«Геттингенская семерка», несмотря на быстрый бег времени, не была забыта.
Вновь и вновь напоминали о себе союзы помощи и общественное мнение,
взбудораженное произволом властей. Многие хотели помочь изгнанным профессорам в
получении новой работы. Честность и порядочность этих людей снискали им глубокое
уважение в самых широких кругах общественности. Ведь это были крупные ученые.
Вскоре ориенталиста Эвальда пригласили в Тюбинген, юрист Альбрехт смог
возобновить свои лекции в Лейпциге, Дальман стал профессором Боннского
университета, физика Вебера пригласили в Лейпциг, а литературовед Гервинус стал
читать курс в Гейдельбергском университете. Перемены наметились и в судьбе
братьев Гримм. В Берлине у них были друзья, которые имели влияние при прусском
дворе, среди них — Беттина фон Арним и Савиньи, который в тот период занимал
важное положение в Берлинском университете.
Пока же братьям оставалось только запастись терпением. В августе 1838 года
Якоб Гримм пишет Лахману: «Возможности получить новое место не открываются. Я не
испытываю никакого удовольствия от перспективы ехать в Пруссию, в страну,
которая предала наше честное дело и, находясь во власти мелкого и глупого
страха, считает, что несправедливость можно затушевать и залечить. Если бы
решение союзного сейма оказало давление на ганноверского короля и заставило его
отказаться от своих антиконституционных действий, то в стране воцарилось бы
спокойствие и вся Германия обрела бы стойкость и доверие, в то время как теперь
здесь имеют место беспорядки и подавление правды».
Якоб хорошо знал о сложностях обстановки в Пруссии. Правивший там король
Фридрих Вильгельм III состоял в родстве с Эрнстом Августом Ганноверским. А кто
станет ссориться из-за каких-то профессоров с родственником такого высокого
ранга и преступать заповеди династического правления?
В 1839 году Савиньи пытался привлечь в помощь Берлинскую академию наук, где
Якоб был действительным членом, а Вильгельм — членом-корреспондентом. Чтобы
заручиться поддержкой академии, Савиньи порекомендовал братьям изложить свои
планы относительно «Словаря немецкого языка». Ведь для решения определенных
научных задач академия располагала особым фондом. Но братья Гримм отклонили это
предложение, не обидев при этом Савиньи. Вильгельм писал: «Академия может
использовать свои фонды лишь на такое предприятие, успех которого не вызывает
никаких сомнений. Но в настоящее время дело пока обстоит не так: оно будет
стоить поддержки лишь тогда, когда останется позади вся предварительная работа
по сбору основного материала; принять помощь раньше было бы неловко. К тому же в
ближайшее время нищета нам не угрожает, а академия не может сделать ничего
другого, кроме как обеспечить наше материальное положение и дать нам возможность
и время спокойно работать. Поэтому я прошу Вас еще повременить с заявлением».
Положение братьев Гримм решительно изменилось, когда 7 июня 1840 года умер
Фридрих Вильгельм III. Трон унаследовал его сын Фридрих Вильгельм IV. Народ
обращал к нему свои надежды, когда он еще был наследным принцем. Он слыл
представителем свободолюбивого направления: признавал за прессой
большую свободу действий, приблизил к себе крупных ученых, поэтов
и художников.
Новый король в первые же дни после вступления на престол тепло высказался о
братьях Гримм.
И вот теперь Беттина и Савиньи могли воспользоваться своим влиянием при
дворе, чтобы добиться приглашения. Содействие оказывал и Александр фон
Гумбольдт, к мнению которого при дворе прислушивались. Он выступил за то, чтобы
братьям Гримм «после стольких незаслуженных страданий и такого длительного и
оскорбительного пренебрежения было наконец предложено место, освобождавшее их от
жизненных хлопот». О возможности приглашения братьев в Берлин писали и некоторые
газеты и тем самым принесли им скорее вред, чем пользу. Дело в том, что об этом
узнал ганноверский король, который пришел в ярость и начал плести интриги, чтобы
воспрепятствовать приглашению братьев в Берлин. Из прусской столицы дошли слухи,
что новому королю трудно принять решение, так как он должен считаться с
ганноверскими родственниками. Гумбольдт вторично направил королю памятную
записку, в ней он еще раз высказался за приглашение в Берлин братьев Гримм и
других ученых из «геттингенской семерки».
И Фридрих Вильгельм IV, «романтик на троне», не поддался влиянию
ганноверских родственников. Недавно коронованный король, освободивший из тюрем
членов студенческих союзов, вернувший профессорскую кафедру изгнанному Эрнсту
Морицу Арндту, дал свое согласие. В это время Эйххорн, с которым Якоб лично
познакомился еще во время своего пребывания в Париже, стал министром по делам
образования и культов. И вот новый министр в письме от 2 ноября 1840 года Якобу
Гримму смог сообщить приятную весть: «Его величество король, мой
всемилостивейший государь, на протяжении многих лет высоко оценивая большие
писательские успехи Ваши и Вашего брата в области исследования немецкого языка,
художественной литературы и истории, а потому высочайше выразили желание, чтобы
Вы вместе с Вашим братом получили возможность без излишних хлопот, опираясь на
помощь и содействие столицы, решить огромную и весьма трудную задачу разработки
полного критического словаря немецкого языка».
Далее Эйххорн предлагал братьям Гримм продолжить свои исследования и в
особенности работу над «Словарем немецкого языка» в необходимых для этого
условиях. При первой же возможности они будут формально зачислены в штат
университета или института, ведущего научные исследования, пока же свободных
мест нет.
Предложения Эйххорна были для братьев выгодными и почетными. У братьев, во
что бы то ни стало желавших и впредь оставаться вместе, фактически не было
выбора и другой возможности обеспечить жизнь на долгие годы. Переезд в Берлин
решал вопрос их совместной работы наилучшим образом. Ничто не будет отвлекать их
от исследовательской работы. Получив право читать лекции в университете, они тем
самым восстанавливали и свою профессорскую честь. В Геттингене их объявили
недостойными личностями и запретили впредь выступать перед академической
молодежью, здесь они могли читать лекции перед широкой аудиторией Берлинского
университета.
На это предложение Якоб ответил так: «С благодарностью и радостной
уверенностью в будущем мы следуем зову короля, на которого далеко за пределами
Пруссии с надеждой взирают все немцы», — добавляя, что у них с братом нет других
помыслов, кроме как продолжить и завершить совместные труды по изучению языка и
истории.
Несмотря на беспокойство этих недель и явно «чемоданное» настроение, они
по-прежнему много работали. Вильгельм подбирал новые материалы из трудов
германиста Гёдеке для следующего издания «Сказок». Якоб размышлял над проблемами
грамматики и надеялся в эту зиму подготовить третий том «Судебных приговоров» в
дополнение к двум первым томам. Кроме того, братья продолжали разбирать
поступавшие карточки и пополнять ими картотеку для «Словаря».
Опять возник вопрос, где жить и как организовать переезд. В декабре 1840
года Якоб отправляется в Берлин подыскать подходящую квартиру. Ему хотелось
решить этот вопрос еще до рождественских праздников. Вильгельм с женой полностью
доверяли Якобу как старшему в семье — он найдет именно то, что надо для ведения
хозяйства.
Якоб прибыл в Берлин рано. После утомительной поездки ломило в суставах.
Было еще темно и по-зимнему холодно. Тут же около почты он нанял кучера, чтобы
доехать до дома семьи барона Мойзебаха на Карлштрассе. С этой семьей он был
давно знаком. Мойзебах занимал высокий чиновничий пост в Берлине — председатель
Рейнской кассационной палаты, был страстным библиофилом — его библиотека, в
которой находились редкие издания немецкой литературы XVIи XVIIвеков,
представляла собой настоящий клад. Его дружба с братьями Гримм основывалась на
родстве интересов. Якоб, отыскивая нужный номер дома, надеялся, что вскоре
сможет согреться и отдохнуть в уютной, теплой комнате. Но в темноте, при скупом
уличном освещении отыскать этот дом оказалось не так просто. Наконец с помощью
ночного сторожа удалось найти нужный номер — 36. Из экипажа выгрузили вещи, и
Якоб, замерзая от холода, остался стоять с багажом перед воротами дома. Несмотря
на столь ранний час, он все же решился позвонить — никакого ответа. Во всем доме
никаких признаков жизни. В окнах по-прежнему темно. Вокруг такая тишина, какую
вряд ли теперь можно представить в городе с миллионным населением. И маленький
человек с саквояжем, который в течение получаса дергает за ручку звонка, пытаясь
разбудить хоть одну живую душу в доме.
Наконец после долгого ожидания из нижнего, расположенного почти на земле
окна Якоб услышал недовольный голос: «В чем дело?» Якоб спросил, здесь ли
проживает господин председатель Мойзебах. Двери дома открыли и впустили раннего
гостя. Якоб поднялся на третий этаж, где вновь оказался перед дверью и вновь
пришлось звонить. И все повторилось. Ни одного движения! Ему ничего не
оставалось, как дожидаться здесь, на лестнице. Когда наконец на втором этаже
мелькнул свет, Якоб обратился туда. Какой-то человек открыл дверь и сказал, что,
как он полагает, госпожа Мойзебах дома, но она, по-видимому, одна в квартире, и
у нее такой здоровый сон, что господину Гримму придется подождать, пока придет
служанка. Приветливый человек, сообщивший все это, пригласил гостя к себе,
приготовил кофе и предложил свежую столичную газету. Конечно, это был далеко не
тот прием, какой устраивают сегодня для именитых персон — с прессой, цветами и
фотовспышками.
Но когда госпожа Мойзебах проснулась, все пошло как нельзя лучше. Хозяйка
дома объяснила, что она, к сожалению, не слышала колокольчика. Провела гостя в
комнату, которая уже давно была приготовлена для него, и сказала, что мужу
немедленно сообщат о приезде и он появится после обеда. Наконец усталый гость
мог прилечь на несколько часов до обеда и отдохнуть после трудной дороги.
В Берлине Якоб встретился с любезной, всегда готовой прийти на помощь
Беттиной фон Арним. Она и госпожа Мойзебах между многочисленными официальными
визитами и делами, которыми Якоб вынужден был заниматься, помогали ему в поисках
квартиры, удобной для проживания семьи Гриммов.
После долгих и утомительных поисков, все осмотрев и взвесив, Якоб подыскал в
районе Тиргартена на Леннэштрассе, 8 «приятную и удобную квартиру», которую он
снял пока на два года — с пасхи 1841-го по 1843 год. Плата составляла 475
талеров в год — немалая сумма, если учесть, что доходы пока составляли лишь две
тысячи талеров. Но зато жилье было весьма просторным: 10 комнат, балкон. Дом был
построен год назад и находился в отличном состоянии. Якоб учел и то, что
племянники должны учиться, — на дорогу до гимназии Фридриха Вильгельма,
расположенной ближе всего, у Потсдамских ворот, уходило пятнадцать-двадцать
минут. Дядя считал, что такая ежедневная дорога в школу и обратно будет
одновременно служить и отдыхом для мальчиков, на случай же совсем плохой погоды
можно заказать извозчика. Не забыл Якоб и о Дортхен — нужные для ведения
домашнего хозяйства лавки находились совсем рядом. В общем, это была «тихая,
просторная и светлая» квартира в стороне от городской суеты. Перед домом
прекрасные старые дубы.
В конце 1840 года Якоб вернулся в Кассель и сообщил брату, что в Берлине он
был принят прусским королем. Разложив перед ним и невесткой план квартиры,
пояснил все до мельчайших подробностей. Вильгельм и Дортхен остались довольны.
Якоб тоже вернулся с хорошим настроением, несмотря на сильный кашель —
простудился во время долгих поисков квартиры по зимнему холодному Берлину. В
весеннее расписание Берлинского университета был внесен курс его лекций.
Все складывалось вполне благоприятно. Благодаря усилиям Беттины фон Арним и
Александра фон Гумбольдта, а также поддержке министра по делам образования и
культов Эйххорна ежегодное жалованье братьев было повышено до трех тысяч
талеров. Их материальное положение, как писал Якоб Дальману, «стало наконец
хорошим», и им «в этом отношении повезло».
Незадолго перед тем, как семья Гриммов в феврале 1841 года собралась
покинуть Кассель и их родину — Гессен, они получили печальное известие о кончине
курфюрстины Августы. Эта женщина, с давних пор жившая отдельно от двора
курфюрста, в отличие от своего мужа всегда относилась к братьям Гримм с полным
пониманием. Так, в тридцатых годах, когда Вильгельм послал ей экземпляр
«Сказок», она поблагодарила его такими словами: «Мой дорогой господин профессор!
Прислав Ваши сказки, Вы доставили радость трем поколениям: больше всего Вы
порадовали бабушку, которая высоко ценит любое доказательство Вашей памяти, и,
кроме того, приятно удивили дочь и внуков Вашим подарком». Весть о смерти доброй
женщины, полученная братьями как раз в тот час, когда они собирались отплыть к
новым берегам, отозвалась болью в их сердцах. Еще совсем недавно курфюрстина
говорила братьям: «Если Вам все-таки придется уехать, то, по-моему, было бы
лучше всего Вам уехать в Берлин. Когда я приеду туда, то навещу Вас». Ведь она
происходила из прусского королевского дома. «Поскольку она распорядилась, чтобы
ее похоронили как простую горожанку, — писал Вильгельм, — то мне удалось на
улице присоединиться к траурной процессии и проводить до последнего ее
пристанища».
Таким образом, в марте 1841 года братья Гримм, уезжая со всем имуществом в
Берлин, прощались не только со своей родиной, но и со всем, что их связывало с
ней. В то время такой переезд был делом непростым. Груз весом в 135
центнеров28
пришлось разместить на двух подводах; в Берлин, как рассчитали братья, он должен
прибыть после двухнедельного путешествия по плохим дорогам.
Вся семья Гриммов выехала спустя несколько дней, 14 марта. Экипаж с
пассажирами прибыл в Берлин 19 марта. Сразу въехать в квартиру оказалось
невозможным, пришлось прожить шесть дней в гостинице, пока наконец более или
менее обставили «весьма милые, но все же не очень большие комнаты», как заметил
Вильгельм.
По приезде братья сразу должны были нанести несколько визитов. Повсюду «их
принимали очень дружески и вежливо». Их приветствовали министр по делам
образования и культов Эйххорн и Александр фон Гумбольдт. Принял их король
Пруссии Фридрих Вильгельм IV. Во время аудиенции у братьев сложилось весьма
хорошее впечатление о взглядах их будущего монарха. Они даже отметили, что «в
выражении его лица и вообще в нем самом есть что-то приятное, естественно
благожелательное и остроумное», выразили ему «свои искренние и наилучшие
чувства», но, наученные прежним опытом общения с коронованными особами, все же
решили: «Посмотрим, что будет».
Братья Гримм на новом месте, как и в прежние годы, но теперь уже в более
зрелом возрасте, тотчас принялись за работу. В перерывах привыкали к новому для
них окружению: «со смыслом и вкусом» обставленной квартире, прекрасному дому.
Совершали прогулки вдалеке от шумного города — ведь рядом с домом был Тиргартен.
Весной в нем зеленели луга, покрывались свежей листвой деревья, пестрели цветы,
в прудах резвились золотые рыбки. И было здесь то, что особенно любили они, —
«приятная загородная тишина, в то время как в городе постоянно раздражал грохот
экипажей». На улице вблизи Тиргартена по большей части жили ученые; поэтому и
квартал этот окрестили «quartier latin» — Латинским. Окружали Гриммов любезные и
радушные люди.
Находясь в приподнятом, весеннем настроении, Вильгельм писал Гервинусу: «В
личном плане мы настолько счастливы, насколько хотели бы желать. Полная свобода
и к тому же возможность работать в университете; мы с благодарностью сознаем
это».
![](<img src="http://uchitel-slovesnosti.ru/verx.webp" border="0" alt="" />)
УЧИТЕЛЬ СЛОВЕСНОСТИ
