Двадцатого июля 2010 года «Российская газета» в рубрике «События» дает яркий репортаж «День благодарения» Юрия Соломонова.
В подмосковном писательском поселке Переделкино
открылся музей-галерея поэта Евгения Евтушенко, в который вошли
коллекция живописи ста лучших мировых художников и 300 фотографий,
сделанных поэтом во время поездок по свету, различные
литературно-исторические документы и рукописи, в том числе и поэма
«Братская ГЭС».
…Отутюженный металлоискателем иду по вымощенной
дорожке в глубь двора и вливаюсь в толпу народа, сидящую и стоящую
вокруг крыльца «Музея Евгения Евтушенко». Эту галерею выстроил он сам,
чтобы сегодня торжественно и безвозмездно передать свою личную коллекцию
картин, скульптур, фотографий и документов в дар государству.
Это более сотни работ, среди которых не только
Пикассо, но и Шагал, Пиросмани, Макс Эрнст, Светлин Русев и другие,
включая и неизвестных ранее — тех, кого открывал сам Евтушенко.
В тенечке скромно стоят министр культуры Александр
Авдеев, спикер Совета Федерации Сергей Миронов. Художник Зураб Церетели,
как истинный грузин, греется в лучах не только славы, но и нынешнего
нещадного солнца. Не жмется в тени и литературная общественность — в
отсутствие хозяина камеры то и дело останавливаются на их вдохновенных
лицах.
Поэт и даритель появляется тихо, слегка опираясь на
трость (уж не та ли, что помогала когда-то Марку Твену?). Потом одно из
изданий с восторгом напишет, что поэт еще за десять минут до церемонии с
упоением работал в своем кабинете. И я допускаю, что это может быть
правдой.
Евтушенко начинает спокойно, даже устало — о том, как он собирал эту коллекцию.
Это не исповедь классического коллекционера, рьяно
отыскивающего предметы и ценности, составляющие его страсть или его
бизнес. Наш герой свою коллекцию проживал. Каждая ее частица была
частицей жизни, творчества, дружбы, встреч с интересными и великими
людьми.
Чего стоит только один рисунок Пикассо. Дело в том,
что великий художник предлагал поэту на выбор две работы, а тот возьми и
скажи: «При всем уважении не возьму. Не нравятся они мне. В них
чувствуется ваша обида на женщин. Нельзя из-за одной обижаться на всех и
переносить это чувство на творчество». — «Но как она могла уйти от
Пикассо!» — вскричал мастер. А потом сравнил русского гостя,
отказавшегося от его работ, с Настасьей Филипповной, способной сжечь
огромные деньги. Ну а рисунок Пикассо, услышав эту историю, Евгению
Александровичу подарила вдова живописца и скульптора Фернана Леже.
Женщины покидали и самого Евтушенко. Но достаточно
пойти по залу с фотографиями, сделанными поэтом, чтобы понять его
отношение к лучшей половине человечества. Он говорит, что фотоэкспозицию
посвятил памяти «великого американского фотографа и человека Эдварда
Стайхена». Когда-то вместе с художником Олегом Целковым попали на его
выставку в Москве. Этот замечательный старик был допущен со своей
выставкой в СССР лишь потому, что воевал в союзных войсках и снимал
знаменитую встречу на Эльбе. «А в его книгу "Семья человечества” я
просто влюбился».
Я слушаю его и вспоминаю примеры его личной
влюбчивости в других людей, в их талантливость, яркость, неповторимость.
Помню, на заре перестройки он позвонил и сообщил, что открыл
гениального поэта, которого надо срочно слушать, публиковать,
поддерживать. И вот мы уже сидим у Евтушенко и слушаем недавно
вернувшегося из мест лишения свободы парня по имени Вадим Антонов,
который читает поэму «Помиловка». Это ее, спустя время, Евгений
Александрович протолкнет в один из толстых журналов. А тогда после
чтения из Переделкина мы в кромешной ночи едем в какую-то деревеньку,
где квартирует Антонов, чтобы отведать домашнего яблочного сидра. Затем,
разочаровавшись в напитке, но не в Антонове, пробираемся назад, где
Евтушенко извлекает из запасников грузинское вино. Потом на минуту
исчезает и выходит, держа в руке шикарный пиджак. «Вадим, — говорит
он. — Эту вещь подарил мне сам Роберт Кеннеди. Я хочу, чтобы этот пиджак
стал твоим талисманом».
И вот он, довольный, осматривает гостя в
легендарном наряде. Затем вдруг достает из стола ножницы и говорит:
«Нет, гражданин Антонов, что-то от Кеннеди не могу не оставить себе. Не
сердись, я пуговицы на память отрежу…» <…>
А уже следующим вечером он взошел на сцену
Политехнического музея, где вместе с традиционно полным залом привык
отмечать свой очередной день рождения.
Завидуют ли ему другие? Наверное. Все ли его любят?
Да где уж там! Известно, как относился к нему, например, Иосиф
Бродский, сказавший, что «если Евтушенко против колхозов, то я — за…».
Поэтому Евгений Александрович даже на меня
обижался, когда я в одном из материалов использовал словечко, брошенное в
его адрес Бродским.
Но вот ведь что поразительно! Когда в начале
восьмидесятых «Литературная газета» начинала возрождать поэтические
вечера в Политехническом, именно Евтушенко сказал: «Нужно пригласить
Бродского!» Я был свидетелем, как просвещенные критики почти хором
кричали ему, что нобелевский лауреат ни за что не приедет на родину.
Он смотрел на них, как на глубоко несчастных людей. А потом тихо сказал: «Но вы же не пробовали…»
В этом он весь. Мы будем говорить, спорить,
умничать, ввергать в скепсис друг друга. А он будет делать. Пробовать
себя в очередной раз. Поэтом, писателем, фотографом, актером, режиссером
этой жизни.
В этот жаркий день он был всего лишь Дарителем.
Щедрым. Благородным. Веселым. Молодым.
У него снова получилось.
Когда-то Межиров написал: «Юбилейные какие-то
времена». Ну да, был ленинский юбилей и прочие. На российской сцене
нынче наступили времена премиальные. Не то чтобы премий не было прежде.
Были. И случай Пастернака был. Не было такой вакханалии. Открытой гонки
за призами и сутолоки вокруг этого.
В 2011 году Нобелевский комитет работает, как
всегда, — в обстановке секретности: имена обсуждаемых (номинированных)
писателей оглашаются лишь через полвека после присуждения премии.
Британская букмекерская контора Ladbrokes ежегодно составляет свой список.
Самым вероятным кандидатом назван 81-летний
сирийский поэт Адонис (настоящее имя — Али Ахмад Саир Асбар). Его шансы
оцениваются как 4 к 1. Поэты очень давно не получали Нобелевскую премию,
а Адонис уже много лет считается одним из главных на нее претендентов.
На втором месте — швед Тумас Транстрёмер (шансы — 9/2). Ему тоже восемьдесят один.
На третьем — Томас Пинчон, из числа бывших (1960–1970-е годы) властителей дум американских интеллектуалов (10/1).
У Харуки Мураками — 16/1. В списке есть также
американские живые классики Филип Рот, Кормак Маккарти и Джойс Кэрол
Оутс (25/1), чех Милан Кундера (33/1), британцы Йен Макьюэн и Салман
Рушди (40/1). А также двое русских — Виктор Пелевин (50/1) и Евгений
Евтушенко (80/1). Шансы Пелевина, таким образом, равны показателям
Умберто Эко — у него тоже 50/1. На последнем месте — американский певец и
поэт Боб Дилан, его шансы оцениваются как 100/1. Когда-то их постоянно
сравнивали — Евтушенко с Диланом.
Двадцать пятого сентября 2011 года, в пятницу, в
питерском Эрмитажном театре прошла VIII церемония вручения международной
премии за развитие и укрепление гуманитарных связей в странах
Балтийского региона — «Балтийская звезда». В этом году лауреатами премии
стали: поэт Евгений Евтушенко, художественный руководитель
Петербургской филармонии и дирижер Юрий Темирканов, актер Юозас
Будрайтис, директор Национальной оперы Латвии Андрейс Жагарс. В
номинации «Память» премия присуждена польскому поэту Чеславу Милошу.
«Балтийская звезда» учреждена в 2004 году Министерством культуры России,
Союзом театральных деятелей, комитетом по культуре правительства
Санкт-Петербурга, фондом «Балтийский международный фестивальный центр»,
Всемирным клубом петербуржцев и Центром национальной славы. Перед
началом церемонии на большом экране были показаны фотографии лауреатов
премии прошлых лет: Раймонд Паулс, Донатас Банионис, Михаил Пиотровский,
Александр Сокуров, Кирилл Лавров, Вия Артмане, Лев Додин, Андрей
Петров, Даниил Гранин, Кшиштоф Занусси, Сергей Слонимский. «Когда я
смотрел эти кадры, — сказал Евтушенко после вручения памятного знака, —
то подумал: "На удивление одни приличные лица”».
Шестого октября Нобелевскую премию за 2011 год выиграет Тумас Транстрёмер.
А с Питером у Евтушенко давний, долгий роман. На его
семидесятилетие в Большом зале Петербургской филармонии ему вручили
Царскосельскую премию с бронзовой статуэткой Ахматовой и он выводил на
сцену четырнадцатилетнего сына Женю; через пять лет в декабрьском
Ледовом дворце после фурора в «Олимпийском» прогремела рок-опера «Идут
белые снеги», а в сентябре 2012 года в театре-фестивале «Балтийская
звезда» был сыгран мюзикл Раймонда Паулса на евтушенковские стихи
«Возвращение в любовь»: ностальгия по шестидесятничеству. Музыку на 13
вещей, среди которых «Старый друг» и «Я люблю тебя больше природы»,
Паулс написал в 2009-м, а в 2010-м в Риге вышел диск — пел Интарс
Бусулис.
В феврале 2012 года колумнистка журнала «Новое
время» / «The New Times» Валерия Новодворская напечатала эссе
«Поэт-на-договоре». Возникает образ героя с чертами и заслугами оного
нового Геракла.
Лернейской гидре все равно, кто на нее бросается:
свои или чужие. Сгоряча может и голову откусить. И когда в 1968 году
после вторжения в Чехословакию Евтушенко кинулся посылать телеграммы
протеста Брежневу прямо из Коктебеля — это был подвиг. Это первый.
<…> Второй подвиг случился, когда взяли Солженицына. <…>
Третий подвиг — «Бабий Яр» (1961). Это был прорыв плотины молчания.
Четвертый — «Братская ГЭС». Уже идет 1965 год, десталинизация кончилась,
а он опять про лагеря! И про гетто (глава про диспетчера света Изю
Крамера). Это настоящие стихи, без скидок, о том, как замучили Риву,
возлюбленную Изи. Пятый подвиг — то самое стихотворение «Танки идут по
Праге».<…> Шестой и седьмой подвиги — это поэма «Казанский
университет» и стихотворение «Монолог голубого песца на аляскинской
звероферме». «Университет» — это 1970-й. «Песец» — тоже начало 70-х.
Восьмой — отказался брать в 1993 году орден Дружбы народов в знак
протеста против войны в Чечне (а некоторые либералы и премиями не
побрезговали). Девятый — его фильм по его же сценарию «Смерть Сталина»
(1990). Ненавидеть он умеет, этот эпикуреец. И страдать — тоже. Ведь
история песца — его история. «Я голубой на звероферме серой. Но, цветом
обреченный на убой, за непрогрызной проволочной сеткой не утешаюсь тем,
что голубой. И вою я, ознобно, тонко вою, трубой косматой Страшного
Суда, прося у звезд или навеки — волю, или хотя бы линьки… навсегда. И
падаю я на пол, подыхаю, и все никак подохнуть не могу. Гляжу с тоской
на мой родной Дахау и знаю: никуда не убегу. Однажды, тухлой рыбой
пообедав, увидел я, что дверь не на крючке, и прыгнул в бездну звездного
побега с бездумностью, обычной в новичке». И вот разрядка, развязка — и
для песца, и для поэта: «Но я устал. Меня сбивали вьюги. Я вытащить не
мог завязших лап. И не было ни друга, ни подруги. Дитя неволи для
свободы слаб. Кто в клетке зачат, тот по клетке плачет. И с ужасом я
понял, что люблю ту клетку, где меня за сетку прячут, и звероферму —
Родину мою». <…> Эта поэма («Казанский университет». — И. Ф.) помогла
мне выжить, я ее прочла в казанской спецтюрьме. <…> Десятый
подвиг — не признавал ГДР, считал, что Берлинская стена должна пасть, об
этом говорил вслух, и в ГДР — тоже… <…> Одиннадцатый подвиг — это
то, что Евтушенко был в 1991 году у Белого дома. Хватит на искупление?
Двенадцатый подвиг, по-видимому, впереди.
На свой юбилей в Политехнический музей он приехать
не смог. «Много болячек». 18 июля 2012-го на радио «Свобода» у
Александра Гостева гостят обозреватели PC поэт Игорь Померанцев и
литератор Кирилл Кобрин.
— Чье 80-летие сейчас отмечается — поэта и его
стихов или символа эпохи? Что вспоминается, когда звучит фамилия
Евтушенко, — конкретное ушедшее время или человек и его строчки?
Игорь Померанцев. Мне приходят в голову
прежде всего его песни, подлинно народные, например, «Весенней ночью
думай обо мне». По-моему, он вечно молодой поэт. Лермонтов погиб в 27
лет, но в голову не приходит думать о нем как о молодом поэте, а Евгений
Евтушенко даже в 80 лет остается молодым поэтом. Я сейчас вспоминаю
текст Рильке, выдающегося австрийского поэта, «Письма к молодому поэту»,
где он делится своими соображениями о том, как стать зрелым поэтом.
Например, он пишет: «Не ищите внешнего успеха, углубитесь в себя». И еще
один совет: «Не бойтесь беседы наедине с собой».
— Можно ли говорить, что популярность Евтушенко принесли не только его стихи, но и знаменитые сценические выступления?
Кирилл Кобрин. Прежде всего стихи, конечно.
При всем массовом успехе и популярности поэтических чтений 60-х годов и
выступлений его в больших залах в 70-е, 80-е, 90-е и даже нулевые годы, в
процентном отношении к тем, кто любит поэзию Евтушенко, число тех, кто
видел его живьем, ничтожно. Но думаю, что здесь надо искать некий
компромисс. Это образ поэта-гражданина, который в свое время изобрел
Некрасов: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан».
Евгений Евтушенко очень одаренный стихотворец и настоящий
поэт-гражданин. Он не рефлексирует, он реагирует. За всю свою долгую
жизнь он реагировал на изменяющиеся обстоятельства жизни страны и
советского общества по-разному, а потому был и остается своего рода
барометром части советской интеллигенции. Не высоколобой советской
интеллигенции, среди которой модно отзываться о нем несколько
презрительно, но и не наименее образованной ее части. И я бы добавил еще
одну вещь: он действительно невероятно энергичный и одаренный
стихотворец и невероятно трудолюбивый человек. Он написал столько, что,
может быть, только Солженицын или Лев Толстой могут с ним в этом
посоперничать.
— Оппоненты в свое время упрекали Евтушенко в
тяжеловесной, пафосной риторике и в самолюбовании. Если мы говорим о его
стиле, с литературной точки зрения это было оправданно?
Игорь Померанцев. Поэзия 60-х годов — это
эрзац свободы. Когда-то Евгений Евтушенко участвовал в «круглом столе»,
кстати, на нашем радио, и в его присутствии я спросил: все-таки не эрзац
ли свободы то, что вы делали в поэзии? И он мягко ответил: «ну, может
быть, глоток свободы». Мне кажется, что для эрзаца свободы такие стихи
совершенно уместны, но для меня лично Евтушенко как раз любопытен не
столько как поэт, сколько как социально-политическое явление и
социально-психологическое. Например, он в свое время написал стихи
«Наследники Сталина», в которых он говорил об опасности возрождения
сталинизма. Он разминировал слово «еврей» своим стихотворением «Бабий
Яр». И вот эти жесты, казалось бы, не столько поэтические, сколько
социально-психологические и даже политические, имели резонанс. Евтушенко
непременно останется в русской культуре, а может быть, и в мировой. На
его стихи написал 13-ю симфонию Дмитрий Шостакович. И в немецкой
культуре он непременно останется, потому что его стихотворение «Бабий
Яр» переведено на немецкий язык крупнейшим немецким поэтом второй
половины 20 века Паулем Целаном.
— Кто в России сегодня хорошо знает и помнит Евгения Евтушенко и его стихи? Вообще его стихи уходят или они остаются?
Кирилл Кобрин. Парадоксальным образом
Евтушенко оказался одним из главных представителей современного
искусства, которое состоит не из искусства даже, а из современности,
актуальности. Это концентрированная актуальность. Вспоминается и одна
печальная дата — буквально накануне нынешнего юбилея исполнилось пять
лет со дня смерти Дмитрия Александровича Пригова, который как бы другая
сторона Евтушенко, потому что он превратил роль поэта-гражданина в
невероятно обаятельный и совершенно абсурдный образ. В этом смысле
Евтушенко совершенно современен. А читатели, я думаю, у него есть, и дай
бог ему всяческих читателей дальше.
Трансформация Евтушенко в Пригова невозможна хотя бы
потому, что комического, смехового в нем и самом не занимать стать.
Пригов — не другая сторона Евтушенко: он — Пригов. Всё проще — каждому
овощу свой срок. Настало время Пригова, он выдвинулся вперед. Не более
того.
Тем летом Евтушенко становится известно о болезни
Виктора Славкина, вокруг которого, одинокого и беспомощного, творится
нечистое дело с угрозой попадания в психушку. О нем хлопочет Евгений
Попов, но, кажется, без результата, и Попов выкладывает в сети:
Сегодня ночью я получил письмо из Америки от
Евгения Евтушенко. Я не намерен скрывать его от общественности, ибо оно
касается не только Русского ПЕН-центра, но и всех, кто знает Славкина.
Гласность и общая забота — вот что может спасти Славкина. Вот это
письмо:
В русский ПЕН-центр
Так вот, господа руководители ПЕН-клуба, кто бы вы
ни были сейчас, это Ваш прямой долг сделать все, употребить все
общественные рычаги, чтобы помочь Славкину. Не дай Бог угодить в
психушку, они еще никому не помогали в нашей стране, а, увы, иногда и
используются как инструмент отбора жилплощади. Я даю Вам разрешение
использовать мою подпись во все высшие инстанции по поводу Славкина,
писателя, создавшего когда-то незабываемую пьесу о так называемых
стилягах с незабываемым Альбертом Филозовым в главной роли. Его передача
о старой квартире была тоже очаровательной и радовала стольких
телезрителей теплотой и человечностью, не свойственной сегодняшнему
телевидению, заполненному либо попсовой бесстыжей трепотней о том, какие
они богатые, или сплошными убийствами и насилиями. Виктор Славкин — это
знаковая фигура в нашей не только драматургии, но и в общественной
жизни. Надо ему помочь быть окруженным заботой и, конечно, где будут
понимать, с каким драгоценным человеком они имеют дело. Так что Попов в
своем призыве к Пену полностью прав. Это дело Пена, и все его
руководители должны действовать сообща и быстро.
Евгений Евтушенко 10.08.2012
А на Земле всё то же. Те же страсти, те же игры. Евтушенко и Пелевин попадают в списки букмекеров последние несколько лет. Ladbrokes начала принимать ставки на лауреата Нобелевской премии по литературе 2012 года. Ladbrokes оценивает шансы Евтушенко как 66 к 1, а Пелевина — 100 к 1. Главным претендентом на Нобелевку Ladbrokes
называет Харуки Мураками, на чью победу ставки принимаются с
коэффициентом 10 к 1. В числе фаворитов — китайский писатель Мо Янь
(12/1), голландский автор Сейс Нотебом (12/1), албанский поэт и прозаик
Исмаил Кадаре (14/1), южнокорейский поэт Ко Ун (14/1) и вновь Адонис
(14/1). Ну и традиционно Умберто Эко, Салман Рушди, Филип Рот, Кормак
Маккарти, Томас Пинчон. Всего в списке Ladbrokes около ста человек. Имя обладателя премии 2012 года станет известно в начале октября.
Им будет Мо Янь.
Пятого декабря прилетев в Москву, Евтушенко тут же
едет на берега Невы. Концерт он провел, но случилось худшее — пищевое
отравление то ли еще в Москве, то ли в поезде. Тотчас по возвращении в
Москву его на «скорой» увозят в Центральную клиническую больницу.
Прилетела Маша.
Давняя операция на ноге исчерпала свой результат.
Внедренный в лодыжку платиновый шарик, этот искусственный сустав, не
спасает положения — не прижился, боль труднопереносима. Но ему
необходимо встать. 27 декабря он выходит на сцену Большой аудитории
Политехнического музея. Зал полон. Вся Москва, в основном прежняя, Вадим
Туманов здесь же, но и много молодых. Сидя, он полтора часа читает
новую, полную новой лирической свежести поэму — «Дора Франко». Голос
обрел силу, как только началась читка.
За три дня до вечера в Политехе он рассказывал на радиостанции «Эхо Москвы»:
«Она была некоронованной, но королевой красоты
Колумбии. Она была тогда моделью и содержала семью с тремя сестрами
после несчастья, случившегося с ее отцом (банкротство). Потом она стала
секретарем Сальвадора Дали, но с ним поссорилась, когда он усыпил ее
любимого тигра из его коллекции животных и пригласил друзей на ужин его
сердцем. Она ушла от него. Она — замечательная женщина.
И вот мы с ней недавно встретились. Вы знаете,
тогда ей было 22 года. И она, как Софи Лорен, осталась такой же красивой
и такой же хорошей и хранила память обо мне, обо всем, что происходило с
нами.
Она — красавица до сих пор. И она живет одна. Она
стала фотографом. Из фотографируемой она стала фотографом и очень
хорошим фотографом, интерьерным и портретным фотографом. И вот это была
моя доисповедь. И с разрешения Маши в наш юбилейный год, год серебряной
свадьбы, я сказал: "Маша, мне вот хочется написать”. — "Напиши”, —
говорит. Она засмеялась: "Только ты на это способен, написать в год…”
Ну, это шутливо она сказала, она понимала. Я говорю: "Я хочу рассказать.
Я не имею права прятать эту авантюрную потрясающую историю любви”. И я
написал. Она вышла по-итальянски, сейчас выходит на всех языках. Я
получил в прошлом году в ноябре премию Лери — это очень хорошая премия в
маленьком городе Лери, где все отели названы по именам поэтов, живших
там, начиная с Байрона. Я владею разговорным итальянским языком, ну и
читать тоже могу. Но все-таки это не родной мой язык, я не специалист. А
они объявили, что я буду читать эту поэму. И мне пришлось первый раз в
жизни это сделать, и час пятнадцать я читал вместе с профессиональным
актером эту поэму».
После небольшого антракта вечер продолжается. Он
положил ногу на сиденье соседнего стула, время от времени читает стихи и
слушает других: Сергея Никитина, доктора Рошаля, Вениамина Смехова с
юной подмогой — новыми актерами Таганки, уже репетирующими спектакль
«Нет лет» по евтушенковским стихам.
Вечер в Политехе прошел грандиозно. Почти четырехчасовая работа, полуторачасовой фуршет.
Маше необходимо быть в Оклахоме. Улетает. Он
остается в Москве — 13 января у него концерт в Киеве. До киевского
концерта он посещает выставку «Шестидесятники» в Литмузее на Трубниках,
участвует в вечере грузинской поэзии на сцене Большого зала ЦДЛ,
проводит трехчасовую встречу в книжном магазине «Москва» на Тверской и
то же самое — в Доме книги на Новом Арбате, где надписывает по 300
экземпляров своих книг, в том числе новый сборник «Счастья и расплаты.
Стихи 2011–2012 годов». В том году у него вышло пять книг. Всем этим он
везде торгует сам, сидя у прилавка. Снобы злопыхают:
«Выступальщик-миллиардер». Ну-ну. Вот и пригодился детский опыт
Кузнецкого Моста.
Нечеловеческое и воловье.
Осень патриарха? Он пророчил себе когда-то: «Знаю —
старость / будет страшной, угрюмой, в ней славы уже не предвидится». Он
против. На восьмом десятке он был счастлив, получив орден Освободителя
Бернардо О’Хиггинса из женских рук чилийского президента Мишель Бачелет
во дворце Ла-Монеда, выступить на том балконе, где последний раз
выступал Альенде, перед многотысячной толпой народа. Он мотается по
свету, пишет безостановочно, за обилием маргиналий — стихов на случай,
по любому поводу, сопроводительных стихотворных заметок и портретов к
своей антологии — со стороны не видно лирического каскада этих последних
двадцати двух лет, а там есть шедевры. Образовалась пропасть между
неутихающим эхом легенды о нем и фактическим знанием его творчества.
Он бродит по осколкам сказочных евтушенковских
тиражей, и сколько бы теперь ни было новых книжищ и книжиц, ничего
равного прежнему не будет. Относительно количества того, что он пишет и
печатает, он стал аэдом, устным исполнителем. Интернет — не его улица,
не его праздник, хотя он там висит почти весь. Его легко представить
бродячим седовласым странником с лирой, гуслями, домброй или бандурой.
Однако же этот странничек показывает прежние зубы.
Злятся шавки, что я не в шайке,
а я просто с метелью на шапке.
Злится быдло, что я не в стаде,
не мычу коллективности ради,
и вообще не люблю быдловатость,
как покорную подловатость.
Злятся волки, что я не в стае,
а вот шерсть на загривке густая,
и, когда поднимается дыбом,
отвечаю зубастым «спасибом».
А вообще — что за зверь таковский,
я — зиминский, нью-йоркский,
московский,
я — Есенин и Маяковский,
я — с кровиночкой смеляковской,
а еще фронтовых кровей.
Как поэт,
я — многоотцовский,
с драным гребнем петух бойцовский,
кровью
кашляющий
соловей.
Соловей старого времени. Кони ржут за Сулою, звенит слава в Киеве.
Во Дворце культуры и искусств «Украина» он —
совместно с джазовым «РадиоБендом» Александра Фокина — собирает
семитысячный зал. Три четверти — молодежь. Его встречают и провожают
стоя. По ходу вечера зал неоднократно встает. Громоподобный успех. Сразу
после концерта — отлет в Париж. Он улетает в головокружительном
очаровании горяче-глазой молодежью, часами внимающей поэзии — ему.
В Париж прилетает Маша. Два выступления. Старые
друзья Целков, Рабин, Шемякин. Возвращение в Талсу. Госпиталь. Новая
операция на ноге отложена. Новый — 2013-й — идет полным ходом. |