Великое просветительское и преобразовательное движение
мало отразилось на литературной деятельности Островского. В этом
отношении он стоит рядом с другим современным первостепенным художником –
с Писемским. Автор "Горькой судьбины” и многочисленных произведений из
народной жизни, занимающих первые места в русской народнической
литературе, не обнаружил горячей отзывчивости на самый жгучий вопрос
времени – освобождение крестьян. Правда, смысл драмы красноречиво
доказывал всю тлетворность векового недуга, но такой вывод получался,
так сказать, без ведома автора. Писемский не помышлял исцелить недуг
решительным средством – отменой крепостного права, он удовлетворился бы
добрыми помещиками и благоразумной властью господ над подданными.
Островский, более доступный новым идейным веяниям,
несомненно, был более восприимчив по отношению к величайшей
правительственной реформе. Но и в его художественных созданиях она нашла
сравнительно слабое отражение. Только в одной пьесе – Воспитанница
– поставлен вопрос о помещиках-крепостниках, и то в неопределенной и
крайне сдержанной форме. Героиня-крепостница – с нерусской внешностью и с
полуазиатской фамилией – могла произвести на публику впечатление
исключительного явления. А потом – ее власть создает несчастных только
среди "воспитанниц”, в ее особом придворном штате, – о положении ее
крестьян мы ничего не слышим. Любопытнейшим порождением крепостных
порядков является Потапыч, прирожденный раб, усвоивший чисто религиозный
взгляд на господскую волю: "Я должен потрафлять во всем, потому я
должен раболепствовать” – этот долг оправдывает в его глазах все
его действия и все отношения с людьми. Даже на вопрос Нади-воспитанницы,
не убил ли бы он ее, если бы ему приказали, Потапыч отвечает: "Уж это
не наше дело, мы этого рассуждать не можем”.
Вполне жизненный исторический тип – двойник героя
Писемского из рассказа "Старая барыня” и одной породы с бурмистром из
"Горькой судьбины”.
Разумеется, подобные "нравственные” явления рядом с
бессмысленным страданием "воспитанниц” рисовали в должном свете
крепостнический мир, но не вообще, а в частности – под властью Уланбековых. Делая эту оговорку, мы должны вспомнить о судьбе даже такой скромной пьесы: Воспитанница
встретила цензурный гнев, и, может быть, это обстоятельство и помешало
Островскому пристальнее заняться темным царством отечественного
крепостничества.
После реформ народились новые деятели, открылись новые
пути для практических талантов. Судьба помещиков круто изменилась. С
одной стороны, в их среде обозначились благородные бездельники, успевшие
прожить наследственное, неспособные нажить своего и совершенно
беспомощные без чужого дарового труда. С другой стороны, вырос новый тип
дельца – темного, во всяком случае скромного происхождения, но с
большим запасом житейского опыта, энергии и сметливости.
При совместном развитии этих новых пород людей
естественно возникали новые драматические и комические столкновения,
отчасти похожие на дореформенные истории темного царства.
И теперь также на одной стороне было "благородство”, а
на другой – "капитал”; но с одной весьма существенной разницей.
Благородство разорившихся дворян только и ограничивалось "породой”,
родословным древом. О принципах, идеальных задачах не могло быть и речи
перед лицом страшной дилеммы: или отказаться от прирожденных
"благородных вкусов” и взяться за черную работу, или войти в сделку с
обладателями капитала, покориться им как мужьям, зятьям, вообще
родственникам и в то же время – как победоносным представителям новых
воззрений на личное благородство, личный труд и ум.
Первая пьеса, написанная Островским на этот мотив, Бешеные деньги
(1870). В ней противоборствуют два лагеря. Один состоит из господ с
громкими фамилиями и "титулованной родней” – Телятев, Кучумов,
Чебоксарова с дочерью. Все они с самыми внушительными "традициями” и
самым жалким настоящим. Кавалеры открыто паразитируют на купцах, дамы
только и мечтают свой дворянский герб пристроить к хорошей коммерческой
фирме. На противоположной стороне – человек ума, таланта и дела. Он даже
по-русски объясняется не вполне литературно, но исполнен силы и
энергии, что особенно явно рядом с выродившимся и обедневшим
дворянством; как сторонник активной личной деятельности и
демократического труда, он является представителем будущего
общественного и экономического строя.
Не может быть и вопроса, кто должен остаться
победителем: господам с тонкими вкусами и духовной немощью приходится
окончательно отойти в сторону или примкнуть к "деловым людям”.
В течение семидесятых годов Островский все пристальнее
сосредоточивает свое писательское внимание на представителях
просвещенного русского общества всех слоев.
Разнообразие типов, воспроизведенных драматургом в
течение десяти лет, поразительно: целая историческая и до сих пор не
полинявшая галерея!
На следующий год после Бешеных денег появляется одна из популярнейших пьес Островского – Лес.
Два главных героя – комик и трагик – навсегда останутся классическими
фигурами в русском репертуаре. Вообще, глубокое знание актерской жизни и
психологии – такое же блестящее достоинство таланта Островского, как и
открытие темного царства. И драматург, видимо, с любовью обращался к
этой области, посвятил исключительно ей две пьесы – Без вины виноватые и Таланты и поклонники.
Он сумел и здесь сохранить полное беспристрастие и полноту
художественного воссоздания жизни. На двадцатипятилетнем юбилее
Островский говорил о своей неизменной любви к русским артистам наравне с
любовью к русскому театру, и приветствие и венок с их стороны он считал
для себя высокой честью. И речь писателя была искренней, – но уважение к
истинным художникам сцены не помешало ему разглядеть и ярко отобразить
многочисленные тени закулисного мира.
В его пьесах благородство, и рыцарственность характеров
проявляются по-особенному – непременно на манер шиллеровского Карла
Моора или испанского витязя печального образа. Несчастливцев,
несомненно, благороден, – но было бы несравненно целесообразнее и для
самого героя, и для покровительствуемых им лиц, если бы его искренние
чувства поменьше украшались лицедейством и всякими другими театральными
жестами. Также хороший, вероятно, и как человек трагик в пьесе Таланты и поклонники, – но весь героизм его заключается в непомерном истреблении крепких напитков за чужой счет.
Рядом с такими "благородными” личностями Счастливцев,
Робинзон, Шмага – откровенные прихлебатели и плуты. Что касается женских
артистических персонажей – среди них драматургу, к сожалению, удалось
найти еще меньше героинь. Самая доблестная, несомненно, Кручинина, – но
зато она и вызывает против себя повальную ненависть среди сподвижников
по сцене, которые даже дают друг другу "благородное, самое благородное”
слово, замышляя подлую интригу против "институтки” и "отшельницы”. В
другой пьесе артистка Негина – тоже из добродетельных, но падких на
соблазны, – очень определенно объясняет этот порок. Она оправдывает свою
слабость тем, что не может оставаться добродетельной, то есть честной
женщиной: на сцене это значило бы явиться "героиней”, то есть – поясняет
Негина – "укором для других”.
Рядом с миром актеров – длинный ряд более
простых интеллигентных лиц. Их удобно разделить на две группы: вполне
меткие наименования дает одна из пьес Островского – Волки и овцы (1875). Взаимным нравственным и житейским отношениям этих двух человеческих пород посвящены почти все пьесы семидесятых годов: Поздняя любовь (1874), Трудовой хлеб (1874), Богатые невесты (1876), Бесприданница (1879), отчасти – Последняя жертва
(1878). Самая талантливая из этих пьес, несомненно, – Волки и овцы, и
именно она – наравне с Лесом и Грозой – появляется чаще всего на русских
столичных и провинциальных сценах.
Действующие лица здесь особенно любопытны: они
показывают, какие разнообразные натуры породило наше крепостное право – с
волчьей и овечьей психологией. В первом ряду "волков” красуется Миропа
Мурзавецкая – ханжа и деспотка. Ее плоть и кровь пропитаны
крепостническими инстинктами. Она ни во что не ценит чужую личность,
особенно мужицкую, свободный чужой труд продолжает считать чуть ли не
барщиной, к суду и властям относится по-старому, то есть всецело
полагаясь на взятку, мошенничество – тайное и явное насилие над
"овцами”. Но Мурзавецкая – русский "волк” – дворянка, то есть с
большой примесью малодушия и даже простодушия. У этого "волка”
невыдержанная политика и тщедушная душа. Он смел и самоуверен до первого
столкновения с человеком более ловким и сильным. Он все время дрожит
при мысли быть пойманным с поличным, и когда это несчастье обрушивается
на него – волк мгновенно превращается в зайца.
Эта психология очень тонко воссоздана автором. Сцена
Мурзавецкой с Беркутовым – умницей и законником– одна из самых блестящих
по художественному и реальному слиянию трагизма с комизмом. Мурзавецкая
при первом же намеке на незаконность ее действий начинает
проговариваться, минуту спустя во всем сознается и умоляет Беркутова
спасти ее: "Батюшка, не погуби!”
И дальше: "ничем, батюшка”, "уж не упомню, батюшка” –
все это подлинные страдания заячьей души. А фраза насчет окружного суда –
верх совершенства: "Боюсь я, голубчик, окружного суда; страсть как
боюсь!..” Правдивее не могла высказаться дореформенная оторопь русской
помещицы.
Среди "овец” самая привлекательная и породистая –
богатый барин Лыняев. В его природе таится нечто Обломовское, но он не
байбак, он даже деятель и с благородным направлением. Но в нем много
пассивности, безотчетного добродушия, отчасти барской лени и неохоты
всегда и во всем проявлять свою личность. И, разумеется, он целиком
попадает в лапы красивого "волка” – девицы, берущей на себя обязанность
думать и решать за свою жертву.
Развязка пьесы вполне благополучна. Но это не
общий закон: "овцы” далеко не всегда находят таких искусных и в то же
время благородных защитников, как Беркутов. Человеческая наивность и
склонность к искренним бескорыстным чувствам – удобный материал для
эгоистов и стяжателей. Требуются большие усилия, чтобы "овце” спастись
от волчьих зубов – все равно мужчина или женщина обладает этими зубами. |