В то время как все последующее десятилетие братья Гримм трудились с полной
отдачей сил над «Словарем», в Германии происходили одно событие за другим.
Внешнеполитическая слабость немецких государств вновь проявилась в так
называемом Шлезвиг-Гольштейнском вопросе. В особенности изменения коснулись
Пруссии, которая стала для братьев Гримм второй родиной.
В 1857 году во главе прусского генерального штаба стал Мольтке, а год спустя
регентом своего неизлечимо больного брата — Вильгельм I. При нем прусская
политика обрела уверенность. Впервые прозвучало имя Бисмарка — в 1851 году он
был назначен прусским посланником во франкфуртском союзном сейме, а в 1859 году
его направили в Петербург. К власти приходили люди, которым всего через
несколько лет суждено было открыть совершенно новую главу в истории немецкого
народа.
Но тогда еще, конечно, никто и понятия не имел, как можно решить немецкий
вопрос при таком множестве государств, во главе которых стояли правительства,
преследовавшие свои собственные политические цели.
Якоб Гримм, не скрывая своей «озабоченности» из-за существующего положения,
в возрасте семидесяти четырех лет писал своего давнему другу Виганду: «В
середине нашей с тобой жизни вставали проблемы отечества, позволявшие надеяться
на великие перемены; сейчас же, когда мы приближаемся к концу, все подернуто
мраком неизвестности, и у Германии мало или вовсе нет перспектив на будущее».
С годами во взглядах Якоба не появилось и оттенка бюргерского довольства, а
скорее наоборот, они стали более радикальными. Еще в Национальном собрании во
Франкфурте в 1848 году некоторые из его выступлений звучали весьма необычно,
например, когда он заявлял: «Для меня совершенно ясно, что дворянство должно
прекратить свое существование как привилегированное сословие. Дворянство — это
цветок, лишившийся аромата, а может быть, и цвета. Мы хотим превыше всего
поставить свободу. Так что же может быть выше? В отношении аристократии я
предлагаю: всякие правовые различия между дворянами, мещанами и крестьянами
отменить, не производить и не присваивать более высокого дворянского звания. Я
думаю, что тогда аристократия постепенно исчезнет сама собой».
А в 1858 году в письме к историку Георгу Вайцу, который тоже был членом
Франкфуртского национального собрания, Якоб заявлял: «С возрастом я становлюсь
все демократичнее». Сболью писал он: «Как печальна судьба нашей родины, сердце
разрывается, и жизнь оттого кажется мрачной. И нет ей спасения, надежда только
на переворот. Помочь делу могут только решительные действия».
Старый ученый, конечно, уже не мог идти на баррикады, но труды братьев Гримм
«честно содействовали подъему своей родины, насколько это было в их силах».
Утешение они вновь и вновь находили в работе. Из газет узнавали, что в мире
наряду с каждодневными происходили события, которые изменяли облик всей эпохи.
Газеты сообщали о новых изобретениях: появился велосипед с педалями,
вспыхнула электрическая лампочка. Заговорили о стальном литье, паровом плуге,
катодном излучении. Протяженность железнодорожной сети в Германии к 1860 году
увеличилась до 12 тысяч километров.
В эту эру, отмеченную прогрессом техники, замечательные шаги сделало и
искусство. Отзвуки романтизма еще слышатся в «Лоэнгрине» Рихарда Вагнера (его
премьера состоялась в 1850 году) и в новелле «Иммензее» Теодора Шторма (1849
г.). Но вот такие произведения, как трагедия Отто Людвига «Наследственный
лесничий» (1850 г.), его новелла «Между небом и землей» (1856 г.), роман из
купеческой жизни Густава Фрейтага «Приход и расход» (1855 г.) и «Зеленый Генрих»
Готтфрида Келлеpa (1855 г.) свидетельствовали об утверждении новой,
реалистической литературы.
Надо сказать, что братья Гримм не очень увлекались этими новинками. Их
литературный мир по-прежнему составляли Арним, Брентано, Гёте. Когда же им
удавалось оторваться от научных книг или после перенесенной болезни требовался
отдых, с гораздо большим удовольствием они использовали это время для прогулок
или путешествий.
Вильгельм охотно ездил в сельские местности с невысокими горами, покрытыми
лесами, дышал чистым лесным воздухом. Ему нравилась идиллическая тишина
маленького городка в тюрингском лесу: «Из расположенных напротив еловых лесов на
нас изливается чистый, свежий, услаждающий воздух, а перед нашими глазами
повсюду разбросаны лужайки, на которых отбеливают холсты. Мы живем в полной
тишине и уединении».
Если Вильгельма вполне устраивало тихое, деревенское окружение, то Якоб, как
и раньше, предпочитал активный отдых. В 1853 году он еще раз съездил в
Швейцарию, затем посетил Южную Францию, добрался до Марселя, через Верхнюю
Италию отправился в Венецию, выбрал дорогу домой через Австрию, заглянул в Прагу
и после нескольких недель путешествия возвратился в Берлин. Несмотря на
преклонный уже возраст, Якоб остался верен своему увлечению, не разучился ценить
красоту, не утратил желания видеть и познавать другие земли. Он чувствовал, что
ему осталось не так уж много времени наслаждаться красотой этого мира. Да и
родственников становилось все меньше. В 1852 году умер его младший брат Карл,
коммерсант и преподаватель языка, проживший всю жизнь в бедности и одиночестве.
Из всей большой семьи Гриммов в живых остался, кроме Якоба и Вильгельма, только
Людвиг Эмиль.
Уже выросли и стали взрослыми дети Вильгельма: Герман успешно занимался
историей литературы и искусства, Рудольф после сдачи экзамена по юриспруденции
работал в берлинском уголовном суде, дочери Августе было за двадцать. Вильгельм
возлагал на них большие надежды.
Когда Вильгельму было 70 лет, он заметил как-то: «Мы шаг за шагом бредем по
своему пути; исчезают дни и годы, прошлое отходит на задний план, подобно
высоким горам, над которыми веет нежный аромат и которые пышно горят в лучах
утренней и вечерней зари».
«Словарь» по-прежнему отнимает почти все силы и время. И все-таки братья
Гримм находят возможность переиздать ряд своих трудов, что, правда, потребовало
повторного их просмотра. Кроме того, пишут несколько статей и выступлений для
Академии наук.
Первая и вторая части «Немецкой грамматики» Якоба Гримма вновь вышли в 1852
году, уже без изменений. Год спустя (1853 г.) — второе издание его «Истории
немецкого языка». Свидетельством большого спроса на научные труды Якоба Гримма
стали и другие переиздания в 1854 году: третье издание «Немецкой мифологии» и
второе — «Древностей германского права». В новом предисловии к «Древностям» Якоб
заметил, что именно эту книгу он когда-то писал с особым удовольствием.
Работа же над «Грамматикой» и «Словарем» продвигалась труднее и медленнее,
нежели ему хотелось бы. «Ибо, — говорил он, — «Грамматика» и «Словарь»
превосходят возможности трудолюбивого человека». Теперь Якоб понимал, что эти
работы не могут быть завершены в течение одной человеческой жизни.
Да, он открыл пути в новые области исследований — только пойдут по ним уже
другие. Это было ощущение человека, увидевшего вдали обетованную землю, но уже
не имеющего сил ее достичь.
К числу значительных творческих достижений в пятидесятые годы относятся
выступления Якоба со статьями в академии. Особенно две отличаются богатством
научной мысли и блестящим языком: доклад «О происхождении языка» (1851 г.) и
«Слово о Шиллере» (1859 г.) в связи со столетием со дня рождения. Оба доклада
еще при жизни Якоба выдержали несколько переизданий и были переведены на
французский язык.
Доклад «О происхождении языка» выходил далеко за рамки филологических
проблем. Это было исследование в духе философии языка, в котором Якоб Гримм
признавал, что происхождение языка «таинственно и чудесно», но одновременно
выражал надежду выяснить кое-какие из этих тайн. Он показал различие между
человеческим языком и языком животных: «Неизменяемые и однообразные голоса,
которыми наделены все виды животного мира, находятся в полной противоположности
к человеческому языку, который никогда не бывает неизменным, который меняется от
поколения к поколению и который каждому человеку приходится осваивать. Из того,
что человеку не требуется учить и что таким образом входит в его жизнь само
собой, это одинаковые у всех народов стоны, плач и вздохи, а также любые другие
выражения телесных ощущений, одно только это с полным основанием может быть
поставлено в один ряд с криками животных. Но это как раз и не относится к
человеческому языку».
Откуда же все-таки появился человеческий язык? Является ли он чем-то
врожденным, благоприобретенным, или же он имеет божественное происхождение? Якоб
Гримм придерживался иного, третьего положения, которое в принципе наметил уже
Александр фон Гумбольдт, когда заявил: «Языки есть продукты духовной
деятельности человечества».
Свою точку зрения Якоб сформулировал следующим образом: «Я показал, что
человеческий язык столь же мало может быть божественным даром, как и
прирожденным свойством; врожденный язык превратил бы людей в животных, язык,
ниспосланный свыше, предполагал бы в них богов. Не остается ничего иного, как
считать, что он должен быть человеческим, в своем происхождении и развитии
абсолютно свободно усвоенным нами, он не может быть не чем иным, как нашей
историей, нашим наследием».
Разумеется, считал Якоб, усвоенный и развитый людьми язык мог достичь
высокой ступени совершенства лишь при условии, что основа, способность к этому
была заложена в душу человека высшим создателем. Он подразумевал под этим
следующее: «Язык выступает как непрерывный труд и как результат этого труда, как
завоевание людей, быстрое и медленное, одновременно людей, обязанных ему
свободным развитием своего мышления, — тем, что их разделяет и объединяет. Тем,
что они есть, люди обязаны богу, тем же, что они достигают в добре и зле, они
обязаны сами себе. Словно драгоценный дар, создатель вложил в нас душу, то есть
способность мыслить, и снабдил нас органами речи, то есть способностью говорить,
и, лишь используя эту способность, мы начинаем мыслить, лишь изучив язык,
говорим. Мысли, как и язык, являются нашей собственностью, на том и на другом
зиждется свобода, свойственная нашей природе».
Это была одна из важнейших работ Якоба, в которой он показал, как «первые
люди изобрели свой язык»; рассматривая древнейшие языки, осветил «состояние
первобытного человека», говорил о духе языка, присутствие и власть которого
человек не осознает, и предлагал свою концепцию развития языка от простых форм
до более сложных.
«Завеса, закрывающая собой происхождение языка, — осторожно заключает Якоб,
— приоткрыта, но полностью не поднята».
В ноябре 1859 года он выступил на торжественном заседании перед научным
форумом — на сей раз его речь была посвящена Фридриху Шиллеру.
Прошло лишь несколько месяцев после того, как Австрия потерпела ряд
поражений в Верхней Италии в конфликте с Францией. Противоречия между Австрией и
Пруссией еще больше ослабляли и без того раздробленные немецкие государства.
Нерешенный германский вопрос вновь встал во всей его остроте в год столетия со
дня рождения Шиллера, поэта, с такой силой воспевавшего свободу и отечество.
Якоб Гримм воспользовался случаем, чтобы воздать хвалу обоим веймарцам —
Гёте и Шиллеру. Он настаивал, чтобы этим поэтам был воздвигнут памятник на века
— собрания их сочинений в добротном научном издании. «Они поднялись к славе
рядом друг с другом, — говорил он, — и пройдут столетия, прежде чем снова
родится равный им человек».
Так как в это время в Германии в честь Шиллера повсюду звонили колокола,
Якоб, говоря о политических надеждах немцев, воскликнул: «Если бы во время
торжественных празднеств этим колокольным звоном можно было бы вымести все, что
мешает единству нашего народа, которое ему так необходимо и к которому он так
стремится!»
Доклады Вильгельма Гримма перед Академией наук, которые затем, как и статьи
брата, были опубликованы в «Ученых записках» академии, не затрагивали столь
животрепещущих тем. Вильгельм дополнил более ранние исследования произведений
Фрейданка, животного эпоса, сделал сообщение по поводу «Легенды о Полифеме», о
новых отрывках из средневековой поэмы «Сад роз» и о других произведениях,
ограничиваясь, таким образом, узкоспециальными вопросами. Значительной была
статья «К истории рифмы» — около двухсот страниц, которая вышла затем отдельной
книгой (1852 г.). В ней была предпринята попытка обстоятельного и
многостороннего анализа рифмы как специфического художественного средства и его
использования в поэзии различных эпох. Вильгельм, который так много отдал
изучению народного творчества, на сей раз обратился к высокому искусству.
Вновь занимается он сказками. Летом 1855 года, отправляясь на лечение,
захватил с собой третий том «Сказок». В тихие дни пребывания на курорте
Вильгельм перерабатывал его. В 1856 году этот том «Сказок» с пояснениями был
выпущен третьим изданием. Продолжал дорабатывать и оба первых тома. Отдельные их
издания отличались не только языковой формой, но и количеством содержащихся в
них сказок. Многие сказки были заменены новыми, как казалось братьям Гримм,
более интересными. Количество сказок в сборнике значительно увеличилось. В 1857
году вышло уже семидесятое издание «большого» сборника.
Вильгельм с особой любовью работал над этим произведением, постоянно что-то
изменяя, добавляя, используя все новые и новые краски. Якоб же ставил перед
собой задачу знакомить читателя с «исследованиями природы сказок», «сохраняя
верность сборнику», снова и снова вносил добавления. Сборник сказок — это
большой общий труд братьев Гримм.
О популярности сборника сказок свидетельствует такой эпизод, который
Вильгельм в 1859 году рассказал своей помощнице госпоже Анне фон Арнсвальдт из
семейства Гакстгаузенов:
«Это был хорошенький ребенок, с красивыми глазками. Сначала он был у Якоба,
потом Дортхен привела его ко мне. Он держал под мышкой книжку сказок и спросил:
«Можно почитать Вам что-нибудь? — и хорошо, с выражением прочитал сказку, в
конце которой говорилось: «Кто не поверит, пусть заплатит талер». — А раз я не
верю, то я должен заплатить Вам талер, но мне не дают так много денег, и я сразу
этого сделать не могу». — Он достал из розово-золотистого кошелька грош и
протянул его мне. Я сказал ему: «Я хочу подарить тебе грош обратно». — «Нет, —
ответил ребенок, — мама говорит, деньги в подарок брать нельзя». И он вежливо
попрощался».
Прекрасные минуты пережил старый Вильгельм, когда понял, что книги братьев
Гримм нашли свое место в сердцах детей.
![](<img src="http://uchitel-slovesnosti.ru/verx.webp" border="0" alt="" />)
УЧИТЕЛЬ СЛОВЕСНОСТИ
