1825 год. Прошло одиннадцать лет, как Вильгельм Гримм был назначен в Касселе
секретарем-библиотекарем, и девять с того времени, когда Якоб пришел в ту же
библиотеку после своего выступления на дипломатическом поприще. Братья все так
же жили вместе в полном согласии, не было здесь только сестры. Братья далеко уже
не юноши: Якобу — сорок лет, Вильгельму — тридцать девять. Их имена известны в
литературных и научных кругах далеко за пределами стран немецкого языка. Внешне
положение в библиотеке при существующих доходах было более чем скромным.
Политическая обстановка двадцатых годов являла собой полную неразбериху.
По-прежнему было неясно, по какому же пути пойдет Германия. Повсюду услужливые
правительства коронованных владетелей подавляли всякое участие народа в
государственной жизни. На родине Гриммов — в Гессенском курфюршестве все так же
остро ощущалось отсутствие конституционных гарантий. Несмотря на атмосферу
застоя и гнета, в народе не угасало желание найти единую форму существования
раздробленных немецких земель, равно как и требование точнее установить права
власть имущих и те границы, где они кончаются. Бюргеры тосковали по жизни в
условиях большей свободы. Но во всех этих устремлениях не было уже того подъема,
какой наблюдался в первые годы после освободительных войн.
Братья Гримм, глубоко переживавшие за судьбу своей родины, искали утешения в
работе. Якоб настолько углубился в решение исследовательских задач, разрабатывая
новые научные области, что, по словам одного из его современников, как бы
«обручился с наукой». Неутомимый труженик, он в познании научных истин нашел
смысл жизни. В нем было нечто почти монашеское. Отказ от личного семейного
счастья не был для него жертвой или вымученным отречением. Он был невероятно
загружен, постоянно шел вперед в своих научных исследованиях, как
путешественник-первооткрыватель, который стремится во что бы то ни стало пройти
незнакомые места. Однако Якоб не превратился в мизантропа, в нелюдима. С любовью
относясь к своим родственникам и друзьям, он принимал сердечное участие в их
человеческих радостях и страданиях.
Вильгельм не разделял аскетическую одержимость своего брата. Его решение
жениться в тридцатидевятилетнем возрасте не было вызвано вспышкой мгновенной,
бурной страсти; оно зрело на протяжении многих лет. Его избранницей стала дочь
кассельского аптекаря Доротея, или, как ее чаще всего называли, Дортхен Вильд.
Она родилась в 1795 году, то есть была на десять лет моложе Вильгельма, и к
моменту вступления в брак ей было уже тридцать лет. Девушку из «Солнечной
аптеки» на Марктгассе, одну из дочерей аптекаря Рудольфа Вильда, братья Гримм
знали еще с детства. Дортхен частенько наведывалась к Гриммам, когда еще жива
была их матушка. Особенно тепло и сердечно Дортхен относилась к Лотте,
единственной сестре Якоба и Вильгельма. Матушка Гримм любила симпатичную дочь
аптекаря, как собственное дитя.
Когда братья Гримм занялись собиранием сказок, Дортхен, тогда
двенадцатилетняя девочка, рассказала им несколько историй, которые она слышала в
родительском доме, особенно от старой Марии. Подрастая, Дортхен узнавала новые и
рассказывала их Вильгельму, когда они бывали за городом, в саду, а в зимнее
время «во флигеле возле печки». Естественно и незаметно эта добрая и мягкая
девушка вошла в семью Гриммов. С большой самоотверженностью она заботилась о
детях своей рано умершей сестры Гретхен. Еще раньше она преданно ухаживала за
больными матерью и отцом.
Вильгельм Гримм видел, как нелегко было Дортхен, и заботился о ней.
В начале 1815 года, когда Якоб был на Венском конгрессе, он писал ему:
«Старый Вильд умер на рождество, утром, после мучительных страданий; еще неясно,
как все устроится и что будет с Дортхен. Она совсем исхудала, а в последние две
недели ей не удавалось даже поспать; целую зиму она этого не выдержала бы. Мне
ее часто было жалко до глубины сердца, в самом деле, это такая верная, честная
душа».
О добрых отношениях семьи Гриммов с семьей Вильдов свидетельствует и
«Домашний дневник», который Якоб в 1820 году подарил своим братьям и сестре с
просьбой записывать важнейшие события из жизни близких. В дневнике сохранились
даты рождения и смерти родителей Дортхен. Был там отмечен и день рождения самой
Дортхен. В предисловии Якоб обратился не только к братьям и сестре, но и к
Дортхен со следующими словами: «Ты прости меня, дорогая Дортхен, что я и тебя
включил в этот дневник, это отчасти для того, чтобы сделать дневник посолидней,
так как почти все наше семейство вымерло, не оставив корней, а частично потому,
что я люблю тебя так же, как моих братьев и сестру».
Тепло и нежно относился к ней и Вильгельм. Прошли годы, и дружеское участие
и нежность переросли в любовь. В декабре 1824 года он обручился с Дортхен. В
январе 1825 года Якоб сообщил о свадьбе Вильгельма Карлу Лахману: «Дело тянулось
очень долго и только перед рождеством решилось окончательно; его невеста — всем
нам приятная, желанная и честная девушка, зовут ее Дортхен Вильд. Для нашего
хозяйства это будет полезно, так как оно налажено и зиждется на давнем,
нерушимом, хотя и молчаливом, согласии, что мы, братья (Якоб и Вильгельм), живем
вместе и ведем общее хозяйство. Так что Вы можете пожелать Вильгельму счастья;
пишу я, поскольку он стыдится об этом говорить».
Якоб одобрял выбор брата, так как уважал Дортхен, подругу юности, за ее
доброту, скромность. Не менее важно было и то, что братья оставались жить
вместе. Для Вильгельма женитьба не была результатом пламенной юношеской страсти.
Он долго обдумывал и взвешивал разумность этого шага; в письме священнику Бангу
он писал о своей невесте: «Она — моя самая старая и самая милая подруга, я знал
ее еще с детства, и все мы без исключения давным-давно любим ее как родную
сестру. Если кто и подходит нам, так это она. Это отнюдь не восхваление, во всех
других отношениях Вы тоже с легким сердцем можете пожелать мне счастья».
15 мая 1825 года в Касселе состоялось венчание. На нем присутствовали
братья, сестра и ближайшие родственники. Семейное торжество отпраздновали без
всякого шума, в приятной домашней обстановке. Через несколько дней Вильгельм
писал своему другу Зуабедиссену, профессору философии в Марбурге: «Этот месяц
мне не кажется медовым, как его принято называть, но у меня такое предчувствие,
что я всю жизнь буду таким же счастливым, как в эти восемь дней. Она сердечна,
естественна, разумна и весела, она радуется всему земному и готова в любой
момент целиком посвятить себя чему-либо возвышенному и прекрасному, к чему мы
стремимся, но чего не дает нам жизнь». Еще более восторженным становится его
тон, когда он наконец отважился сообщить о своей женитьбе Карлу Лахману: «Я не
верю, что я мог бы на этом свете жениться на ком-нибудь другом или быть с
кем-либо другим счастливым».
Ритм жизни семьи Гриммов не был нарушен этой свадьбой; наоборот, с
появлением Дортхен она еще больше укрепилась. По-прежнему жили они в Касселе на
улице Беллевюштрассе, любуясь «открытым и прекрасным видом из окна».
В их доме было много солнца и здоровый воздух, как в деревне. Якоб и
Вильгельм имели по рабочей комнате, младший брат Людвиг Эмиль получил комнату,
выходящую во двор. Он захотел именно это помещение, поскольку сюда не
заглядывало солнце, а ему для работы с красками как раз требовался равномерный,
рассеянный свет. Через некоторое время Гриммы вновь поменяли квартиру, но
остались на той же улице.
Дортхен была «центром тяжести» в этом братском кругу. Для Вильгельма она
была любящей и преданной женой, для его братьев — сестрой. Хорошим знаком было и
то, что в 1825 году, в год свадьбы Вильгельма, вышло малое издание «Детских и
семейных сказок», в котором было собрано пятьдесят самых лучших. Как и
«большое», «малое» издание, переиздававшееся потом много раз, стало любимой
книгой детей.
Но Вильгельм не мог быть до конца счастливым, если он знал, что есть
человек, который из-за него страдает. Это Женни фон Дросте-Хюльсхофф, питавшая к
нему более чем дружеские чувства. Ему удалось убедить Женни в том, что он нашел
в Дортхен спутницу жизни. Еще перед женитьбой с осторожностью писал ей:
«Прошло много времени с тех пор, как я впервые увидел Вас, и после проходили
годы, прежде чем мы получали возможность радоваться встречам с Вами, и всякий
раз, будучи рядом с Вами, я ощущал чувство давнего знакомства. Поэтому я не
представляю, что Вы сможете нас совсем забыть, что могут потускнеть Ваши
воспоминания о. нас».
Через несколько месяцев после свадьбы Вильгельм писал Женни, сохранившей к
нему дружеские чувства: «Мне бы хотелось, чтобы Вы познакомились с Дортхен. Вы
ее полюбите, она похожа на Вас чистым, бесконечно нежным сердцем и цельностью —
в ней нет ничего заимствованного, противного ее природе, а если что и было, то
от этого она давно освободилась. Если бы Вы знали, каким чудесным образом бог
привел меня к этой любви. На протяжении многих лет и до самого последнего
момента я не знал, чем все это кончится, но все же я верил в то, что любой исход
я восприму смиренно и спокойно». Позднее в автобиографии Вильгельм признался: «Я
никогда не переставал благодарить бога за счастье моего благословенного брака».
Вильгельму пришлось разделить с женой не только радостные, но и горькие дни.
Весной 1826 года Дортхен после неимоверных страданий подарила ему «здорового,
прелестного мальчика». Конечно же, Якоба попросили стать крестным отцом, а
потому мальчика нарекли: Якоб. Крестный отец, он же дядя, с гордостью, крупным и
разборчивым почерком записал в «Домашнем дневнике»: «Родился Якоб Гримм». 16
апреля он внес тем же четким почерком новую запись: «Якоб — сын Вильгельма —
окрещен».
Но в том же году на семью Гриммов обрушилось сразу два несчастья. У сестры
Лотты после первенца, сына Карла, в декабре 1825 года родилась девочка, которую
назвали Агнес. Ей не суждено было прожить даже года. В ноябре 1826 года дядя
Якоб обрывает письмо Паулю Виганду такой фразой: «На сегодня больше ни строчки —
пока не смогу писать не так мрачно. Сегодня нас постигло большое горе.
Скончалась Агнес — чудесная дочурка Лотты».
В день смерти девочки заболел желтухой и первенец Вильгельма, которого
ласково называли Якобле. Дядя Якоб, питавший особую любовь к крестнику и
заботившийся о нем как о собственном дитяти, глубоко переживал его болезнь.
Ребенок хворал несколько долгих недель. В надеждах и отчаянии проходили дни. В
начале декабря 1826 года Якоб жалуется Лахману: «Мой крестничек болеет уже пять
недель, и я опасаюсь, что ему не выздороветь. Так что эти дни нам не в радость.
Дортхен совсем исхудала из-за постоянных бессонных ночей». В середине декабря
крошка Якоб умер. Умерших детей, одного за другим, похоронили рядом с могилой
матери Якоба и Вильгельма. «Дети, — писал Вильгельм, — которых я любил почти
одинаково, покоятся теперь рядом, недалеко от нашей матушки, и мне все время
кажется, что они и на небе вместе и все так же играют друг с другом. В жизни они
так любили друг друга, трогали себя ручками за личики и смеялись».
Но не всегда ему удавалось писать так сдержанно, часто с невыразимой болью
вспоминал он о смерти своего сына: «За два часа до того, как его добрые глазки
перестали нас узнавать, он еще тянулся ручонками к серебряным колокольчикам,
пытался играть с ними, но тут же ронял их. Такого доброго иласкового ребенка
теперь больше нет, он плакал, когда ему было больно, но я никогда не видел у
него злого выражения лица. Ночь, когда он умирал, была ужасной. Я никогда не
забуду, как упорно и с каким трудом билось под моей рукой его крошечное
сердечко. Он боролся со смертью в течение двенадцати часов и закрыл глазки лишь
с последним вздохом...»
Много месяцев спустя Вильгельм признавался, что ему постоянно видится во сне
та длинная и ужасная ночь. Горькое испытание вновь ясно напомнило скорбящему
отцу о том, что есть ценное и непреходящее на этом свете: «Я внутренне
почувствовал, что любовь — это единственное, что действительно может утешить». И
он с благодарностью увидел, как еще больше в эти горестные часы открылось ему
«невероятно доброе сердце» его жены, увидел переживания Якоба, который «сидел
двенадцать часов у кроватки ребенка, склонившись над ним, до его последнего
вздоха».
Горестное время прошло, и семья Гриммов вновь пережила радость. В 1827 году
сестра Лотта родила сына Фридриха, а 6 января 1828 года у Вильгельма и Дортхен
Гриммов родился тоже сын — Герман, который впоследствии стал искусствоведом.
Рождение ребенка вновь пробудило у Вильгельма печальные воспоминания об
умершем маленьком Якобе, и он писал Зуабедиссену: «Малыш очень похож на
умершего, и кажется, божьей милостью восполнена потеря, о которой мы грустили и
чувствовали себя одинокими на рождество и на Новый год; мы надеемся теперь, что
той же божьей милостью нам удастся сохранить подарок судьбы».
Осторожно и бесшумно снова и снова входил Вильгельм в комнату, где в
постели, вся в белом, лежала бледная и ослабевшая после родов Дортхен. В комнате
было темно, занавески задернуты. Дортхен почти не могла говорить. Она была
измучена и лишь изредка просила подать ей флакончик с кельнской водой. Когда ей
становилось чуть легче, Вильгельм заходил в большую комнату, где около
натопленной печки в плетеной кроватке лежало маленькое существо. «Личико
кругленькое, как у марципановой куколки», — замечал гордый отец. Ему нравилось,
что ребенок спокойный и совсем мало плачет, лишь сопит и мурлычет про себя, как
бы разговаривая сам с собой — «ведь бедному ребенку предстояло очень многое
обдумать и многому удивиться в жизни». Уже тогда Вильгельм размышлял, кем станет
его малыш. С оглядкой на свою собственную жизнь он говорил: «Библиотекарем по
моей воле он не станет...»
В эти кассельские годы Вильгельм вместе с братом ежедневно отправлялись в
библиотеку. Конечно, с их высоким авторитетом ученых они могли бы рассчитывать
на более респектабельное и лучше оплачиваемое место. Но было трудно найти сразу
два места в одном городе и в одном и том же ведомстве. Поэтому братья оставались
в Касселе в ожидании лучших времен.
Германия в эти годы переживала культурный расцвет в самых различных
областях. Так, в 1819 году по инициативе барона фон Штейна было основано
«Общество изучения древней истории Германии», занимавшееся поисками и изучением
исторических памятников. В 1826 году под руководством Георга Генриха Пертца
вышел первый том «Памятников германской истории», ставший основным источником по
средневековой истории Германии. В эти годы появились значительные произведения
литературы и искусства. Начатый Шлегелем перевод Шекспира был почти завершен под
руководством Тика. Гёте приступил к завершению «Фауста». Из-под пера Эйхендорфа
вышла повесть «Из жизни одного бездельника», Гейне создал «Книгу песен», Граббе
— «Дон Жуана и Фауста», Вильгельм Гауф написал исторический рыцарский роман
«Лихтенштейн», Грильпарцер — историческую трагедию «Величие и падение короля
Оттокара», а Раймунд поставил на сцене «Короля Альп и Врага человечества»; Франц
Шуберт написал «Зимнее путешествие» и «Лебединую песню»; Бетховен, закончив
Девятую симфонию (1824 г.), писал ноты своих последних аккордов.
Подъем и дух творчества, находивший столь бурное выражение, несмотря на
мрачную политическую обстановку того времени, в определенной мере коснулся и
братьев Гримм. Плодом совместной работы стали выпущенные в 1826 году в их
переводе «Сказки ирландских эльфов». Братья Гримм вновь выступили перед
общественностью как одно лицо, в этот раз в качестве переводчиков значительной
книги. Как и прежде, основательное «Предисловие об эльфах» написал Вильгельм.
Именно он занимался эльфами — сказочными, поэтическими образами, созданными
народом. И в этом труде вновь проявилась поэтическая натура Вильгельма, а более
строгий аналитический ум Якоба был занят лингвистическими проблемами.
Вильгельм подробно описывал тихих эльфов, их происхождение, внешность,
одежду, жилье и образ жизни, их отношения с людьми, их ловкость; рассказывал,
что часто они становятся хорошими соседями людей, но иногда способны и на злые
выходки; говорил о таинственной силе этих чудесных существ. Страна эльфов
раскрывалась во всем ее волшебстве и очаровании, со всеми красками и запахами. В
этой работе Вильгельм выступил скорее даже не как ученый, а как мастер
художественного слова, владеющий всеми его оттенками, например, в описании
внешности шотландских эльфов: «По красоте с эльфами не может сравниться ни одно
другое неземное существо. Они, в общем, очень малы ростом, но чрезвычайно хорошо
сложены. В особенности же их женщины, которые, по-видимому, самые
привлекательные существа на свете. Их глаза блестят, как звезды, на щеках горит
нежнейший румянец, губы напоминают кораллы, а зубы — слоновую кость; густые
каштановые волосы локонами ниспадают на плечи». Счастливые часы, когда ученый,
особенно ученый с таким тонким поэтическим восприятием, может увлеченно и
восторженно писать о таинственных существах, таких легких и крошечных, «что
капля росы дрожит, но не рассыпается, когда они вспрыгивают на нее».
Вслед за совместным переводом «Сказок ирландских эльфов» последовало
несколько других работ. Вильгельм дополнил свою ранее написанную книгу «О
немецких рунах» (1821 г.) статьей «О рунической литературе» (1828 г.), в которой
он дал рунический алфавит и фрагменты из готских рукописей. Все больше внимания
уделяет Вильгельм Гримм поэтическим памятникам, написанным на
средневерхненемецком языке. К этому времени уже многие специалисты пришли к
выводу о необходимости издания текстов старинных рукописей — основы поэтического
богатства средних веков. Значительным вкладом стала книга поэзии средневековых
крестовых походов «Граф Рудольф» (1828 г.) в издании Вильгельма Гримма.
Пожелтевшие, частично поврежденные страницы рукописи XII столетия были
прочитаны, обработаны и изданы — был спасен от гибели еще один памятник
средневековья.
Основным трудом Вильгельма в этот период были «Германские героические
сказания», вышедшие в 1829 году. Книга насчитывала свыше 400 страниц. Этот труд
опять-таки стал результатом многолетней собирательской и исследовательской
работы. Он вобрал в себя материалы о немецких героических сказаниях за период,
охватывавший более тысячи лет, то есть с VI до начала XVII века. Во второй части
этой книги Вильгельм изложил теорию происхождения и дальнейшего развития
немецкого эпоса. Позже под влиянием этого произведения многие авторы воссоздали
для народа, и в особенности для юношества, немецкие героические сказания о
Нибелунгах, Зигфриде, Гудруне, Эрманрихе, Этцеле и других героях. Оно вдохновило
многих крупных поэтов, художников и композиторов XIX века. Вообще книга стала
первоисточником, фундаментом, с которого началось дальнейшее изучение
героических сказаний. Как писал германист Карл Мюлленхофф, она стала на десятки
лет «опорой и основой для всех исследований в этой области». Вильгельм тоже
считал «Сказания» необходимой и полезной книгой: «Изучение возникновения и
развития немецкого эпоса так же важно для духовной истории человечества, как и
изучение Гомера!» Он высоко ценил предмет своих исследований и по этому поводу
писал так: «Произведения, доносящие до нас героические сказания, будь они из
Древней Греции или Индии, из древнего периода немцев, галлов, славян или из
христианского прошлого романских народов, хотя сильно и отличаются друг от друга
как по тексту, так и по манере изложения, но во всех сквозит родственный дух,
позволяющий нам увидеть их общую природу. Великолепные произведения безымянных
авторов, исполненные чистейшей поэзии, простые и непринужденные, бесконечные по
глубине и богатству содержания, они несут в себе картину молодой, целомудренной,
бурно расцветающей жизни».
В то время как Вильгельм трудился над памятниками немецких героических
сказаний, Якоб продолжал языковые исследования. Второй том «Немецкой грамматики»
вышел в 1826 году и насчитывал свыше тысячи страниц. В разгар работы над этим
томом он жаловался, что, хотя коллеги и научные общества и признают ценность его
работы и одобряют, кассельское начальство не проявляет к ней абсолютно никакого
интереса. Но Якоб продолжал работать с невероятным упорством. Второй том в
основном был посвящен словообразованию. В этой области ему тоже удалось сделать
ряд интересных наблюдений и проследить, «как внутренний строй немецкого языка
позволяет склеивать слова, сплавляя их в более сложные языковые образования».
Якоб показал, как этот «внутренний строй», «дух языка» непостижимым образом
действовал в давнее время, ткал и формировал язык. Его книга содержала не только
лингвистические выкладки — сведущий читатель мог найти здесь и философию языка.
Двадцать пять месяцев Якоб писал страницу за страницей, сдавая лист за
листом в печать. Тогда он говорил: «Немецкий язык требует от меня крайнего
напряжения». Вера в полезность этой работы придавала ему силы: «Все, что я
обнаруживаю и открываю в языке, будет иметь большую ценность...»
Опубликовав второй том «Грамматики», Якоб решил отложить на год эту работу.
В 1828 году он издал другой, тоже объемистый труд — «Древности германского
права». Трудно поверить, что и эта книга, насчитывавшая почти тысячу страниц,
написана Якобом слово за словом от руки. Еще в студенческие годы в Марбурге он
стал собирать тексты юридических документов прошлых веков, из которых можно было
многое почерпнуть о языке, народных обычаях, нравах, вере и образе жизни людей
того времени. В книге он хотел показать, во-первых, как следует методически
правильно обращаться с древними юридическими документами. Во-вторых, наряду с
римским правом напомнить и о местных формах права, предполагая и надеясь на
постепенно приближающуюся реформу правовой системы. Тем самым Якоб еще раз
доказал, что он ни в коем случае не является кабинетным ученым, захваченным лишь
своей работой. Его книга должна была оказать воздействие на общественность,
которая из-за противоречий между народом и правительством стремилась к правовым
реформам, отвечавшим ее жизненным интересам.
Солидные выкладки и цитаты, богатство материала о свободе и зависимости, о
дани с фруктовых деревьев и скота, о брачных сборах, налогах на землю, о
содержании строений, о браке, купле-продаже, о совместном имуществе, праве отца,
о наследовании, разделе земли, границах, о воровстве, убийствах и других
преступлениях, о наказаниях и штрафах, о судьях, судопроизводстве и божьем суде
и еще о многом другом — все это сделало книгу буквально сокровищницей в области
истории немецкого права. «Это первая попытка создания работы такого плана, —
говорил Якоб. — Она отличается обилием материалов». Как немецкую грамматику, так
и немецкое древнее право он брал в значительно более широком понимании этого
слова и привлекал скандинавские и англосаксонские источники.
Историческая позиция Якоба выражалась в следующем его признании: «Далекое
прошлое стоит изучать, и изучать всесторонне».
Он сравнивал правовые отношения своего времени с правовыми отношениями
прошедших столетий и приходил к суровой критике современности. Он писал:
«Крепостная зависимость и кабала в старое время была во многом легче, чем
угнетенное и униженное существование наших крестьян и фабричных поденщиков;
теперешние осложнения с браками для бедных и слуг граничат с крепостным правом;
наши позорные тюрьмы являются более оскорбительным мучением, чем увечившие
человека телесные наказания прошлого».
Благодаря «Сказкам» и научным трудам братья Гримм снискали уважение в народе
и признание в науке: они получили докторские степени и были избраны членами
многих уважаемых научных обществ и, наверное, могли бы теперь рассчитывать на
соответствующее положение у себя на родине. Но неожиданно на их жизненном пути
резко обозначились перемены.
![](<img src="http://uchitel-slovesnosti.ru/verx.webp" border="0" alt="" />)
УЧИТЕЛЬ СЛОВЕСНОСТИ
