Приближалась осень 1814 года, и Якоб с сожалением оставляет свой письменный
стол в Касселе, чтобы отправиться в Вену. Мелкие немецкие государства,
естественно, тоже хотели быть представлены на конгрессе — так Якоб оказался в
качестве секретаря посольства гессенского курфюрста в Вене. И опять он
проделывает долгий путь в экипаже через Марбург, Франкфурт, Ашаффенбург, Ханау —
город, в котором он родился. Ему весьма понравился Вюрцбург с высокими каменными
домами, в особенности резиденция Нойманна: «Великолепный дворец со знаменитой
лестницей, красивой и импозантной формы на итальянский манер». К дворцу примыкал
сад, «прелестный и чистый». Особое восхищение вызвал Нюрнберг с его длинными
стрелами — улицами и законченным городским ансамблем. В Регенсбурге он нашел
«прекрасным собор и широкий Дунай». От Регенсбурга их путь лежал вниз по Дунаю.
Крупных судов, конечно, в то время еще не было. В каюте сидели четверо
делегатов: наследный принц, два графа, один из которых, граф Келлер, был главой
гессенской делегации, и Якоб Гримм. Каюта была так мала, что четверо пассажиров
едва в ней разместились. Рядом была еще меньшая каюта — для трех слуг. Кроме
этих пассажиров, на борту находились еще шкипер со своим помощником и несколько
парней, помогавших грести. Путешествие было не из приятных. Разговоры с
дипломатами были Якобу не по душе, к тому же он почти поссорился с наследным
принцем, «который с обычной глупостью обрушивался на якобинцев». Куда приятнее
было оставаться на палубе и любоваться меняющимися картинами побережья. Позже он
записал свои наблюдения: «Когда сзади всходила луна, вода в красном закате
солнца была неописуемо красивой, похожей на расплавленное серебро. И в это время
мы как раз проплывали мимо известного дунайского водоворота, из воды выступают
одинокие скалы, возле которых вздымаются волны». Или: «Местность вокруг Линца —
одна из самых прекрасных, которые я видел, в особенности красивы очертания
далеких гор...»
В конце сентября 1814 года Якоб прибыл в Вену. Здесь он оставался до июня
1815 года. Столичный город, широко раскинувшийся с пригородами, произвел на него
сильное впечатление. Он дивился центру города с его богатой архитектурой и
оживленному движению на узких улочках. Неприятным, пожалуй, было лишь то, что
вместе с графом его поселили далеко на окраине, в то время как конгресс проходил
в центре. На дорогу уходило много времени.
На дипломатической арене он был, конечно, фигурой скромной, своего рода
статистом, но с большим интересом следил за работой конгресса. На конгрессе
должно было определиться новое устройство Европы после падения Наполеона. Наряду
с представителями великих европейских держав, подписавших парижский мирный
договор, присутствовали здесь и другие дипломаты. Представители около двухсот
государств, городов и других владений: коронованные особы, умудренные опытом
государственные деятели, послы в сиянии славы — общество весьма пестрое.
Якоб писал о начале работы конгресса: «Прежде чем допустить нас, великие
вначале договариваются между собой; поэтому все искусство пока состоит в том,
чтобы слушать, хотя должно было бы быть по-другому. Праздников и представлений
хватает; если бы знать, что все завершится удачно, то можно было бы участвовать
в них с легким сердцем; хотя у меня и есть билет, я не пошел сегодня на
бал-маскарад, устроенный для десяти тысяч гостей».
Конгресс веселился!
Якоба не интересуют перипетии и хитросплетения игры вельмож и преданных им
слуг. В одном из писем Вильгельму он писал: «О конгрессе много хорошего говорить
не приходится, так как: 1) пока еще ничего не происходит, 2) если что и
происходит, то тайно, по мелочам, буднично и вяло, как будто нам и не предстоят
великие времена. Любой вопрос вызывает предварительный вопрос, а тот — еще один,
и они все больше запутываются, в то время как наши нужды и потребности настолько
ясны, что, говоря по чести, если бы дали слово невинному ребенку, то даже он
нашел бы верные слова. Сколько же слов было пущено на ветер пустыми и
ограниченными людьми, стоящими наверху». Якоб писал брату, как недоволен он этой
игрой, мелкими интригами, тем более что после наполеоновской эпохи он надеялся
на более великодушный подход к решению многих вопросов. Ему была в тягость такая
жизнь в Вене, когда помимо воли приходилось натягивать на себя фрак и сапоги.
Жаль было потерянного времени. Тяготило общество жадного и болтливого
посланника.
Дипломатическая служба вызывала у него отвращение. Уже через три месяца, в
конце декабря 1814 года, он писал: «Месяц, другой — куда еще ни шло, но не
дольше. Я стремлюсь с честью выйти из этого положения и хочу поэтому дождаться
окончания конгресса, чтобы не навредить себе в будущем». Было ясно одно — он
должен терпеть, чтобы не лишиться расположения своего курфюрста.
А в это время Наполеон покидает остров Эльба, высаживается во Франции и
вновь овладевает государственной властью. Началось вторичное царствование
Наполеона, продолжавшееся сто дней, до битвы при Ватерлоо, которая положила
конец его господству. На этот раз он был сослан на остров Святой Елены.
Но конгресс продолжал заседать!
Якоб, используя свои знания, хотел хоть чем-то быть полезным конгрессу. Он
пишет статьи для газеты «Rheinischer Merkur», принадлежавшей Йозефу Гёрресу, и
излагает в ней свои взгляды по некоторым вопросам. Но всякий раз ему приходилось
признаваться в бесполезности подобных усилий: «Насколько бессмысленна и абсурдна
вся эта жизнь и все эти дела! Они молотят пустую солому и понимают это, но в то
же время берут новый, точно такой же сноп и мужественно принимаются снова за
работу».
Размышляет он и над поведением некоторых выдающихся личностей конгресса.
Князя Меттерниха он называет «тонким, по-французски искусным государственным
деятелем, который хорошо относится к Австрии, а Германию ставит только на второе
место». Князь Гарденберг, по его мнению, с «уверенным, спокойным самообладанием
представляет интересы Пруссии»; Вильгельма фон Гумбольдта он характеризует как
«очень знающего человека»; министр Штейн «отличается чистотой своих намерений в
отношении Германии, деловитостью и респектабельностью». С сожалением Якоб
обнаруживает, что здесь, в Вене, кажется, забыли, «кому обязаны победой и
спасением».
Как секретарю посольства Якобу приходилось, по его же словам, «исписывать
массу ненужных бумаг». Но и в эти венские месяцы он находит время для научной
работы, подолгу бывает в библиотеке, отыскивая нужные рукописи; переписал часть
средневекового поэтического цикла «Вольфдитрих». Особый интерес он проявлял к
рукописи о Нибелунгах, находившейся в частных руках. Ему удалось получить на
короткое время эту древнюю рукопись и установить, что многие части еще не
опубликованы и не использованы для научных целей. Но смог переписать лишь
частично, поскольку владелец манускрипта опасался, что снятие копии с оригинала
уменьшит его материальную ценность. Сделал также выписки из попавшей ему в руки
книги басен.
Венский период оказался для Якоба весьма плодотворным. В частности, он смог
здесь выпустить свою книгу «Священный путь и священный столб», а также сборник
старинных испанских романсов. «Мои испанские романсы, — писал он домой, —
перевалили за 300 страниц, печатаются весьма хорошим шрифтом, грамотно и на
прекрасной бумаге; вообще я очень верно сделал, взяв их с собой». Он рассчитывал
во время пребывания в Вене только считать корректуру, но задержек никаких не
случилось, и книга вышла еще до его отъезда. Здесь же он смог заняться изучением
славянских языков; познакомился со многими крупными учеными.
Вильгельм в это же время один продолжает редактировать номера журнала
«Altdeutsche Walder», на его долю выпадает весьма кропотливый труд по чтению
корректур Старшей Эдды и «Бедного Генриха». Отдавая дань признания заслуг брата
в их появлении, Якоб в одном из писем писал: «Мне очень жаль, что тебе
приходится сейчас одному нести все тяготы, а также редактировать Эдду, «Walder»
и «Бедного Генриха», я часто думаю о тебе и от души хотел бы помочь. Но должен
тратить свое время на переписку дипломатических бумаг; только за прошлую неделю
переписал 21 лист — и все бесплодная, напрасная, бесполезная работа». И старания
Вильгельма были вознаграждены. Книги появлялись одна за другой, имена братьев
Гримм все чаще звучали в литературном мире.
В апреле 1815 года скончалась сестра матери, камеристка при дворе курфюрста
в Касселе — Генриетта Циммер. Как много доброго и хорошего сделала тетушка для
братьев в их школьные и студенческие годы. Якоб и Вильгельм были глубоко
опечалены этим известием. Совсем недавно вся семья отмечала шумно и весело день
рождения отсутствовавшего Якоба, пили пунш за его здоровье. Была там и тетушка
Циммер. В честь своего племянника она надела бриллиантовые кольца, захватила в
футляре портрет своей сестры — матушки Гримм. И как радовалась она тогда за
своих племянников, которые, несмотря на тяжелые годы, получили хорошее
образование. И вдруг ее не стало. Она болела всего лишь три дня, ее болезнь
посчитали за безобидное катаральное воспаление. Накануне вечером она еще
смеялась и все повторяла, как она рада за сыновей своей сестры. На следующий
день она умерла от отека легких, или, как тогда говорили, от «удушья». Вильгельм
подошел к ее постели — она только что скончалась. Потом ее украсили цветами.
Светило утреннее солнце, и многие пришли, чтобы еще раз взглянуть на добрую
женщину и проститься с ней. Заботу о похоронах взяла на себя курфюрстина, она же
великодушно оплатила все расходы, так как знала, что семья Гримм не в состоянии
это сделать. С большим участием просила она братьев впредь обращаться к ней со
всеми своими заботами так же, как они до сих пор приходили к своей тетке. В
доказательство своей милости она подарила младшему брату Людвигу Эмилю шестьсот
талеров, чтобы он мог продолжать свое образование.
Якоб, узнав о кончине тетушки, писал брату: «Она была так добра к нам — сама
любовь». И как бы рассуждая: «Наша семья прямо-таки вымирает, у нас не осталось
больше родственников; немного лет пройдет еще, и все мы вместе с нашей любовью,
заботами и хлопотами превратимся в холмик земли; сейчас я ощущаю такую
привязанность к тебе, что даже не могу представить, что бы я делал без тебя. Но,
может, небо даст нам еще некоторое время побыть вместе. Пожалуй, в последние
годы у меня все чаще стали появляться грустные мысли».
«Грустные мысли» тридцатилетнего молодого человека, навеянные смертью доброй
женщины... Но смерть тетушки в то же время укрепила Якоба в решении отказаться
от бесполезной деятельности секретаря гессенского посольства и заняться только
важными для него вопросами. «Этот беспорядочный, в любом отношении неприятный
для меня образ жизни, — признавался он, — в конце концов подорвал бы мои силы и
погубил меня, если бы мне еще долго пришлось продолжать в том же духе.
Я твердо решил вырваться отсюда и положиться на господа бога, как это было
до сих пор».
Якоб направил курфюрсту письмо с просьбой освободить его после Венского
конгресса от обязанностей секретаря посольства.
Наконец в июне 1815 года эта бесконечно долгая конференция закончилась.
Австрия возвратила себе большую часть областей, потерянных за последние
десятилетия. Пруссия снова продвинулась к Рейну, но так и осталась разделенной
на две территории, между которыми вклинились Гессен и Ганновер. Теперь на
немецкой земле существовало тридцать девять суверенных государств и свободных
городов, которые согласно Венскому федеральному акту от 8 июня 1815 года
образовали Германский союз. Немцы, участвовавшие в освободительных войнах,
такими результатами Венского конгресса, конечно же, были недовольны: одни хотели
более централизованной формы Германского союза, с сильной властью; другие же
вновь требовали от коронованных правителей принятия конституций, гарантирующих
народу право участия в государственной жизни. Эти два течения — национальное и
либеральное — определяли историю на протяжении последующих десятилетий.
Якоб Гримм тоже надеялся, что решения Венского конгресса будут
способствовать объединению Германии, но, увы, этого не случилось. Не теряя
времени, как можно быстрее надо возвращаться в Кассель, к братьям, к сестре!
Вильгельм Гримм в это лето путешествовал по Неккару и Рейну — романтическим
в те времена рекам, с горами и замками по берегам; любовался в Гейдельберге, как
когда-то его брат, собранием картин Буассере.
Якоб, завершив венскую одиссею, возвратился в Кассель. Некоторое время он
еще обсуждал с родными двусмысленные результаты Венского конгресса, но
постепенно внимание и поддержка домашних успокоили его.
В сентябре 1815 года он писал своему другу Августу фон Гакстгаузену: «Я
хорошо понимаю твое мрачное настроение из-за положения дел в нашем обществе;
порой я чувствую себя точно так же, личное при этом забывается. Только мы в
нашем стремлении к самому возвышенному и лучшему ежедневно сталкиваемся с
посредственными людьми, не желающими это понять; так давай же, дорогой
Гакстгаузен, сохраним хорошее расположение духа; ведь большинство правительств
Германии еще не освободилось от старой, липкой гнили; дай время созреть и взять
силу лучшим убеждениям, ведь в один день это произойти не может. Мы прочно стоим
на земле и поэтому не должны все воспринимать слишком всерьез и близко к сердцу,
а должны каждый на своем месте добросовестно содействовать тому, чтобы все шло
по правильному пути».
Вскоре после возвращения домой Якоб должен был, подчиняясь приказу, снова
отправиться в Париж, вторично занятый союзниками. Здесь ему надлежало
определить, какие рукописи попали в Париж во время военных событий, а также
выполнить ряд дипломатических поручений своего курфюрста. В этой поездке он
познакомился с советником верховного суда Эйххорном, ставшим впоследствии
прусским министром по делам образования и культов.
Находясь в Париже с дипломатической миссией в октябрьские дни 1815 года,
Якоб вновь, и теперь уже твердо, решил покончить с этой карьерой и заняться
любимой работой в тиши кабинета.
И вот как гром среди ясного неба — официальное письмо из Касселя, в котором
сообщалось, что он включен в состав гессенской делегации на сессию Германского
союза во Франкфурте. «Я ни за что больше не останусь на дипломатической службе,
— заявил Якоб, — и, безусловно, сегодня же напишу об этом курфюрсту». С помощью
курфюрстины все удалось уладить. Главное, что курфюрст при этом не был
оскорблен. Более того, Якоб мог просить другое, более подходящее для себя место.
Он надеялся получить в Касселе место архивариуса или в библиотеке, где Вильгельм
работает секретарем. Вывший ее руководитель Штридер скончался в 1815 году — была
вакансия.
В декабре 1815 года, закончив все дела в Париже, Якоб возвращается почтовым
экипажем через Брюссель в Кассель. Почти два года странствовал он по Франции и
Австрии, был в Париже и Вене, и вот наконец переступил порог родного дома.
Братья опять были вместе!
Якоб и Вильгельм подошли к стеллажу с книгами. И вновь Якоб испытал чувство
радости и удовлетворения: рядом с научными книгами и первым томом «Детских и
семейных сказок» стояла еще одна, которая появилась в этом году и на которой
было написано: «Братья Гримм». Это был второй том «Сказок».
![](<img src="http://uchitel-slovesnosti.ru/verx.webp" border="0" alt="" />)
УЧИТЕЛЬ СЛОВЕСНОСТИ
