В ответ Рембо получил короткую телеграмму. Верлен приглашал его присоединиться к нему и дал понять, что намерен поступить волонтёром в войска дона Карлоса испанского.

Ночью 8 июня Артюр приехал в Брюссель. В «Гранд-отеле», куда он сразу же явился, ему сказали, что Верлен переселился в гостиницу «Виль-де-Куртре», что на небольшой и довольно тёмной улице Пивоваров недалеко от Гран-Пляс. По какой причине он это сделал, ему не объяснили. Сказали только, что накануне в гостинице появилась пожилая женщина, после чего клиент вместе с ней собрал свой багаж.

Что за женщина?

Мать Верлена или его тётка из Ехонвиля, срочно доставившая племяннику деньги? Если только это не мать самого Артюра, которая по неведомо каким причинам приехала в Брюссель из Шарлевиля…

Вопрос этот занимал его, пока он шёл в сторону Гран-Пляс самым коротким путём: через Северный бульвар, улицу Волчий Капкан, на которой жил приятель Жоржа Изамбара Поль Дюран, площадь Деламонне, улицу Фрипье и улицу О-Бёрр. Когда он подходил к гостинице «Виль-де-Куртре», перед ним предстали мать Верлена и опиравшийся на её руку сын. Увидев Артюра, женщина выкатила глаза и побледнела.

Оба оставались на прежних позициях: Верлен со своими горькими сетованиями, Рембо со своим упрямством.

Тем не менее в одном они сходились, — в том, чтобы пойти куда-нибудь опорожнить несколько кружек пива, нализаться в какой-нибудь из окрестных пивных. Конечно, без участия госпожи Верлен.

На Гран-Пляс и вокруг неё недостатка в подходящих вывесках не было. Например, расположенная менее чем в сотне метров от них гостиница «Дом Пивоваров», куда они не раз захаживали ещё в прошлом году. Посидев там некоторое время, они пошли на площадь Деламонне в «Тысячеколонное кафе», большой зал которого декорирован в стиле ампир. То было место, где обычно собирались брюссельские художники, и первое в бельгийской столице заведение с газовым освещением. Рембо с Верленом просидели там несколько часов кряду и вышли уже к середине ночи крепко навеселе.

На другой день Рембо бесцельно прогуливался по улицам Брюсселя. В голове у него мелькали слова, какие-то обрывки фраз. Вечером, вернувшись в гостиницу, он поспешил записать их на бумаге. Стихотворение известно под названием «Голод»:

Артюр хотел, чтобы Верлен высказал ему своё мнение об этом стихотворении, сделал его критический разбор. Сам он полагал, что оно слишком невнятно по смыслу и затянуто. Но Верлен ответил, что ему сейчас не до того, — настолько его занимают отношения с Матильдой. Не свести ли счёты с жизнью — вот о чём он теперь постоянно думает. Кроме того, он сообщил Артюру, что неподалёку в галереях Сент-Юбер он приметил оружейный магазин и собирается купить там себе огнестрельное оружие…

Десятого июля, проснувшись в комнате на втором этаже гостиницы «Виль-де-Куртре», Рембо удивился, что в постели рядом с ним нет Верлена. Он постучал в соседнюю комнату, где располагалась мать его компаньона, но та не могла дать ему никакого объяснения.

На улице стояла жара, какая редко случается в Брюсселе даже летом.

В такое время трудно заниматься сочинительством.

Ближе к полудню в комнату вошёл Верлен. Он выглядел перевозбуждённым. По всей видимости, он был пьян. Не говоря ни слова, он вынул из кармана револьвер в лакированной кожаной кобуре и гордо показал его Артюру. Он сказал, что это шестизарядный семимиллиметрового калибра револьвер превосходного качества. Ещё он показал ему коробку с полусотней патронов. После этого он повёл Рембо обедать в «Дом Пивоваров» на Гран-Пляс. Там они выпили несколько кружек фаро и поговорили о своих литературных замыслах: Верлен — о сборнике стихотворений, который он назвал «Романсами без слов» и надеялся вскоре опубликовать; Рембо — о «языческой» книге, несколько страниц которой он уже набросал в Лондоне и начало которой начал тут же читать с листа, извлечённого из кармана:

«Когда-то, если я хорошо запомнил, жизнь моя была каким-то праздником, когда мне открывались все сердца и для меня текли все вина.

Однажды вечером я усадил себе на колени Красоту. —

И я нашёл её горькой. —

И оскорбил её.

Я вооружился против справедливости.

Я обратился в бегство.

О, колдуньи, о, нищета, о, ненависть — вам доверено моё сокровище.

Мне удалось в воображении добиться расцвета всех людских чаяний. На всякую радость я напустил свирепого зверя, чтобы он задушил её.

Я позвал палачей, чтобы, погибая, перегрызть приклады их ружей. Я призвал напасти, чтобы погасить песком свою кровь. Несчастье было моим богом. Я валялся в грязи. Меня обсушил воздух преступления. И я заигрывал с безумием».

Когда через полтора часа они вернулись в гостиницу, между ними возобновились ссоры.

Словом, затянулась всё та же тоскливая старая песня.

И Рембо её резко оборвал.

Как ужаленный, он бросился в соседнюю комнату к госпоже Верлен и потребовал от неё двадцать франков — столько стоил проезд из Брюсселя в Париж в вагоне третьего класса. Он кричал, что не оставит её в покое и не уедет, пока она собственноручно не выдаст ему эту сумму. И клялся, что от этого не отступится.

Тогда Верлен схватил его за плечи, утащил в их спальню и запер дверь на ключ.

Артюра это не остановило. Он был намерен уносить ноги. Сесть на Южном вокзале в первый же поезд на Париж. И немедленно. Он с усмешкой говорил, что ему до смерти надоело жить с таким жалким типом, вечным плаксой. Он осыпал друга оскорблениями.

Реакция Верлена оказалась импульсивной. Он схватил свой револьвер, ривольвиту, как он его называл, и дважды выстрелил в Артюра. Первая пуля попала ему в левое запястье, вторая, чуть задев его, упала на пол.

Раненый, вскрикнув от боли, рухнул рядом с кроватью. Зажав запястье, из которого текла кровь, и морщась от боли, он жалобно стал звать на помощь. И ему послышалось, что кто-то громко стучит в дверь.

Потом он увидел, как госпожа Верлен склонилась над ним и осматривает его раненую руку. Она успокоила его, сказав, что ранение несерьёзное, но всё же надо, чтобы его осмотрел врач. Верлен, отчасти осознавший, что происходит, упомянул больницу Святого Иоанна напротив Ботанического сада, в котором рискнул появиться во время своего предыдущего приезда в Брюссель. Он сказал, что это самая современная и большая больница в городе. До неё можно дойти, как он считал, по улице Пашико.

Поддерживаемый госпожой Верлен и своим обидчиком, Артюр минут за двадцать по жаре туда добрёл. Очень скоро им занялся врач, которому он рассказал что-то про несчастный случай, который произошёл с ним, когда он чистил своё огнестрельное оружие. По счастью, подробностей у него выяснять не стали. Ему обработали рану, наложили повязку, сказали, что извлекать пулю будут через два или три дня, и отпустили.

В вестибюле больницы он заявил поджидавшим его Верлену и его матери, что всё так же твёрдо намерен ехать в Париж. В гостинице «Виль-де-Куртре», где он ненадолго задержался, чтобы собрать свои вещи, ссоры разгорелись с новой силой. Госпожа Верлен положила им конец, вручив Артюру двадцать франков на проезд.

И вот все трое отправились по улицам Ломбар и Южной на Южный вокзал.

Верлен был в полном отчаянии.

Вдруг на подходе к площади Рупп он встал перед Артюром и сказал, что хочет пустить себе пулю в лоб. И уже опустил руку в карман.

Решив, что Верлен собирается вытащить свою ривольвиту и снова в него выстрелить, Артюр резко увернулся и побежал к ближайшему постовому. Тот оказался агентом Второго отделения городской полиции, носившего, по иронии судьбы, имя Мишель, как и та служба, что занималась делами поджигателей. Рембо заявил ему, указав пальцем на Верлена, неподвижно стоявшего на обочине тротуара, что ему угрожает этот человек.

Всю троицу препроводили в помещение центрального комиссариата на улице Амиго. Ешё одна ирония судьбы: окна этого здания выходили почти прямо на гостиницу «Виль-де-Куртре».

Рембо, Верлен и его мать были по очереди допрошены помощником комиссара по имени Йосеф Делхалле, молодым ещё человеком, не имевшим большого служебного опыта. Каждый из троих излагал свою версию случившегося. Ни одна из них не была благоприятной для Верлена: у него был револьвер, купленный в галереях Сент-Юбер; налицо была ещё совсем свежая рана Рембо; были показания постового и нескольких свидетелей, очевидцев происшествия на площади Рупп. Словом, улики против Верлена были серьёзные.

В протоколе, составленном по этому случаю, Йосеф Делхалле отмечал:

«Исходя из этих заявлений, мы опросили господина Верлена Поля, каковой показал, что он приехал в Брюссель четыре дня тому назад в состоянии безнадёжного отчаяния, что он знаком с Рембо более года и жил вместе с ним в Лондоне, что он оставил его четыре дня тому назад, чтобы поселиться в Брюсселе с целью быть поближе к своим делам, относящимся к его разводу с женой, проживающей в Париже, каковая утверждает, что у него безнравственные отношения с Рембо; что он писал жене, что если она не вернётся к нему в течение трёх дней, он выстрелит себе в голову, и с этой целью он купил себе утром в пассаже галерей Сент-Юбер этот револьвер с кобурой и коробкой с патронами на сумму в 23 франка; по приезде в Брюссель я получил письмо от Рембо, который просил меня вернуться к нему, и я послал ему телеграмму, в которой сообщил, что жду его, и два дня тому назад он приехал; сегодня я чувствовал себя несчастным, он хотел меня оставить, я поддался приступу безумия и выстрелил в него, он в тот момент не подал на меня жалобу; с ним и моей матерью мы вместе пришли в больницу Святого Иоанна, чтобы сделать ему перевязку, мы возвращались оттуда вместе; Рембо хотел любой ценой уехать, моя мать дала ему 20 франков на дорогу, и когда мы провожали его на вокзал, он заявил, что я хотел его убить»^{75}.

В тексте протокола Йосеф Делхалле подчеркнул красным карандашом фразу — «каковая утверждает, что у него безнравственные отношения с Рембо» — и на полях пометил её вертикальной красной чертой.

Верлен, признавший, что он «поддался приступу безумия», был взят под стражу по обвинению в нанесении огнестрельных ранений и тут же помещён в тюремную камеру центрального комиссариата. В Брюсселе это заведение называлось Амиго — по названию улицы, на которой оно располагалось, и одновременно старого арестного дома, построенного ещё во времена испанской оккупации.

Что до Рембо и госпожи Верлен, то им предложили вернуться в гостиницу и, в соответствии с принятой в таких случаях формулой, оставаться в распоряжении полиции.