Флобер продал «Госпожу Бовари» журналу «Ревю де Пари» за две тысячи франков, то есть на наши деньги приблизительно за 10 тысяч евро. Можно сказать, что он продешевил за книгу, над которой трудился в поте лица целых пять лет. И все же скромность этой суммы способна удивить лишь того, кто никогда не публиковался.

Гюстав еще не пришел в себя от работы над своей «бедной Бовари». Он отлично сознает, что главная героиня его романа — универсальный литературный образ. Возможно, что вовсе не он является автором приписываемой ему знаменитой фразы: «Госпожа Бовари — это я». Может быть, он никогда не произносил ее (в присутствии Амелии Боске, одной из его подруг). «Госпожа Бовари» является доказательством того, что читатель не может оставаться полностью равнодушным к тому, что написано в книге. Можно сколько угодно метать гром и молнии, ненавидеть и проклинать этот роман и читать его, словно нести тяжкую провинность. Все равно его героиня отражает глубокое разочарование человека, для которого, по словам Луи Арагона, жизнь не представляет особой ценности. Все свои личные противоречия, утраченные иллюзии и идеалы, а также все те черты, которые он с горечью подметил у своих современников, Флобер воплотил в образе главной героини. И, конечно, она — это вовсе не Флобер по меньшей мере по двум причинам: она читала мало и совсем не те книги и, главное, тупо верила в романтическую любовь. Третья же причина, которая не делала чести главной героине: Эмма Бовари глупа как пробка. И в высшей степени. Ей не хватает отрешенности, сарказма, иронии, искрометного юмора и духовной утонченности автора, который пишет не только, повинуясь велению сердца, но и по зову разума. Героиня романа — мелкобуржуазная, малообразованная обывательница. Она из тех женщин, кто «думает задницей, а не головой». Ее внутренний мир подвергается дотошному анализу интеллектуалом высочайшего уровня. Кроме того, и надо это отметить, автор наделен саркастическим складом ума, и у него, несомненно, тяга к черному юмору. Кого не рассмешат описание шапки Шарля, эпизод на свадьбе, операции на ноге Ипполита или же поездки в наемном экипаже по улицам Руана, тому невозможно понять глубокий смысл этого великого и ужасного романа, вышедшего из-под пера довольно молодого человека, но, похоже, прожившего не одну, а три жизни. Порой забывается, что «Госпожа Бовари» — это его первый роман.

Последствия не заставили себя долго ждать. Не успел Флобер отослать рукопись романа в «Ревю де Пари», как члены редколлегии впадают в панику. В империи шутки плохи с тем, что касается морали (или с тем, что дураки понимают под моралью). Журнал находится под особым наблюдением поборников нравственности из-за своей либеральной направленности. Напомним читателям, что в XIX веке слово «либеральный» обозначало в прямом смысле защиту всех свобод. Не то что в наши дни, когда мы воспринимаем его в искаженной форме, подразумевающей свободу лисицы в курятнике.

Флобер очень скоро пожалел, что отдал книгу в печать. «Я жил в полной гармонии с самим собой до тех пор, пока я сочинял для себя одного. Теперь же меня терзают тревоги и сомнения. Я чувствую нечто новое: творчество мне опостылело».

Роман ставит в затруднительное положение Максима Дюкана, кавалера ордена Почетного легиона с 1853 года («восхитительная эпоха, когда раздают награды фотографам, а поэтов отправляют в ссылку», — пишет Гюстав), который пребывает в большой нерешительности. Он передает роман для прочтения своим сотрудникам. И вот некий Луи Ульбах говорит о «странном произведении, смелом, циничном в своем нигилизме, неразумном по причине того, что убедительно, псевдоправдоподобном из-за большого количества деталей, лишенном целостности из-за многочисленных отступлений; без великодушной грусти… без размаха… без любви». Можно подумать, что читаешь отзывы некоторых современных издателей… Максим, возможно опасаясь лишиться ордена Почетного легиона, подливает масла в огонь, объявляя Гюставу, что журнал настоятельно требует сделать в тексте «купюры, которые мы посчитаем необходимыми; впоследствии ты сможешь издать свою книгу отдельным томом в том виде, в каком только твоя душа захочет… Смысл твоего романа теряется по причине большого количества блестяще написанных, но бесполезных эпизодов…».

Бесполезных эпизодов… Можно не поверить своим глазам и подумать, что тут какая-то ошибка, но нет: старый добрый друг Максим совсем не шутил. В ноябре того же года, когда роман был уже отдан в печать, Максим снова пишет: «Ранее я не шутил. Сцена с наемным экипажем выходит за все рамки приличного. Конечно, не для журнала, которому на нее наплевать, и не для меня, подписывающего этот номер с романом в печать, а для полиции нравов, которая вынесет нам выговор, от которого нам всем не поздоровится…»

То, что произойдет в дальнейшем, покажет, что Максим был по-своему прав. Вначале, однако, вышел из себя Флобер. В июле он отправляется в Париж, чтобы защитить свое детище и договориться о том, чтобы не вносить в текст значительных поправок. И все же, когда в октябре первый номер журнала с романом выходит из печати, над детищем Флобера сгущаются тучи. Роман изначально печатается таким, каким он создан, и Гюстав поправляет в тексте только несколько типографских опечаток. Он продолжает защищать свое произведение и оправдывать его: «Искусству чужда любезность и обходительность. Оно не требует ничего другого, кроме чистосердечия, честности и независимости мыслей».

Худшие опасения Максима Дюкана оправдываются: «Ревю де Пари» попадает в поле зрения органов правопорядка из-за несчастной Эммы. Журналу грозит судебное преследование. И, сколько Максим ни упрашивал сурового и непреклонного Гюстава, он ничего не добился. Флобер наотрез отказывается менять в своем тексте даже точку с запятой: «Если „Ревю де Пари" находит, что я наношу вред его репутации, если журнал дрожит от страха, есть простой выход — перестать печатать „Госпожу Бовари", и дело с концом. Мне все равно, что будет». Он с таким же безразличием относится к нападкам в прессе, уголовному преследованию и даже к тому, что журналу «Ревю де Пари» будет запрещена публикация романа. И все из-за того, что следовало бы отказаться от издания «Госпожи Бовари». Только и всего.

И все же из-за предосторожности журнал продолжает настаивать на сокращении части текста, которую считает наиболее опасной. Чтобы найти компромисс с редакцией журнала, Гюстав предлагает предварять публикацию романа предостережением читателям, что перед ними «только отрывки из романа, а не всё произведение в целом».

Тем временем книга продолжает выходить в свет. Женщины читают роман, чтобы пощекотать себе нервы. «Все парижские дамы полусвета вырывают „Госпожу Бовари" друг у друга из рук, чтобы найти непристойные сцены, которых там нет».

Скандал вполне может нанести вред репутации любого человека, несмотря на уровень его таланта. В случае с Флобером, который пользовался поддержкой литературного мира во главе с Ламартином, нескольких влиятельных придворных дам, приближенных императору и даже императрице, а также всех, кто понимает то, что читает, дело принимает плохой оборот потому, что издание романа «Госпожа Бовари» становится неприятным для общества явлением, влекущим серьезные последствия. В чем же упрекают автора? В том, что он глумится над моралью, семьей, религией. «Но эти судьи глупы, как ослы. Они не знают ничего об этой религии, которую они так ревностно защищают». Пример? Сцена последнего причастия, детали которого точно соответствуют церковному ритуалу…

И все же глупость не пробиваема, и буржуазия жаждет осуждения инакомыслия. Это вынуждает Флобера выбраться из своего медвежьего угла и броситься в контратаку, как он умеет это делать, когда его вынуждают обстоятельства. Следует признать, что он испытывает при этом некое радостное волнение. Это наводит на мысль, что ему нравится вызывать переполох в вольере с дикими зверями. Он встречается с министром просвещения и шефом полиции, чтобы убедить их в том, что не является каким-то жалким бумагомарателем, идущим на скандал для обеспечения выгодной продажи своего творения. У него «есть, на что жить», он происходит из известной и уважаемой в Руане семьи. Успех книги, а также поддержка известных людей окрыляют его. В свете приближающихся выборов он даже советует брату Ашилю намекать потихоньку тем, кто идет на выборы, на то, что избиратели не поймут, если осудят сына доктора Флобера. Его совет выглядит несколько странным, поскольку известно, с каким «уважением» Гюстав относится к всеобщему избирательному праву…

Решив, что дело закрыто, он возвращается в Круассе. «Я вновь живу бедной событиями жизнью, спокойной и неинтересной, где фразы вместо приключений и где я не собираю других цветов, кроме метафор», — пишет он Элизе Шлезингер.

И все же прокуратура не забывала о нем. 15 января 1857 года адвокат Гюстава и друг семьи Флобер мэтр Сенар сообщает, что его дело передано на рассмотрение в суд. Естественно, что перспектива судебного разбирательства подогревает интерес к «Госпоже Бовари». «Все читали ее, читают и хотят прочитать». Что же касается Гюстава, то он «с минуты на минуту ждет сообщения о том, где и в какой день ему надлежит сесть на одну скамью с мошенниками и голубыми за преступление, выражающееся в написании романа на французском языке».

Этот процесс обещает быть литературным и светским событием, поскольку Гюстав становится знаменитостью. Теофиль Готье публикует даже отрывки из «Искушения святого Антония», которые вызывают восхищение Ламартина. Флобера поддерживают, императрица дважды замолвила за него слово, ему предлагают выгодные контракты на будущие публикации.

Между тем Флобер чувствует себя далеко не в своей тарелке, когда 29 января 1857 года его вызвали на судебное заседание в парижский Дворец правосудия. Он уже приготовился выслушать приговор, осуждающий его на тюремное заключение. При таком исходе судебного заседания он решает, что не будет просить ни о каком снисхождении, чтобы не покрыть себя бесчестьем. Словно Иисус Христос вместе с парой разбойников, скамью подсудимых с ним разделяют владелец типографии Огюст Пийе и редактор «Ревю де Пари» Лоран Пиша. Что же касается генерального прокурора, то это печально известный Эрнест Пинар, кто три месяца спустя будет выступать в суде в роли обвинителя против Бодлера с его «Цветами зла».

Адвокат Жюль Сенар также является известным лицом. Флобер познакомился с ним в 1847 году. В то время он председательствовал на «банкете реформистов», во время которого Гюстав наслушался немало глупых речей. Адвокат и «умеренный республиканец» Сенар был президентом Национальной ассамблеи в 1848 году, затем министром внутренних дел. Еще задолго до этого он вел решительную борьбу в Руане с рабочими и республиканцами самого радикального направления. В ту пору политические волнения стали причиной гибели десятка людей, но Сенар, представленный к награде в качестве поощрения за наведение правопорядка, начал успешную политическую карьеру, которая закончилась с падением Второй республики. Затем он вступил в парижскую коллегию адвокатов. И вот этого «центриста» сомнительного толка, но бесспорно талантливого юриста Флобер выбрал для своей защиты.

Что же касается Эрнеста Пинара… Несчастный человек! Бедолага впоследствии заслужил репутацию недалекого человека, воплощавшего всю тупость правящего класса и императорской власти, упертого поборника давно ушедшей в прошлое морали. Произнесенная им на процессе обвинительная речь, которую Флобер стенографировал за свой счет, чтобы сохранить для истории, заслуживает того, чтобы на ней остановиться немного подробнее. Скажем так: в своей неблаговидной роли Пинар сделал все, что мог. В любом случае нет сомнения, что он добросовестно прочитал роман от корки до корки. Возможно, что он даже наслаждался его отдельными страницами, как служитель церкви, нечаянно оказавшийся в борделе. Впрочем, много лет спустя его схватят за руку на месте преступления как автора поэм непристойного содержания!

И в чем же он обвиняет «Госпожу Бовари»? В «чувственности» и прославлении адюльтера. Он выдает характеристики каждому персонажу, хотя делает это весьма тенденциозно, поскольку убежден в аморальности романа. Совершенно очевидно, что освобождение Эммы от одежды перед Леоном и шнурок, который скользил вокруг ее бедер, как змея, когда она выдергивала его из корсета, произвели большое впечатление на прокурора. Мы можем в порядке юмора привести несколько повторяющихся цитат из его обвинительной речи: «Господа, я говорю, что сладострастные подробности не могут быть прикрыты морализаторством, иначе станет возможным рассказывать обо всех мыслимых и немыслимых оргиях, описывать все мерзости из жизни публичной женщины, когда она находится на убогой больничной койке».

Совсем в другой тональности выдержана речь адвоката, защитника на процессе, мэтра Сенара. Чувствуется, что он вложил в нее душу и скрупулезно изучил роман. Один за другим он разрушает все доводы обвинения и доказывает их полную абсурдность и несостоятельность. Вспоминая, какие слова нашел адвокат в защиту книги, Флобер пишет брату Ашилю: «Защитительная речь мэтра Сенара была великолепной. Он разнес в пух и прах прокурора, который юлой крутился на своем стуле, и заявил, что не будет отвечать. Мы добили его цитатами из Боссюэ и Масийона, а также непристойными пассажами из Монтескье и т. д. Зал был в восторге. Это было прекрасно, и я воспрянул духом».

По правде говоря, мэтр Сенар пускает в ход тяжелую артиллерию. Он ссылается на то, каким уважением семья Флобера пользуется в Руане: имеющий уши да услышит! Он также приводит цитаты из письма Ламартина, в котором автор восхищается романом, высмеивая обвинения в нападках на церковь. 7 февраля 1857 года выносится приговор, согласно которому дело закрывается: Флобер и его сотоварищи по скамье подсудимых оправданы «без уплаты судебных издержек». С вынесением порицания, так сказать, для приличия.

Флобер торжествует, однако эта победа имеет горькое послевкусие. Судебный процесс, даже выигранный, не остается без последствий. «Я чувствую себя проституткой… Я противен сам себе». Известность — одна из форм агрессии, в особенности если она приобретается не самым лучшим способом и к ней не стремишься. Кроме того, это дело лишний раз открыло ему глаза на человеческую глупость, духовную нищету буржуазного общества, показало «отчаянно свирепое лицо социального лицемерия».

Роман выходит из печати отдельным изданием в апреле 1857 года. Никогда еще продвижение на рынок книги не было столь успешным: сами органы правопорядка исполнили роль рекламщиков для «Госпожи Бовари»! За неделю расходятся все напечатанные 6600 экземпляров книги. Надо выпускать книгу вторым тиражом. Издатель, Мишель Леви, с которым Флобер подписал заранее контракт на мизерную сумму в 800 франков, срывает большой куш. Как пишет Гюстав одному из своих друзей Жюлю Дюплану: «…продано 15 тысяч томов, это значит, что 30 тысяч франков ушло у меня из-под носа». Леви делает широкий жест и от своих щедрот выплачивает автору премию в 500 франков. Иногда встречаются нищие писатели, но бедный издатель — это большая редкость.

И все же, что бы там ни было, к Гюставу приходит слава. И вот теперь литературные критики, среди которых несколько вполне доброжелательных «острых перьев» и много тупиц (куда же без них?), обращают свои взоры на «Госпожу Бовари». Сент-Бёв посвящает роману в журнале «Ле Монитёр универсель» от 4 мая 1857 года весьма хвалебную статью, где отмечает, верный своему излюбленному «психологическому» методу, что «господин Флобер владеет пером так, как другие держат скальпель». Совсем неплохо сказано про сына известного хирурга. Другие авторы чего только не пишут! Одни обвиняют Флобера в том, что его книга написана на «низком художественном уровне». Писателя также упрекают в том, что он написал «произведение, тяжелое по стилю, вульгарное и преступное перед обществом». Некоторые критики приводят убийственный аргумент: «Излишнее усердие не заменяет спонтанности, которая идет от чувства». В заключение автор называет «Госпожу Бовари» «большой кучей навоза». Эти «золотые перья» давным-давно канули в Лету. Их имена преданы забвению. Мы не станем выкапывать их скелеты из могил.

Между тем роман пользуется огромной популярностью среди женщин. Он завораживает и волнует их воображение. Не правда ли, Флобер с исключительной проницательностью описывает идиосинкразию большинства представительниц женского пола в частности и независимо от половой принадлежности человеческой особи вообще? «Боваризм» — это состояние сознания, предрасположенное к мечтательности, иллюзорному стремлению к идеалу, миражам идеальной любви, употреблению самых слащавых слов, глупой вере в то, что в других краях трава зеленее и небо голубее. Флобер с присущей его перу беспощадной точностью и стилистической художественностью оркестровал эту партитуру. Самые образованные и умные читательницы скоро поняли, насколько точно он раскрыл эту тему. История Эммы служит ему основой для анализа человеческой сущности.

Одна из таких незаурядных женщин появляется в жизни Гюстава. Это мадемуазель Леруайе де Шантепи, старая дева, которая пишет Гюставу восторженные письма. Она вовсе не сумасшедшая и не экзальтированная особа. Она проживает в Анжере, откуда никогда не выезжала. Флобер так никогда и не встретится с ней, но они будут вести переписку с перерывами около пятнадцати лет. Воспитанная в католицизме, но восставшая против его канонов и страдающая из-за узости и глупости системы воспитания, она причисляет себя к социалистам. Она прочитала «Госпожу Бовари» с огромным интересом, словно книга была написана про нее, и отомстила за все нанесенные ей оскорбления. Отныне только с этой женщиной Гюстав будет делиться своими сокровенными мыслями и писательскими переживаниями и сомнениями.

В этой скромной и боязливой женщине он распознал родственную душу. Она с большим успехом заменит Луизу Коле, поскольку ничего от него не требует и не ждет, разве что обмена мнениями по вопросам литературы или философии. Гюстав делится с ней мыслями, которые определяют его мироощущение в тот момент: «С большой радостью я готов броситься в огромную черную дыру. И между тем то, что меня влечет более всего, — это религия. Я хочу сказать — все религии, не выделяя какую-то одну из них. Отдельная догма отталкивает меня, но я рассматриваю чувство, которое лежит в их основе, как самое естественное и самое поэтичное в человечестве… Я не испытываю симпатии ни к одной политической партии, или, вернее, я презираю их всех… Мне ненавистен любой деспотизм. Я — ярый либерал. Вот почему социализм мне кажется жутким учением, способным убить любое искусство и всякую нравственность».

С этой старой девой (она на 20 лет старше Гюстава) и большой почитательницей его таланта он делится своими творческими планами. И сообщает ей основные сюжетные линии своего будущего проекта. Он задумал написать о восстании наемников в Карфагене, произошедшем за три века до рождения Иисуса Христа. И это будет «Саламбо».