Луи-Филипп не любил ни Императора, ни имперской Франции. Сам он пережил эти годы в эмиграции и обо всем великом и славном, что удалось сделать Наполеону, не имел понятия. Он видел лишь «великое шарлатанство», «расстроенное воображение» и «воодушевление сил»; но уверенного в себе гения не заметил.

Луи-Филипп любил славных парижских буржуа. Ведь именно на них трудился весь XVIII век. Июльская монархия положила конец пятидесяти годам революций. Франция рвалась поучать других. Однако отныне предметом ее экспорта станут не идеи, а хлопок и французский романтизм, благодаря Санд и Мюссе ставший знаменитым в Европе. А если у кого и появятся идеи, их тоже можно предложить на продажу…

Романтики, мечтавшие о свободе нравов, не возражали и против свободы мыслей. Примером для себя они считали Наполеона. Именно он, рискнувший всем, чтобы выиграть все, стал «имперским солнцем», «французским полубогом», «львом пустыни», — словом, тем самым новым Прометеем, который оказался в итоге прикованным к сказам Святой Елены. 34-томное издание «Побед и завоеваний», посвященное европейской эпопее французской армии, вышло в свет в 1817–1821 годах. Как деловое предприятие, издание полностью оправдало возложенные на него надежды, потому что эти книги спешил приобрести каждый бонапартист. Начиная с 1832–1833 годов одна за другой появлялись книги воспоминаний о временах Империи, «Ворчун Фламбо» Эдмона Ростана считался одной из лучших театральных работ, и как раз в эту пору умер герцог Рейхштадтский.

Текст Бальзака, озаглавленный «Ночной разговор, или История Наполеона, рассказанная в амбаре старым солдатом», впервые увидел свет 19 июня 1833 года в журнале «Литературная Европа», а затем вошел составной частью в «Сельского врача». Эта «крестьянская» повесть проникнута глубоким лиризмом. «Орлы, пушки, походы… — скажет в заключение рассказчик-солдат, — я прямо голову от всего этого терял».

История, которую поведал пехотинец Гогла, превратившийся в сельского почтальона, написана живым и близким к народному языком. Простой читатель не мог не сказать о ней: «Рассказано все, как было».

Начало рассказа Гогла навеяно корсиканскими воспоминаниями герцогини д’Абрантес. Самая прекрасная женщина острова Летиция Бонапарт вверяет своего сына Богу. Он счастливо избежит всех детских опасностей, его не тронут ни чума, ни яд, ни пуля. Его соратники будут «падать как подкошенные», и лишь Наполеон непостижимым образом останется цел и невредим.

«Причину Конкордата следует искать в обетах Летиции». Посреди безбожия, охватившего Францию во времена Директории, Наполеон сохранял верность своим детским взглядам. И потому о нем говорили, как о Боге.

И лейтенантом, и капитаном Наполеон прежде всего стремился быть «отцом солдатам». И совершал чудеса. В Италию он отправился во главе «босой и нагой армии», и вдруг, словно по мановению волшебной палочки, сумел раздобыть для солдат и шинели, и теплые гетры, и хорошую обувь. С вражескими армиями он расправляется, словно по волшебству, окружая и уничтожая их; с полуторатысячным войском берет в плен десять тысяч вражеских солдат, а затем «заглатывает еще три армии. Короли на коленях вымаливают у него пощаду. […] Мог ли человек совершить все это? Нет, не мог. Значит, ему помогал Бог!»

Наполеон успевал везде и «делил» себя до бесконечности, словно пять евангельских хлебов. Казалось, что он не нуждается ни в сне, ни в пище. Днем он командовал сражением, а ночью готовил очередной план разгрома противника.

Опасаясь, как бы он не «наложил лапу» на Францию, Директория принимает решение «перебросить его в Азию»: может быть, успокоится. «Ему, как и Иисусу Христу, так было суждено».

На Средиземном море хозяйничают англичане, но у Наполеона имеется в небе своя звезда, та самая, что ведет и хранит его. Мимоходом, «словно апельсин», он берет Мальту. И вот перед его армией открывается Египет со своими пирамидами, «огромными, как наши горы», усыпальницами фараонов. В Египте, оказывается, «тьма богов». Их следует уважать, ибо «француз обязан быть другом всем и побеждать, не унижая».

«В битве при Абукире англичанам, не знающим, что еще придумать, чтобы навредить нам, удалось сжечь его флот. Наполеон, которого папа зовет „сыном", а шериф Мекки „своим дорогим отцом", намеревается захватить Индию. И в это время Моди насылает чуму. „Больны все, лишь он один свеж, как роза"».

Пока Наполеон находился на Востоке, «наши армии терпели поражение за поражением, а кое-где пострадали и французские границы. „Самого" там не было. Сам — так его называли». Понимая, что дело плохо, он сказал: «Я — Спаситель Франции. Я знаю это, и потому я должен туда отправиться». На какой-то жалкой скорлупке под названием «Фортуна» он «в мгновение ока переносится во Францию». Депутатов, оказавшихся плохими слугами государства, он запер в их собственной «казарме, где они только болтали языком. Зато тех, кто догадался выпрыгнуть из окна, он включил в свою свиту».

«Так он становится консулом и сейчас же спешит исполнить обет, данный Господу: возвращает законное место церкви, восстанавливает в правах религию. Отныне колокола снова звонят во славу Божию.

А затем — Маренго, и Наполеон проглотил австрийцев, как кит глотает пескарей».

Побед «было столько, сколько святых в календаре. Европейские правители едва не передрались у него на глазах, оспаривая право предложить ему жену. После свадьбы, которую праздновал весь мир и в честь которой он своей милостью на десять лет освободил народ от податей, — правда, их все равно пришлось потом платить», — родился ребенок. «Еще никогда ребенок не рождался королем при живом отце. Тогда в Рим отправили сообщение на воздушном шаре, и шар прибыл на место в тот же день. […] Все было предначертано».

Царь Александр, которому не удалось женить Наполеона на русской, «осерчал». «Солдаты, вы хозяйничали во всех столицах Европы. Остается Москва, союзница Англии. Чтобы покорить Лондон и Индию, я считаю необходимым идти на Москву».

Во время отступления «все жались к Императору, потому что лишь от него шло хоть немного тепла. По ночам он плакал, жалея свою несчастную солдатскую семью».

2 сентября 1833 года Бальзак пишет Зульме Карро: «Госпожа д’Абрантес, редко дающая волю слезам, рыдала, читая о разгроме под Березиной. С тех пор как существует человек, никто никогда не видывал подобного столпотворения из людей, повозок, орудий, и все это среди невиданных снегов, под несказанно суровыми небесами».

Прощаясь, Наполеон сказал в Фонтенбло: «Солдаты!.. Дети мои, нас предали, и мы проиграли, но мы еще свидимся на Небесах, этой родине отважных. Берегите ребенка, которого я доверяю вам. Да здравствует Наполеон II!»