие, отрывочные сведения; часто биографы отождествляют его с героями его произведений и изображают как гуляку, пьяницу, вечно веселого буффона, для которого нет ничего святого; о нем рассказывают массу анекдотов, неправдоподобность которых бросается в глаза с первого взгляда. Самый год его рождения в точности неизвестен: одни считают, что он родился в 1488 году, другие – в 1490-м, третьи – даже в 1495 году. По-видимому, второе из этих предположений заслуживает наибольшего вероятия. Профессия отца его также подвергается сомнению: одни говорят, что он был кабатчик и трактирщик, другие называют его аптекарем. Во всяком случае достоверно, что он принадлежал к мелкой буржуазии города Шиннона в Турени и владел виноградником в окрестностях этого города. Честолюбие, весьма распространенное среди мелких буржуа того времени, мечтавших о епископских мантиях и кардинальских шапках для своих детей, заставило его посвятить Богу младшего из своих сыновей. Он поместил маленького Франсуа в аббатство Севильи, лежавшее рядом с его виноградником, а затем перевел его в монастырь Бомет около Анжера. Там мальчик должен был обучаться всему, что требовалось от образованного монаха, и в то же время готовиться к принятию духовного сана.

До нас не дошло сведений о том, какая жизнь велась в Бомете. В произведениях Рабле мы не находим ни одного указания на то, чтобы нравы его учителей отличались большею строгостью и воздержанностью, чем нравы про чих монахов, пьянство и распущенность которых служили неисчерпаемой темой для сатир народных писателей Франции, начиная с XIII века. Но несомненно, что в одном отношении бометские монахи заслуживали одобрения: они заботились об умственном развитии своих учеников, они не заглушали в них духа пытливой любознательности. Монастырские школы того времени были рассадниками просвещения в Европе. Они подготовили те светлые умы, которые явились поборниками знания, свободы, прогресса, врагами насилия и мракобесия. Школа Бомета могла гордиться многими из своих учеников: товарищами Рабле были, между прочим, братья Дю Белле, игравшие видную роль в истории Франции, и Жофруа д'Этиссак, впоследствии епископ Мальзе.

В Бомете Рабле принял монашество и затем, неизвестно вследствие каких причин, перешел в монастырь францисканцев в Фонтене-ле-Конт, в Пуату. Тут он окончил срок своего послушничества и, пройдя все установленные градации, получил священство в 1520 году.

В то же время научные занятия его не только не прекращались, а напротив, продолжались с усиленной энергией. Среди францисканцев он встретил несколько человек, подобно ему преданных науке, жаждавших знания. Он увлекся изучением астрономии, которая к этому времени окончательно отделилась от астрологии и в качестве самостоятельной науки привлекала умы ученых. Благодаря знаниям, заимствованным у арабов, математика быстро двинулась вперед, и это дало возможность строить астрономические выводы на более прочном основании. Вера в старые теории, для которых Земля являлась центром Вселенной, колебалась. В Италии, в Германии ученые делали наблюдения и открытия, которые должны были с полною очевидностью доказать ее несостоятельность; во Фрауенбурге скромный каноник Николай Коперник в тиши подготовлял свой великий трактат «О круговращении небесных тел», не решаясь еще предать его гласности.

Ключом ко всякому знанию служили в то время древние языки. Все научные сочинения писались не иначе как на латыни. Еще в Бомете Рабле научился совершенно свободно владеть этим языком, а теперь стал усердно заниматься греческим. В итальянских университетах греческий язык и греческая литература давно уже считались одним из главных предметов преподавания, а с введением книгопечатания и с распространением печатных экземпляров греческих классиков знакомство с ними вышло за пределы тесного круга цеховых ученых и приобрело значительную популярность среди образованного общества. Во Франции дело обстояло иначе.

В самом начале XIII века несколько духовных лиц были изобличены в еретических мнениях, и причиною этой ереси папское правительство признало знакомство их с произведениями древних мыслителей. Вследствие этого в статутах, данных Парижскому университету папами, воспрещается чтение Аристотеля.

Парижский университет долгое время питал суеверный страх к греческому философу, а заодно и всякое занятие греческим языком считалось еретическим. Во французских коллегиях XV и даже XVI века греческий язык вовсе не преподавался. Рабле и его друзья должны были тщательно скрывать свои греческие книги от прочей монастырской братии, чтобы не подвергнуться обвинению в вероотступничестве, в ереси. К счастью, они нашли друзей вне монастырских стен.

Один из товарищей Рабле по бометской школе, Жофруа д'Этиссак, благодаря влиянию и аристократическим связям своего отца был двадцати трех лет назначен епископом Мальзе, недалеко от монастыря Фонтене-ле-Конт. Молодой человек воспользовался своим высоким положением и соединенными с ним денежными выгодами, чтобы устроить себе самостоятельную жизнь вполне по своему вкусу. Один из современников говорит, что жизнь епископа Мальзе была идеалом гостеприимства и непринужденной веселости.

В его епископском дворце ничто не напоминало духовного звания хозяина; общество, собиравшееся у него, состояло главным образом из молодых ученых-гуманистов, и для их смелой мысли, для их острого слова не было запрещенных вопросов. Рабле являлся постоянно желанным гостем в этом кружке, перед которым ему не приходилось таить ни своих занятий, ни своего образа мыслей. Кроме того, у него были и другие, чисто светские знакомые в городе: юристы Жан Бриссон, Эмери Бушар, впоследствии советник и докладчик короля, Андре Тирако, судья, а впоследствии советник парижского парламента; они высоко ценили его знания и в своих письмах не раз называют его «самым ученым из францисканских братьев», «знатоком латинского и греческого языков», «человеком сведущим во всех науках».

Вероятно, отчасти под их влиянием Рабле принялся за изучение права и приобрел даже некоторую известность как сведущий законовед.

Занятие греческим языком послужило поводом к сношениям скромных францисканских монахов с известным в то время ученым, эллинистом Гильомом Бюде, основателем фонтенеблоской библиотеки и Collège de France. Сохранилось несколько писем, которыми Бюде обменялся с Рабле. Эта вполне дружеская полушутливая переписка, веденная наполовину по-латыни, наполовину по-гречески, показывает, с одной стороны, как свободно владел Рабле обоими этими языками, с другой, – с каким уважением относился знаменитый парижский ученый к безвестному еще в то время монаху.

Между тем начальство францисканского монастыря очень косо смотрело на ученые занятия и на светские знакомства Рабле и его друзей. Придравшись по какому-то пустому поводу, настоятель произвел обыск в их кельях: найдены были греческие книги, и набожные отцы пришли в ужас.

Заниматься греческим языком могли или еретики, или люди, готовые впасть в ересь, и надобно было пресечь зло в самом начале. Подозрительные книги были отобраны и торжественно сожжены, а против виновных начался целый ряд мелких преследований. Лами, друг Рабле, спасся из монастыря бегством. Рабле не успел последовать этому примеру и был заключен в монастырскую тюрьму. Чтобы оправдать эту жестокую меру, монахи стали рас пускать слухи о том, что он богохульствует и кощунствует, что он непочтительно отзывается о святых и их чудесах, что он опаивает братию какими-то зельями, располагающими к греху; они рассказывали, будто бы в день Св. Франциска, патрона монастыря, он забрался в церковь, снял с пьедестала статую святого, сам стал на ее место и позволил себе разные неприличные поступки.

Знакомые Рабле не верили ни одному слову из всех этих нелепых слухов и боялись, как бы ожесточенные монахи не погубили окончательно молодого ученого. Епископ Мальзе и Тирако сообщили Бюде, пользовавшемуся милостью короля, о грозившей Рабле опасности и сами поспешили к нему на помощь.

В качестве судьи Тирако удалось проникнуть в монастырь и добиться освобождения узника, а епископ выхлопотал ему у папы Климента VII разрешение оставить орден францисканцев и перейти к бенедиктинцам. Рабле получил звание каноника в аббатстве Мальзе и место частного секретаря епископа. Этим эпизодом закончилась его монашеская жизнь, продолжавшаяся целых 15 лет. В качестве секретаря он мог постоянно жить в епископском дворце, не подчиняясь никаким монастырским уста вам, пользуясь полной свободой в своих занятиях. Теперь ничто не мешало ему отдаваться науке, и он действительно посвящал ей почти все свое время. Продолжая читать классиков и делать из них переводы, он, кроме того, стал усердно заниматься естественными науками, преимущественно ботаникой и химией, изучать еврейский язык и знакомиться с новыми языками: итальянским, испанским, английским.

Такая разносторонность занятий была в духе того времени. Отдельные отрасли знания еще не достигли той степени разработки и специализации, какой они отличаются теперь. Количество опытов и наблюдений было крайне скудным, самые приемы и способы производства их находились в зачаточном состоянии; ученых интересовало не подробное исследование того или другого частного вопроса, а общие положения, общая система знаний, и каждый отдельный факт служил только для иллюстрации общего положения.

Кроме кружка гуманистов, группировавшегося вокруг епископа Мальзе, другой подобный же кружок, где Рабле был также своим человеком, образовался возле Гильома Дю Белле в Ланже. Эти кружки поддерживали самые деятельные связи друг с другом и с другими подобными же кружками во Франции, Германии и Италии; члены их вели между собою переписку, обменивались книгами и рукописями, пользовались каждым случаем для личных бесед. Среди опустошительных войн, разорявших государства Западной Европы, среди жестокого фанатизма, при помощи которого католичество пыталось защищать свои колебавшиеся основы, эти кружки гуманистов, космополитов по политическим убеждениям и веротерпимых до индифферентизма по религиозным, являлись светлыми оазисами, в которых укрывались свободная мысль, научное исследование, дух смелой критики.