Самые проницательные и художественно одарённые современники Солженицына,
восхищаясь им как писателем, не скрывали своего потрясения от
знакомства с Солженицыным-человеком. Первой, кажется, разглядела его
особую природу Анна Ахматова. «Све-то-но-сец!.. Мы и забыли, что такие люди
бывают… Поразительный человек… Огромный человек…» Ещё не были написаны
«Архипелаг», «Красное Колесо», не случилось второго ареста и изгнания, но
Ахматова всё угадала.
О том же писал и Твардовский. Поэтическим чутьём он проник в тайну
немилосердной, необъятной зависти многих к Солженицыну: ему не прощают не только
таланта и успеха, ему не прощают иной природы личности. «Он — мера. Я
знаю писателей, которые отмечают его заслуги, достоинства, но признать его не
могут, боятся. В свете Солженицына они принимают свои естественные
масштабы».
«Я представляю его величиной формата Достоевского!!» — восхищался
Солженицыным Михаил Бахтин, знавший толк в Достоевском. «Его вера — горами
двигает… Рядом с ним невозможна никакая фальшь, никакая подделка, никакое
"кокетство”», — признавался отец Александр Шмеман, опалённый «сплошным огнём»
Солженицына на фоне «привычной болтовни о Христе». «Он несёт в себе до предела
наполненный и безостановочно кипящий, бурлящий, дымящий сосуд».
«Вот, значит, какими Ты создал нас, Господи! Почему Ты дал нам так упасть,
так умалиться и почему лишь одному вернул изначальный образ?» — воскликнул
однажды Юрий Нагибин, выразив солидарное ощущение многих соотечественников,
свидетелей драмы Солженицына-изгнанника. Об огромном человеке, который «перерос
литературу и сам стал героической действительностью ХХ века», не раз говорил и
Евгений Евтушенко. Таких высказываний десятки, а по всему миру — многие
сотни.
Можно задаться вопросом: как бы повела себя Ахматова — проживи она дольше — в
тех ситуациях, когда от Солженицына отворачивались его бывшие сторонники,
гроздьями отпадали друзья? Неужели присоединилась бы к хору ненавистников и
зачислила светоносца в разряд «чёрных крыл»? Представить это —
невозможно. Не только потому, что мудрая, несравненная Анна Андреевна знала толк
в людях и словами не разбрасывалась. Она никогда бы не сомкнулась с вандалами по
присущему ей чувству красоты, по безошибочному ощущению Судьбы, которая сама
знает, кому посылать хулы, а кому хвалы, кого прославлять в веках, а кого
предавать забвению. Ахматова обязательно защитила бы человека
Солженицына от лжецов, как защищали его — по долгу дружбы, по обязанности
правды — великие люди жестокой эпохи: Маршак, Чуковский, Твардовский,
Ростропович. Судьба заботилась, чтобы и в самые глухие времена перед её
избранником не все пути добра были закрыты, и вовремя посылала ему
верных соратников, надёжных сподвижников.
Как страстно бросилась защищать жильца Солженицына («Я — хозяйка
дома, где жил Солженицын. Это обязывает. К правде») от хулы своего друга Давида
Самойлова, нежная, героическая Лидия Чуковская, унаследовавшая от отца
благородную и восторженную любовь к А. И.: «Я никогда не видела человека, в
такой степени умеющего сочетать полную независимость от чужого с полным
уважением к чужому. Он покорял окружающих, но не угнетал их… Пока он беззвучно
жил за моей тонкой стеной, я чувствовала себя и свой дом и свой образ жизни под
защитой сверхмощного танка. Казалось, меня не от чего и не от кого спасать, но
пока горел свет у него в окне, я знала: со мной ничего не случится. И каждому
человеку желаю я встретить своих предполагаемых и ожидаемых убийц с таким
величием и надменностью, с какой А. И. при мне встретил своих».
Слово супермен, прозвучавшее в устах хулителя издёвкой, Чуковская
развернула в метафору жизненного подвига. Сверхмощь, сверхсила, сверхволя,
сверхчесть. Взвалил на себя работу, которую должны были выполнить два-три
поколения литераторов. И работу, которую должны были сделать коллективы
академических историков. И работу, которую должны были провести крупные
правозащитные организации, благотворительные фонды, целые институты… Однако всё,
что он делал, мог делать только он один. В этом — феномен и счастье его судьбы и
творчества.
«Меня своим появлением в мире и присутствием в моей жизни он одарил
несравненно», — писала Л. К. Чуковская, «хозяйка дома, где жил Солженицын». Но
то же самое писали люди, никогда не знавшие его лично. «Солженицын оказал на
меня колоссальное влияние. Я очень благодарен Александру Исаевичу, считаю его
единственным великим человеком в современной России, человеком, судьба и
нравственный подвиг которого, может быть, так же оправдывает наше проклятое
время, как подвиг царя-мученика искупил и оправдал позор "революции” и
гражданской войны. Главное, что среди всеобщего оскотинения и подлости он на
самом деле показал, что можно жить иначе. Я уже задумывался, а зачем это
всё? Ничего нет: нет любви, нет совести, нет нравственного долга. А Солженицын
мне, совсем молодому и неопытному человеку, дал урок. "Неправда, всё
это есть”. В известном смысле я считаю его своим духовным отцом» (Д.
Галковский, 2003).
Под этими словами могли бы подписаться и тысячи простых читателей в России и
в мире. Многие из живущих ныне людей могли бы рассказать (и рассказали!), как на
них повлиял Солженицын, чтó он значил в их жизни, как изменил их судьбу. В этом
смысле «Дети Солженицына» — явление гораздо более широкое, чем то движение,
которое возникло в Западной Европе после опубликования «Архипелага ГУЛАГа»,
когда левые интеллектуалы увидели изнанку коммунистической идеи и затрещали
европейские компартии. Само сознание, что человек такого масштаба присутствует в
городе и мире, многое меняет в генетической формуле современности. Жизнь
Солженицына доказывает, что альтернативная история не пустая фантазия, что
каждый момент бытия — поворотный. Солженицын вырвался из плена времени и стал
его полноправным субъектом. Его взгляд обращён только вперёд, особенно тогда,
когда он пишет о прошлом.
На вопрос, что они будут рассказывать своим детям об их деде, сыновья
Солженицына, Ермолай, Игнат и Степан согласно ответили (2007): «Наверное, самое
главное — это тот несравнимый пример морального и физического мужества, которым
он ослепил в своё время весь мир. Второе, это его полная отдача самого себя
искусству — и как она проявлялась в его личной жизни. И, в-третьих, мы попробуем
им передать те ценности, которые он, в свою очередь, постарался передать нам, в
том числе убеждение в том, что судьбу человека лепят не обстоятельства,
случайности или рок, а, в первую очередь, сам его характер». О том же самом
размышлял и А. Сокуров (1999): «Никакого небопокровительства по отношению к
Александру Исаевичу нет. Он сам такой. Человек, который воспринимает тепло, над
ним и солнце светит, вокруг него тепло. Он в первую очередь сам такой. А потом
уже Господь, провидение». «Жизнь Солженицына и его книги материально доказывают
существование Бога. Подобного и не пожелаешь никому. Слишком ответственно» (А.
Фредекинд, бывший политзэк, историк религии, 2003).
Солженицын… Имя-крик, имя-скрежет, имя-протест. Ожог сознания. Скальпель
офтальмолога, снимающий катаракту с глаз, раскрывающий угол зрения. Артиллерист,
вызывающий огонь на себя. Один в поле воин. Русская душа, которая вышла живой и
неизгаженной из мрачного, безнадёжного времени. Гениальный русский крестьянин из
села Сабли, где течёт Живая Вода. Последний из могикан. Судьба Кассандры.
Проклинающим весельем поразил Кощеево сердце. Единственный, кому верят.
Дон-Кихот. Герой ненаписанного романа Достоевского. Словом изменил мир. Некого
поставить рядом. Нет уже почвы, на которой всходили бы такие люди.
И это только начало бесконечного ряда высказываний.
О характере Солженицына убедительнее всех, кажется, сказала Е. Ц. Чуковская,
Люша: «Солженицын — счастливый человек! Единственный счастливый человек,
которого я видела за свою жизнь. Во всех своих несчастьях он сумел укрепиться,
устоять, найти себя, отыскать смысл в своей судьбе». Кроме трудолюбия,
преодоления немыслимых препятствий, быстроты принимаемых решений,
ответственного, сконцентрированного поведения, железного упорства, могучей воли
— всего того, что составляет характер, он, несомненно, был счастлив в людях,
спутниках своей судьбы.
Добровольные помощники вкладывались в его работу всей своей жизнью, своим
прошлым, историями своих близких. Архивисты, библиотекари, знакомые, бравшие
книги для А. И. на свой абонемент, переводчики, машинистки, хранители и
перепрятыватели рукописей, фотографы, переплётчики Самиздата, копировщики
магнитных лент, связные, распространители, почтальоны-разносчики его писем и
заявлений, курьеры, перевозчики капсул с плёнками — все они ведь где-то
трудились, служили, учились. А ещё рассказчики историй, помощники по сбору
материала, первослушатели, первокритики, перворедакторы, советчики, оспорщики. А
ещё прилежные и вдумчивые читатели рукописей; интересные, живые собеседники;
умные, искренние, обстоятельные; с талантом сочувствия и понимания. Они все были
готовы не просто к помощи, всегда бескорыстной, непрерывной, опасной, но к
служению. Работа с А. И. и для А. И. была необходима
прежде всего им самим; это был кислород настоящего, прорыв из будничности к
истории, в область сверхцелей и сверхзадач. С ним его помощники смогли пережить
мгновения мощного духовного напряжения; окунуться в бытие столь высокого накала,
какого не давала и не могла дать повседневность. Люди Солженицына,
соприкасаясь с ним работой и судьбой, приобретали внутреннюю устойчивость и
говорили о сделанном общем деле как о полосе счастья, высшей точке жизни.
«И — чего б ты добился без них?» — благодарно вопрошал-восклицал Солженицын,
скрупулёзно перечисляя всех своих «невидимок» (больше ста): и тех, кто работал с
ним постоянно, и тех, кто принёс помощь одноразово. В сущности, им всем он
создал памятник нерукотворный. «Она стала для меня вторым воздухом» (это о Н. И.
Столяровой). «Он и Галина протянули мне самый щедрый и спасительный дар, какой я
когда-нибудь получал» (это о приютивших его Ростроповиче и Вишневской).
«Разделил я с вами сердце навек» (это об эстонцах, обеспечивших ему «укрывище»).
«Нельзя представить их всех без слёз» (это о русских мальчиках, рисковавших
головой, чтобы шагал «Архипелаг» в недра России). «А не к Невидимкам ли причесть
и тех не прозвучавших и не сломленных героев, кто, будучи знаком со мною в
прошлом, устоял через всё давление и не подал на меня клеветы?» (в этот перечень
попали школьная соученица Лида Ежерец, приятели студенческого времени Миля Мазин
и Михаил Шленёв, фронтовые командиры Травкин, Пшеченко, Пашкин, однополчане
Овсянников и Мельников, бойцы батареи БЗР-2 Соломин, Кончиц, Липский).
Несомненно, этот малый список должен быть дополнен всеми теми
соотечественниками, которые никогда клеветам не верили и лжи не потакали. |