В латинском трактате «Монархия» нет и следов прежней неуверенности в себе автора «Пира». Данте более не сидит «у ног мудрецов», не подбирает «крохи с трапезы знания». Он смело выражает свои мысли, как творец нового, не желающий повторять то, что уже сказали Аристотель, Цицерон, Эвклид. Понятие о светском всемирном государстве не было доступно всем, полагает автор трактата, «поскольку оно не имеет непосредственного отношения к житейской выгоде». С гордостью гуманиста Данте начинает свое политическое сочинение, «чтобы первому стяжать пальму победы в столь великом состязании и явить истины, не исследованные другими». Так, в творчестве его появляется мотив об увенчании поэта и мыслителя, который с такой силой прозвучит в «Божественной Комедии».

В начале этого произведения Данте выдвигает три вопроса: во-первых, необходима ли всемирная монархия для благосостояния мира; во-вторых, по праву ли стяжал римский народ право на первенство в мировой монархии, и, в-третьих, зависит ли авторитет монархии непосредственно от бога или же от его наместника, то есть папы. Третий вопрос был, по-видимому, наиболее острым. Действительно, если глава всемирной монархии является лишь исполнителем воли папы, то мировая монархия превращается, по существу, в теократию, в которой император лишь слуга церкви. Данте хотел защитить светское государство и обосновать его полную независимость от церковных властей. Понятно, что такая позиция была неприемлема для защитников папского первенства.

Данте отчасти уже поставил эти вопросы и стремился их разрешить в четвертом трактате «Пира». Он самым решительным образом заявляет, что рассматриваемые им проблемы «есть проблемы политические», а все политическое находится во власти человека и предназначено не для созерцания, а для действия. Данте думает, что, кроме цели, которую преследуют отдельные поселения, города, государства, должна существовать общая для всего человечества цель. «Эта общая единая цель — единое всемирное государство, которое обеспечит всем людям на земле справедливость и прекратит войны и междоусобия».

Для осуществления этих политических целей человечество наделено «возможным интеллектом». Каждый человек может охватить и постичь лишь часть бытия, равным образом любая группа людей, как бы велика она ни была, обладает лишь известной долей познания. Полнота познания присуща лишь всему человеческому роду. Таким образом, существует некое универсальное единство интеллекта, имеющее свои специфические функции и свое самостоятельное бытие. Индивидуум, семья, город, государство не могут вместить все разумное в мире, но полнота осуществляется «ежечасно во всем роде человеческом». Это и есть «возможный интеллект», самобытный, бессмертный, как род человеческий. Эта философская теория исходит от комментария к сочинению Аристотеля «О душе» арабского философа Ибн-Рошда из Кордовы, умершего в 1198 году, который был известен под именем Аверроэса. Ибн-Рошд выступил в защиту таджикско-арабского врача и мыслителя Ибн-Сины (Авиценны), умершего в 1037 году, на которого нападало магометанское духовенство за его учение о вечности материи и вселенной. Трактаты и комментарии Аверроэса к Аристотелю соблазнили многих ученых на Западе. Как аверроист был осужден парижский магистр Сигерий из Брабанта. Несмотря на осуждение церковью, Данте поместил его в раю. Аверроистом был Гвидо Кавальканти, не веривший в бессмертие души, так же как и его отец Кавальканте деи Кавальканти. Аверроистически настроенных грандов было много в XIII—XIV веках среди гибеллинов, с насмешкой встречавших папские отлучения от церкви. В полемическом сочинении, направленном против «Монархии», доминиканец Гвидо Вернани вскрывает аверроистическую сущность идей Данте, считавшего, что все человечество имеет один общий интеллект. Эти мысли Вернани осуждает как еретические.

По мнению Данте, существуют задачи, стоящие перед всем человеческим родом, взятым как целое. «Возможный интеллект» не только расширяет область познания, но стремится также к действию для достижения всеобщего мира. «Всеобщий мир есть наилучшее из того, что предуготовано к нашему блаженству. Вот почему то, что звучало пастырям свыше, было не богатства, не удовольствия, не почести, не долголетие, не здоровье, не сила, не красота, но мир». Только осуществив всеобщий мир в едином мировом государстве, можно ожидать, что дочь Юпитера и богини правосудия Фемиды — Астрея (Справедливость) вернется на землю. Заметим, что мотив Справедливости — Астреи один из основных не только в «Монархии», но и в «Божественной Комедии». Мы найдем его и в аллегорической канцоне Данте «Мое три дамы сердце окружили». В восемнадцатой песне «Рая» на небе Юпитера, где пребывают справедливые, Данте вспоминает слова библии, обращенные к правителям народов: «Любите справедливость, судящие землю». Справедливость в учении знаменитого правоведа Ирнерия и юристов-болонцев XII—XIII веков является основой государства и источником всякого права. Болонские правоведы приравняли этическую доктрину к законоведению, к теологии. Ирнерий в своих «Вопросах» с восхищением говорил о невыразимом достоинстве и особом положении, какими пользуется справедливость в сравнении со всеми другими моральными ценностями. Справедливость была для болонцев самой высокой моральной ценностью, юриспруденция же — знанием о ней и искусством ее применения. Если высшее выражение справедливости — закон — согласно доктрине легистов постоянно изменяется, приспосабливаясь к изменяющимся условиям человеческой жизни, то сама справедливость является идеей вечной и неизменяющейся. Восхваляя справедливость, Данте повторяет слова Аристотеля: «Ни звезда вечерняя, ни звезда утренняя не бывают столь удивительны». Для восстановления законности в феодальном хаосе современной ему Европы Данте видел лишь одну возможность — единую мировую монархию. Он вспоминал о римском мире, о котором рассказывали античные историки. Эта империя разодрана, подобно разодранной ризе, о которой говорят евангелия, и человеческое общество разрушено алчностью правителей, как светских, так и духовных.

Правитель мирового государства, утверждает Данте, не имеет никаких поводов к алчности. Обладая всем, он не стремится ни к какому приобретению, он не собирает, а раздает, из всех возможных правителей он более всего благоволит людям. Данте снова цитирует Аристотеля: «В извращенном государственном строе хороший человек становится плохим гражданином, а в правильном строе понятия „хороший человек" и „хороший гражданин" совпадают». Правильное государственное устройство имеет целью свободу, то есть люди в нем должны существовать ради самих себя, — ведь не граждане существуют ради консулов и не народ ради царя, а, наоборот, консулы ради граждан и царь ради народа. Данте, как ученик Аристотеля, полагает, что монарха следует считать слугою всех, ибо он непрестанно обязан думать о благосостоянии народа.

Законы для всего мира должны проистекать из единого центра, но законодатель обязан учитывать различные местные условия, потребности и особенности. Так, управлять скифами надо иначе, чем жителями тропиков гарамантами. Данте представлял себе мировое государство как федерацию, в которой отдельные народы и местности сохраняли бы известную автономию или самоуправление и были подчинены общему законодательству лишь в самом основном и существенном.

В истории человечества Данте видит одни бесконечные войны; только единожды, при «божественном кесаре Августе», повсюду царили мир и спокойствие. Исходя из учения Аврелия Августина, изложенного в двадцати двух книгах «О граде божьем», многие в средние века осуждали языческие государства, существовавшие до возникновения христианства. Епископ Иппонский, оказавший огромное влияние на историческую мысль средневековья, называл их «великой разбойничьей организацией», созданной насилием и ради насилия. Весьма распространен был анекдот Августина об Александре Македонском и морском разбойнике, которым автор «Града божьего» пояснял свою мысль о разбойничьей сущности государства. «Как ты смел разбойничать на море?» — спросил Александр пленного пирата. «Я следовал твоему примеру, — отвечал разбойник. — Но я граблю, пользуясь малым кораблем, и потому зовусь пиратом, ты же делаешь то же самое большим флотом, и потому зовешься императором». Падение Римской империи Августин объяснял карой за угнетение и насилие над покоренными народами.

Еще в «Пире» Данте постепенно освобождался от идей Августина, а в «Монархии» решительно восстал против них. По учению Августина, древний Рим не имел «особой миссии» в истории и ничем не отличался от Вавилона и других восточных деспотий. Он не мог осуществлять право и законность, ибо сам погряз в беззаконии, распутстве и стяжательстве. С ростом силы и величия Рима увеличивались его преступления. Цицерон был убит с согласия Августа. Епископ Иппонский отрицал добродетель самоубийцы Катона, считая этого римского стоика и республиканца лишь эгоистом. Данте вступил в «Монархии» слово за слово в спор с Августином, прославляя и величая Римскую империю даже языческих времен — до принятия ею христианства.

Ученику Августина Павлу Орозию, жившему в V веке, римская история представлялась отличной от всех других, единственной и несравненной. Орозий идеализировал Римскую империю и ее основателя Августа и пытался восстановить миф о Риме, но робко и непоследовательно, все же эта защита древности произвела на Данте сильное впечатление, и Орозий попал в число любимых его писателей. Античную легенду о единоборстве Энея с Турном, которое закончилось победой предка римлян, миф о справедливом божественном поединке, предопределившем будущее мировое господство Рима, Данте противопоставляет идее о том, что Рим свою власть над миром приобрел путем насильственного завоевания. Таким образом, Данте следует традиции не Августина, а Орозия. Большое влияние на политическую концепцию Данте оказал также певец Римской империи Вергилий. В шестой песне «Рая» Данте говорит: «Он (римский орел) подарил земле такой покой, что храм Януса был заперт повсечасно». Известно, что храм Януса в Риме открывался лишь во время войны.

В начале второй книги «Монархии» Данте ставит вопрос, который в течение многих столетий волновал Запад, — достиг ли античный Рим господства в мире силою оружия, или же императорская власть принадлежала ему по праву? В «Пире» уже приводились слова Вергилия о том, что бог дал Риму империю навечно. В доказательство божественности и вечности власти римлян Данте ссылается на Тита Ливия. Автор «Монархии» не различал поэтические легенды от данных истории; впрочем, такое смешение было свойственно его времени.

Во второй книге Данте часто повторяет образы и примеры из пятой главы четвертого трактата «Пира». Здесь мы встречаем перечень тех же древнеримских героев: Муций Сцевола, Деции, Марк Катон и, наконец, Эней. Данте ставит снова на пьедесталы статуи героев, консулов и императоров языческого Рима, низвергнутых средневековым христианством. Данте-гуманист утверждал, вступая в спор с богословами, что историческое чудо Римской империи не есть наваждение дьявола, ибо в дохристианской Римской империи он видел начало всемирного государства. Идеализируя античный Рим, он говорит о нем как об осуществителе права и всеобщего блага. Подобно гуманистам Возрождения, Данте подкрепляет свои идеи ссылками на авторов античности: «Законы всегда должны быть толкуемы ко благу республики. В противном случае они законы лишь по имени» («Первая риторика» Цицерона); «Закон — это узы человеческого общества» (Сенека). Данте предстает в своем сочинении поборником светского государства и древнеримской империи. С мечом римского права он борется против всех средневековых сил, которые начисто отрицают языческий Рим со всеми его законами и установлениями и едва терпят государство христианское, да и то лишь при условии его полного подчинения церкви.

Как защитник светского государства, Данте восстает против церковных притязаний на власть и авторитет в делах гражданских. Поэтому понятно, что произведение его вызвало живую отповедь и энергический протест в католической среде.

Данте пишет о том, что, когда родился основатель христианской религии, вышел указ императора Августа о переписи во всех пределах римского государства. Таким образом, Иисус родился как римский гражданин, подчиненный законам мировой Римской империи. Отсюда Данте довольно смело выводит, что его казнь при императоре Тиберии была с точки зрения божественного, а также римского права вполне «законной». В Христе, утверждает он, казнился ветхий Адам и грех падшего человечества… Конечно, такой образ мыслей не мог не показаться сугубо еретическим папским инквизиторам.

Данте стремился оправдать языческую Римскую империю, которая еще при самом своем основании была предназначена стать во главе мирового развития. Он ополчается на тех, кто называет себя «пастырями и ревнителями христианской веры», ибо главным образом они отрицают главенство древнего Рима. Это они, прелаты церкви и монастыри, завладели огромными богатствами, но епископы и аббаты забыли, что богатства церкви принадлежат беднякам и что они владеют ими не для того, чтобы ими пользоваться в своих целях, а для помощи нуждающимся. Высший клир погряз в собственнических инстинктах. Обмирщение церкви, по мнению Данте, началось с так называемого «дара Константина». На легенде о даре первого христианского императора папе Сильвестру в благодарность за излечение от проказы папская курия в течение многих веков основывала свои притязания на светскую верховную власть в Италии и в Европе. Эта легенда жила до тех пор, пока поддельная дарственная Константина попала в руки папского секретаря, гуманиста Лоренцо Балла, который при помощи новых методов исторической и филологической критики текстов совершенно ясно доказал в своем «Рассуждении», что дело идет о подлоге. О том, что дарственная — фальсификат, упомянуто уже в одном документе императора Оттона III 1001 года. Его сочинителем в императорском окружении считался некий Иоанн-диакон, по прозвищу Беспалый. Подложность документа Константина доказывал в XII веке, во времена Фридриха Барбароссы, немец Везель, последователь Арнольда Брешианского. Везель говорил, что она не что иное, как «ложь и еретические басни». Известный историк того же времени Оттон Фризингенский в своей «Хронике» считал повесть об исцелении Константина от проказы апокрифом, однако верил в подлинность дарственной грамоты. Весьма знаменательно, что ученейший болонский юрист XII века Грациан, который стремился объединить право каноническое с гражданским, не включил «дарственную Константина» в свое сочинение. Однако сторонники светской власти пап продолжали настаивать на подлинности «дарственной», которую распространяли не только на Рим и так называемую «папскую область», но и на весь Запад. Против правовой силы «дарственной» выступали также в XIII—XIV веках специалисты по римскому праву в Болонье. Многие из болонских легистов полагали, что если даже «дарственная» и подлинна, то Константин поступил против воли римского народа, поэтому она не имеет юридической силы. Профессор Якопо Бутригарио в начале XIV века писал, что если бы даже Константин захотел отказаться от империи, то мог это сделать только в пользу римского народа, ибо если бы Константин стал раздавать империю по частям, она бы погибла. По своим воззрениям на «дар Константина» Данте был ближе всего к Арнольду Брешианскому и к болонской школе, где он получил юридическое образование, так же как его друг, поэт и правовед Чино да Пистойя, считавший, что императора должны выбирать не князья, а народ Рима. Подобные взгляды можно найти и у французских цивилистов и памфлетистов этого времени Жана Парижского и магистра де Бель Перш, утверждавших, что французский король независим и от империи и от папы и что «дарственная Константина» на Французское королевство не распространяется. Что же касается еретиков XII—XIII веков, то катары и вальденсы называли папу Сильвестра антихристом. Данте настаивал на том, что император не имеет права, и как верховный правитель и как человек, «делить ризы империи»: «Рассекать империю — значит разрушать ее, ибо империя заключается в единстве универсальной монархии. Ясно, что тому, кто наделен императорской властью, рассекать империю не подобает». Здесь Данте выступает также как единомышленник короля Манфреда, сына Фридриха II, и гибеллинов Италии.

Вводную главу третьей книги Данте пишет в пророческом духе, готовясь к решительному наступлению на погрязшую в грехах и преступлениях церковь. «Горя жаром угля», которым серафим коснулся некогда уст пророка Исайи, Данте бесстрашно восклицает: «Кого убоюся?» Читая эти строки, нельзя не вспомнить терцины «Рая» — обличение апостолом Петром своих недостойных преемников — римских первосвященников. Константин, уверяет Данте, совершил тягчайший грех, равный греху Адамову, даровав папе земли империи. Независимость мирового государства от папского престола Данте защищает всеми доводами разума и всей страстностью души. Любопытно сопоставить мысли Данте в «Монархии» с мыслями светоча теологии XIII века Фомы Аквинского в книге «О правителях государства»:

Данте

«…верховный первосвященник, наместник Господа нашего Иисуса Христа и преемник Петра, которому мы должны воздавать не все, что должны воздавать Христу, но все, что должны воздавать Петру…»

Фома Аквинский

«…верховный священник, преемник Петра и наместник Христа, Римский Понтифекс, которому все короли христианских народов должны повиноваться так же, как самому нашему Господу Иисусу Христу».

Проблема здесь сконцентрирована на этих двух предложениях, которые почти слово в слово противоречат одно другому в такой степени, что нельзя не предположить, что, когда Данте писал это, он не вспоминал о Фоме Аквинском… Отрицалась, таким образом, светская власть папы, которую он унаследовал от апостола Петра. Между папою Аквината, который обладает обоими венцами, то есть властью духовной и светской, и папою Данте, который лишен всякого участия в делах светских, должен быть сделан выбор: эти две точки зрения непримиримы.

Как показали исследования по истории средневековой философии Этьена Жильсона, Данте упорно противопоставляет свои независимые воззрения взглядам церковных авторитетов, вступая с ними иногда в скрытую полемику; чаще же он идет на бой с открытым забралом.

Сторонники абсолютной папской власти в XIII—XIV веках были еще непоколебимы. Магистр церковного права Гостензий заявлял, что, поскольку император получает корону от римской церкви, он является лишь ее викарием, то есть наместником. Доктрина о том, что римский первосвященник обладает всей полнотой императорской власти, была впервые объявлена папой Иннокентием IV (1234—1254). Сочинение Данте о монархии вызвало негодование папской курии, и, когда гибеллины стали распространять это сочинение уже после смерти Генриха VII, папа Иоанн XXII осудил «Монархию» как еретическое произведение, на сожжение. В XVI веке трактат Данте попал на индекс (список запрещенных книг). Запрещение было снято церковью лишь в XIX веке.

В многовековой борьбе со стремлением церкви подчинить себе не только духовную, но и светскую жизнь книга Данте, несомненно, сыграла немалую роль, и каждое поколение свободомыслящих или ищущих правды людей переживало ее по-своему; так, например, протестанты XVI века воспользовались аргументацией Данте в своей борьбе с папским Римом.

В XII—XIII веках сторонники абсолютной папской власти, особенно декреталисты, любили сравнивать папу с солнцем, а императора с луной, опираясь на весьма произвольно толкую емую цитату из библии. Папа Климент V в своем письме императору Генриху VII от 26 июля 1309 года истолковал библейский образ двух светильников в этом же смысле. Данте объявил это толкование ложным. Делая некоторое снисхождение заблуждающимся, он обрушивается на ослепленных невежеством и охваченных страстями декреталистов. Он, Данте, намерен открыть глаза папе и многим прелатам, которые ошибаются по неведению!

Далее Данте развивает свою теорию о светском, независимом от церкви, государстве. Земное государство дано человечеству для устроения земных дел, для того, чтобы достигнуть блаженства в этом мире средствами человеческими. Император наделен полнотой власти для того, чтобы не дать возможности вспыхнуть где-либо грабительским войнам и иным беззакониям. Государство сумеет обуздать стяжательство, так как исчезнут со временем питающие его собственнические инстинкты. Философия, науки, искусства во всемирной империи Данте свободны и не связаны ни узами церкви, ни декретами императора. Во всех сложных случаях управления, когда нужно принять решение, сообразное с законами разума, философ дает советы верховному правителю и указывает ему, как поступить. Что же касается церкви, то она должна заботиться только о делах духовных, не вмешиваясь ни в светские дела, ни в дела науки и художеств. Ее благословение может помочь человечеству, но строить свое счастье оно должно само.

Нельзя не заметить, однако, что на последних страницах «Монархии» Данте говорит о папе и папской власти с известной осторожностью. Дело в том, что император Генрих VII и его сторонники, в числе которых был и Данте, до 1313 года еще верили в помощь папы Климента V. В 1314 году лицемерный и двуличный папа Климент, ставший послушным орудием в руках французского короля Филиппа Красивого, обнародовал буллы против Генриха VII. Это приводит нас к заключению, что «Монархия» была закончена приблизительно в 1312 году, еще до смерти Генриха, и когда еще не были известны буллы папы Климента. Вспомним, что в «Божественной Комедии» папа Климент осуждается на адские муки и проклинается шесть раз и что ненависть к нему в сердце Данте была даже сильнее, чем к папе Бонифацию. Конечно, надежды Данте на компромисс между папой и императором были тщетны, а его выступления против первосвященника слишком резки, чтобы когда-либо примирить с ним римскую церковь.

В XIV веке политический трактат Данте сохранял свою злободневность и оказал большое влияние на публицистов Европы, отстаивавших права складывающихся национальных государств на независимость от Рима. «Монархия» — первая великая утопия, созданная на рубеже средневековья и Ренессанса, в которой автор с предельной ясностью требует разделения церкви и государства.

Через головы многих поколений Данте видел возможность создания мирового единства, уничтожения государственных границ, ниспровержения тиранов. В век зарождения капиталистических отношений он осудил частную собственность, объявив стяжательство — волчицу «Ада» — смертным грехом человечества. Он проповедовал мировое государство в то время, как республики и тирании Италии (за исключением, быть может, одной Венеции) превращались постепенно в малые монархии. Он был первым, кто сказал, что Италия — единый государственный организм, уже реально существующий, вернее, осуществляемый в общем благородном народном языке, в римском праве, в произведениях поэтов.

Разорились и прекратили свое существование банкирские дома Флоренции и Сьены, покорены были французскими и испанскими завоевателями Милан, Верона и Мантуя. Итальянцам остались Данте, их великая литература и искусство, их сладостный язык. И когда через много столетий началось объединение Италии, итальянские патриоты назвали Данте, а не кого-либо другого, «отцом отечества».

Но объединение Италии было лишь частью великого плана Данте, великий поэт жаждал большего — объединения всего человечества.