Вскоре после выхода в свет первого тома «Сказок» братья Гримм начали
собирать материал для второго. Работать в тиши кабинета, за письменным столом,
было их единственным желанием.
Шел 1813 год. Позади пожар в Москве — поражение Наполеона, но пока еще
нельзя было сказать, что звезда его закатилась навсегда. Весной Наполеон вновь
одерживает победы при Грос-Гёршене и Баутцене.
Братья Гримм научились уже воспринимать внешние события с определенным
хладнокровием. Выполняя свою ежедневную работу как обязательно поставленную
задачу, они видели в этом творческом постоянстве глубокий смысл. И хотя
дальнейший ход сражений был неясен, Вильгельм писал другу юности Паулю Виганду:
«Мы, как странники, пережили одно за другим дождь, бурю, солнечные дни, и, когда
облака закрывали горы, мы все равно были уверены, что над ними светит солнце; а
когда оно взойдет — это в руках божьих. И мы продолжаем работать; и нет в этой
жизни лучшей работы, чем наша».
Еще до октябрьских дней у Лейпцига, когда союзные войска оттеснили французов
на запад, существование Вестфальского королевства оказалось под угрозой. В один
из последних сентябрьских дней в Кассель ворвался русский генерал со своими
казаками. Брат Наполеона король Жером поспешно бежал. Едва русские покинули
город, с подкреплением возвратился Жером, считавший, что не все еще потеряно. Но
вскоре король почувствовал, что долго ему здесь не продержаться, а потому решил
захватить с собой за Рейн хотя бы произведения искусства и другие ценности.
Якоб Гримм как королевский библиотекарь получил приказ «упаковать
находящиеся в Касселе и Вильгельмсхёе наиболее ценные книги для отправки во
Францию». Вместе с секретарем кабинета Брюгьером, весьма образованным человеком,
он поехал в замок Вильгельмсхёе, чтобы попытаться спасти хоть часть книг для
Гессена. Но приказ был строг, и даже Брюгьер не мог его отменить. Приказа же
упаковывать рукописи не было. Эти манускрипты имели локальную ценность,
относились к истории Гессена и не представляли для короля Жерома какого-либо
интереса. Остальные книги упаковали и увезли в Париж. В 1814 году, после
успешного наступления коалиционных войск, книги вернулись в Кассель.
Вестфальское королевство доживало последние дни. Государственная власть
приходила в упадок, порядок соблюдался лишь внешне. Весть о победе союзников в
«битве народов» при Лейпциге 16—19 октября быстро достигла города. Жером в целях
поддержания престижа решил еще раз публично продемонстрировать прочность
королевских позиций в Касселе: нарочито медленно проскакал он по улицам города в
сопровождении блестящего эскорта. «На его желтоватом, по-итальянски тонком лице,
— писал Вильгельм Гримм, свидетель спектакля, — лежала печать искусственной
холодности, а всем своим видом выражал он заботу о собственной внешности. Он
отдавал приказы и снова отворачивался с совершенно отсутствующим взглядом.
По-видимому, ему было досадно терять так легко доставшуюся корону. Он, конечно,
не хотел намеренно доставлять неприятности своим подданным, но не испытывал к
ним и добрых чувств; а потому, наверное, не мог по-настоящему ощутить эту боль,
тем более что он привык к переменам судьбы».
Окончательное бегство Жерома 26 октября имело для Якоба и неприятные
последствия — он остался без постоянного места работы.
21 ноября 1813 года после семилетней ссылки курфюрст Вильгельм I возвратился
в Кассель. «Долгожданное возвращение старого курфюрста, на которое почти не
надеялись, — писал Якоб Гримм, — сопровождалось неописуемым ликованием; моя
радость была не меньше — я вновь увидел дорогую тетушку в свите курфюрстины,
которую однажды навестил в Готе. Мы бежали по улицам за открытым экипажем;
увешанным гирляндами цветов». Не меньший восторг испытывал и Вильгельм:
«Восстановление Гессена было отпраздновано с самой искренней радостью, я никогда
не видел ничего более трогательного и захватывающего, чем торжественный въезд
княжеской фамилии. Люди везли экипаж не в порыве минутного энтузиазма, а так,
как будто на родину возвращалось нечто исключительно дорогое и близкое, по
которому все истосковались. В этот момент мне казалось, что нет такой надежды,
которая в будущем не исполнилась бы».
В первые дни Якоб еще не мог рассчитывать на службу у курфюрста придворным
библиотекарем с хорошим жалованьем, но, по крайней мере, имел достаточно
оснований полагать, что находится «на хорошем счету» при дворе курфюрста, а
потому вправе претендовать на какую-либо работу. Продвигавшимся армиям союзников
требовались не только солдаты, но и дипломаты. Здесь-то и можно было
использовать Якоба Гримма — находчивого молодого человека, прекрасно говорившего
по-французски. Что ж, надо отложить научную работу в сторону и попробовать себя
на дипломатическом поприще, тем более здоровье позволяло это, чего никак нельзя
было сказать о Вильгельме, которому оставалось одно — самостоятельно продолжать
начатые совместно исследования.
16 декабря 1813 года Якоб направил своему сюзерену следующее прошение: «В
надежде, что в теперешних условиях я более всего был бы полезен отечеству на
дипломатическом поприще, и полагая, что благодаря старательному изучению истории
являюсь более-менее подготовленным для этого, я осмеливаюсь просить Вашу
светлость милостиво предоставить мне место секретаря посольства».
23 декабря Якоб был назначен секретарем посольства. Через несколько дней ему
предстояло сопровождать гессенского посланника графа Келлера в ставку союзных
войск. Времени было мало, и он оставил личные вещи «в полном беспорядке». Якоб
ступил на совершенно новое для себя поле деятельности. Вильгельм с сестрой
Лоттой оставались дома в Касселе. Младшие братья Людвиг Эмиль и Карл ушли
добровольцами на войну против Франции.
После того как Наполеон отклонил мирное предложение, гарантировавшее ему
границу по Рейну, союзники повели наступление. Большая часть войск под
командованием Шварценберга форсировала Рейн у Базеля, генерал Блюхер перешел
реку в ее среднем течении у Кауба и Кобленца, Бюлов вел наступательные бои с
Северной армией у Мааса. Через три месяца успешно продвигавшиеся полки стояли
уже у ворот французской столицы. 31 марта 1814 года союзники вошли в Париж, 6
апреля в Фонтенбло Наполеон отрекся от престола. Его резиденцией был определен
остров Эльба, по существу же он стал местом ссылки, где для свергнутого
императора исключалось всякое участие в событиях мировой истории. 30 мая того же
года в Париже был подписан первый мирный договор, восстановивший границы Франции
1792 года, то есть донаполеоновской эпохи.
Что же произошло в жизни Якоба за эти несколько месяцев? Как сложились его
отношения с новым начальством?
Посланник граф Келлер, по словам Якоба, «не был урожденным гессенцем. Это
был уже пожилой, добродушный, иногда своенравный, вспыльчивый человек, которому
не хватало настоящей гессенской закваски. Но, — добавлял Якоб, — кто бы стал в
то необыкновенное время обращать внимание на каждый всплеск его характера?» Из
Касселя вначале Якоб поехал в Марбург. Он прибыл туда в 11 часов вечера
последнего дня 1813 года и с удивлением увидел, что теперь в старых переулках,
так хорошо знакомых ему еще со студенческих времен, горели фонари.
Сопровождаемый мерцанием фонарей Якоб к полуночи добрался до гостиницы. Всюду
его окружали ликующие люди. Ивот новогодний салют известил о том, что наступил
новый, 1814 год. Люди верили, что это будет счастливый год.
Следующей остановкой на его пути был Франкфурт. Здесь Якоб навестил семью
Брентано и других друзей. В гостинице, где Якобу пришлось жить бок о бок с
русскими, пруссаками и австрийцами, оживленно обсуждались политические и военные
события. Потом был Дармштадт, где он послушал бой башенных часов замка. И,
наконец, Гейдельберг. Город на Неккаре с его привлекательными домами и красивыми
окрестностями особенно нравился Якобу. Он осмотрел художественную коллекцию
Сюльписа Буассере, который под влиянием романтиков много сделал для сохранения
произведений старых школ живописи. Якоб знал Буассере и раньше, теперь же он
увидел у приветливого хозяина «великолепные картины, в особенности старых
фламандских мастеров Ван-Эйка и Мемлинга». Оценил совершенство красок,
перспективу, четкость и ясность форм, отработанность деталей и глубокий смысл
полотен. С не меньшим восхищением он рассматривал гравюры с изображением
Кёльнского собора, которому Буассере посвятил ряд специальных исследований.
Конечно же, Якоб побывал в библиотеке, осмотрел недавно подаренные ей ценные
книги и, к великой радости, обнаружил среди них северные саги, которые могли бы
пригодиться ему и Вильгельму для исследовательской работы. Таким образом, во
время этого путешествия на Запад Якоб не только выполнял миссию секретаря
посольства, но и, как истинный ученый, интересовался искусством и литературой —
всем, что может стать в мирные дни предметом его исследований.
Следующая остановка — Карлсруэ. Вновь с восхищением осматривает он
архитектурный ансамбль города, где дома «необыкновенно уютны и милы».
Воспользовавшись случаем, Якоб навестил поэта Йоганна Петера Хебеля, известного
своими «Алеманскими стихотворениями» и книгой «Сокровища рейнского друга дома»,
чей талант отметил Гёте. Расхаживая взад-вперед перед гостем в аккуратно
прибранной комнате, Хебель курил трубку и тепло говорил о древнедатских песнях,
изданных Вильгельмом, — он прочитал их трижды. Само собой разумеется, что в
Карлсруэ Якоб осмотрел местные библиотеки и книгохранилища. Среди пятисот
монастырских рукописей ему удалось отыскать целиком рукопись на пергаменте
«Титурель» из эпического цикла о Парцифале.
Тем временем Вильгельм из Касселя писал брату о домашних делах: хотя стол
Якоба, заваленный бумагами, и выглядит осиротевшим, он продолжает и в отсутствие
брата начатую вместе работу. С нетерпением следит за новостями и надеется на
скорое заключение мира.
А Якоб уже был на пути в Базель через Фрейбург. Даже на промежуточных
остановках успевал он просмотреть все самое значительное, интересное, сделать
нужные записи. Во Фрейбурге побывал в кафедральном соборе — очень понравились
витражи и роспись алтаря. В Базеле вновь столкнулся с действительностью,
напомнившей ему о войне, — пестрая толчея солдат на берегу Рейна.
В холодные январские и февральские дни Якоб вместе с посланником ехали в
запряженном лошадьми экипаже по чужой стране. Эта дипломатическая поездка,
конечно же, была небезопасной — не раз он становился свидетелем политических и
военных событий, пока войска медленно приближались к Парижу.
Прибыв во Францию, Якоб и там находит время, чтобы побывать в библиотеках,
отыскать среди множества рукописей нужное, ценное, и опять верил, что придет
время и они пригодятся ему.
В это время он пишет брату письма, полные сочувствия к населению,
пострадавшему от войны. В феврале 1814 года из Лангр: «Местность и так бедная,
да еще проходящие солдаты обирают... Вообще же большинство военнопленных
отпускают домой». В другой раз: «Только что прибыли пленные, в большинстве своем
совсем молодые ребята. Здесь опять похолодало, и сердце обливается кровью, когда
видишь, как они страдают от мороза и голода». И еще: «В Бар и Труа нищета
ужасная. Большинство деревень опустело, на дорогах мы видели раздетые трупы
людей, сторожевые костры и горящую деревню». Или: «Нужно видеть собственными
глазами, что приходится испытывать солдату. Самое ужасное — болезнь, госпиталь и
плен. За местечком Комбофонтен я на днях видел молодого австрийца, умиравшего
прямо посреди дороги, по которой шли войска, и солдаты обходили умирающего. Мимо
проходили равнодушные люди, а он умирал под открытым небом, и никто не знал,
будет он хотя бы похоронен или нет. Говорят, в Бар непогребенные трупы вызвали
эпидемию, похожую на чуму; в этом несчастном городе сейчас осталось всего
тридцать или сорок обитаемых домов».
Якоб устал от бесконечных переездов, приходилось заниматься сущими
пустяками, и не было возможности сосредоточиться на серьезной работе. Да, никак
нельзя было сказать, что жизнь разъезжего секретаря нравилась ему. Беспокоился
он и о младших братьях, участвовавших в походе. Как и все, кого война вырвала из
привычной колеи, он страстно желал и надеялся на скорейшее наступление мира.
«Самое главное, чтобы был достигнут подлинный мир, — стаким же настроением
писал в те дни и Вильгельм известному германисту Георгу Фридриху Бенеке. — Кроме
царства небесного, все остальное достанется нам как есть, и мы всерьез займемся
нашим собственным хозяйством, чтобы с радостью в сердце наверстать упущенное за
время войны».
Страшные картины войны сопровождали Якоба и на последнем участке пути к
Парижу. «Самым ужасным, — писал он брату, — на этой дороге для меня было
множество вырытых из земли трупов, лежавших прямо на дороге. Один из них был
голый, как мумия, с вытянутыми руками, а люди проходили мимо, не бросив даже
горсти земли. Насколько чище и правильнее были, в общем-то жестокие, обычаи у
древних народов. Так, у Гомера убитых после боя сжигали, а пепел аккуратно
собирали и уносили с собой. Родственники того погибшего все еще считают его
живым и еще не скоро получат весть о его смерти. И никогда не узнают о его
ужасной гибели».
Наконец в один из апрельских дней 1814 года Якоб Гримм прибыл в Париж.
Девять лет прошло со времени той поездки, когда он приехал обследовать для
своего учителя Савиньи библиотеки. Сейчас Якоб прибыл во французскую столицу с
иной миссией — секретаря посольства. Прибыв в Париж, Якоб, к великой своей
радости, узнал, что его младшие братья Карл и Людвиг живы.
Служба в посольстве не отнимала много времени, и все свободные часы Якоб
проводил в библиотеке. Ему удалось на сей раз обнаружить рукопись Вальтариуса
(Вальтера) с неизвестным предисловием и еще несколько рукописей с текстами
животного эпоса. Сказками о животных, например латинскими элегическими стихами о
волке и лисе, он занимался и раньше. Тут Якоб чувствует себя в своей стихии. В
отличие от сегодняшних ученых, которые имеют возможность сфотографировать
первоисточники, Якоб строка за строкой переписывал по-латыни. Пребывание в
Париже было ограничено — поэтому надо было спешить. В течение трех недель он
переписал около семи тысяч стихов. Но это не было простое механическое
переписывание — переписывая, он глубже знакомился с текстом и почерком писца.
30 мая 1814 года наконец был заключен мир. Якоб распрощался с Парижем. В это
время в Вене шла подготовка к конгрессу. И Якоб вместе с гессенской делегацией
должен был принять в ней участие. Но, поскольку открытие конгресса перенесли на
более позднюю дату, появилась возможность на некоторое время съездить в родной
Кассель.
12 июня в 5 часов утра карета выехала из Парижа. Через Эперней, Шалон,
Верден прибыли в Мец, где по старой привычке Якоб сразу же отправился в
библиотеку; в ней было добрых шестьсот томов рукописей, но каталог отсутствовал.
Пришлось просматривать том за томом, чтобы определить, есть ли в них интересный
для него материал. В Страсбурге он также просмотрел всю библиотеку в поисках
нужных рукописей, ему удалось особенно точно сверить текст «Бедного Генриха».
Здесь он осмотрел архитектурные памятники — понравился Страсбургский
кафедральный собор: «Собор поистине удивительный, и на него невозможно
наглядеться!»
В начале июля 1814 года Якоб прибыл в Кассель и нашел там большие перемены.
Еще в начале года в Кассельской библиотеке освободилось место второго
библиотекаря, и Вильгельм подал прошение. Ему было 28 лет, и в ученом мире его
имя уже достаточно известно. Он получил место, правда, не библиотекаря, а
секретаря, к тому же нижеоплачиваемое. После принятия присяги на новом месте
Вильгельм, как было положено, нанес визит курфюрсту. Каждый день в отведенные
часы он находился в библиотеке: проверял книжные фонды, регистрировал и
каталогизировал поступившие книги, которых было немало. С коллегами сложились
хорошие отношения, да иначе и не могло быть — ведь характер у него был
покладистый. Пока Якоб находился во Франции, Вильгельм, возвратившись домой со
службы, продолжал начатую совместно работу. Трудился над вторым томом сказок,
материал для которого набирался гораздо быстрее, чем для первого. Одновременно
Вильгельм следил за выходом «Старшей Эдды» и вел переговоры с издателем и
типографией.
Еще одна забота была у Вильгельма — переезд на новую квартиру. Хотелось,
чтобы после возвращения из Парижа Якоб в новой квартире обнаружил прежнюю,
знакомую обстановку и мог спокойно продолжать работать. Конечно, если служебные
дела будут оставлять для этого хоть какое-то время. Чем же была вызвана эта
необходимость перемены жилья? Во-первых, в центре города со старыми домами и
узкими улочками постоянно была угроза пожара. А братья особенно беспокоились за
сохранность книг и собранных рукописей. Мог погибнуть труд многих лет.
Во-вторых, денежная стесненность. Братья располагали очень скромными доходами.
Как тогда было принято, они просили домовладельца снизить плату за квартиру, но
хозяин дома не соглашался. За эти же деньги в новом квартале города можно было
снять целый этаж с великолепным видом на сады и горы. Конечно, нелегко было
расстаться со старой квартирой: уютно, все расставлено по вкусу. К тому же в
этом доме жила и умерла их матушка. Непросто было перевезти все книги и
расставить на новом месте, а также домашний скарб, прежде перебрав и отбросив
ненужное, лишнее. Наконец после всех сомнений Вильгельм снял третий этаж в доме,
которым заканчивалась Вильгельмсхёер Аллее; дом выглядел богато, а стоил при
этом недорого. Аккуратный всегда и во всем, Вильгельм тщательно просмотрел все
старые книги и записи, оставшиеся еще от деда и отца. Интересовавшие его бумаги
— а их скопилось немало — он сложил в выдвижной ящик стола. Тогда он как бы
положил начало семейному архиву.
В новой квартире Вильгельм прежде всего установил и отремонтировал книжные
шкафы и стеллажи. Домашним хозяйством занималась Лотта. Наконец в доме по
Вильгельмсхёер Аллее все было расставлено в должном порядке, и Вильгельм смог
написать Якобу следующее: «Дом тихий, похожий на деревенский, с великолепным
видом в вечернюю пору, просторный — в нем столько же места, сколько и в старом,
даже, может быть, больше. А поскольку везде теперь порядок, то я во многом даже
выиграл, например, мне удалось выделить каморку для одних только старых книг,
пакетов, нашей «Песни о Гильдебранте» и т. д. Я буду рад, если тебе все это
понравится». С почти женской тщательностью Вильгельм создавал уют в новом доме.
Якоб вернулся в Кассель уже в новый дом, где все было готово к его приезду.
До отъезда на Венский конгресс оставалось несколько недель. И Якоб с ощущением
того, что он снова дома, что рядом дорогие его сердцу брат и сестра, сел за
письменный стол. О своем настроении в это время он писал Бенеке: «Я работаю, как
обычно, без отдыха и доволен жизнью — мои книги, слава богу, вернулись
невредимыми и сейчас со мной. Встреча с ними, прежние исследования, оживление,
которое царит в Германии, — все так захватывает меня, что я и не думаю о
будущем». Целиком поглощенный творчеством, в те дни он не думал о дальнейшей
дипломатической службе в Вене и признавался Паулю Виганду: «Видел бы ты, сколько
у меня здесь работы: Эдда, «Бедный Генрих» и второй том сказок должны быть
подготовлены к печати; о том же, что я привез с собой, не могу пока даже
думать».
![](<img src="http://uchitel-slovesnosti.ru/verx.webp" border="0" alt="" />)
УЧИТЕЛЬ СЛОВЕСНОСТИ
