Опять отправимся в Америку – в ту эпоху, когда в ней еще было рабство. А Калифорния, хотя и прошла свое время «золотой лихорадки», но оставалась краем, в котором вдруг находили золото... Она по-прежнему притягивала тех, для кого главной жизненной целью было, во-первых – разбогатеть, а во-вторых – быстро. То есть – чтобы как в сказке. Недаром это время было неиссякаемым источником для литературы приключений, интересной для всех решительно возрастов, – тогда и начал писать свои рассказы тот, о котором пойдет речь.

Но все-таки – чем раньше вы познакомитесь с американским писателем второй половины XIX века, мастером захватывающих новелл Брет Гартом – тем лучше. Потому что доберетесь ли вы до него взрослым, вернувшись домой с работы, – это еще большой вопрос.

Скажу одно – Россия зачитывалась им около ста лет – с середины XIX до середины XX века. И в последующие десятилетия этот писатель хуже не стал.

1

А теперь представьте себе человека, который уже в одиннадцать лет публикует во вполне «взрослой» газете свою поэму! Да еще под таким вполне взрослым названием – «Осенние размышления» (для знающих английский даю название в оригинале – «Autumn Musings»). В тринадцать лет Фрэнсис Брет Гарт вынужден оставить школу и начать работать. Понятно, что в семнадцать лет (в начале 1854 года) такой юноша кинулся в Калифорнию не за несметными богатствами, а чтоб попробовать выбиться из нужды.

О том, насколько ему это удалось, он сам рассказывает – как с двумя долларами в кармане отправился на прииски: «Там я надеялся разыскать одного старателя, с которым встречался в Сан-Франциско... Ничего не зная о нем, кроме имени, я рассчитывал, подобно брошенной девушке в одной восточной балладе, найти своего друга среди толпы золотоискателей».

Денег на дилижанс нет. Идет пешком – ему надо пройти сорок миль. А миля, как решительно всем известно, – это более полутора километров. Ему, короче говоря, надо пройти примерно 70 км. Идет – сначала в единственных ботинках. К концу первого дня стирает ноги до волдырей; дальше идет босиком. В общем, к утру третьего дня добирается до прииска. Моет распухшие ноги в ручье, надевает ботинки. В приличном виде входит в бар отеля «Магнолия» – ему сказали, что бармен укажет, как найти его знакомого. Он постеснялся просто обратиться к бармену за справкой – «нет, по глупости я заказал выпивку».

У стойки толпится множество людей – «вдруг все как один поставили свои стаканы на стойку и торопливо отступили в промежутки между колоннами. В тот же миг с улицы раздался выстрел через широко распахнутую дверь...» А в ответ – выстрел из глубины бара. «Только тут я заметил двух человек с нацеленными револьверами, которые стреляли друг в друга...».

Мы не раз видели такое в голливудских фильмах, но Брет Гарт описывает явно с натуры, по личной памяти.

Никто не пострадал. «Разбилось одно из зеркал, а в моем стакане пуля начисто срезала ободок и расплескала влагу». Все произошло так неожиданно и быстро, что он даже не успел струсить. «Моей первейшей заботой было: как бы не выдать хотя бы словом или движением свою юность, удивление или незнакомство с такими делами. Думаю, что любой застенчивый тщеславный школьник поймет меня, – он, вероятно, чувствовал бы себя так же. Настолько сильным было это чувство, что запах порохового дыма еще не растаял у меня в ноздрях, как я уже вплотную подошел к стойке и, протягивая разбитый стакан, обратился к бармену, быть может слишком тихо и неуверенно:

– Налейте мне, пожалуйста, другой стакан. Не моя вина, что этот разбит.

Бармен, весь красный и взволнованный, поднялся из-за стойки; он глянул на меня с подозрительной улыбкой, а затем раздались смех и проклятье. Одним махом я проглотил огневую жидкость и с побагровевшими щеками устремился к выходу. От приступа боли в стертых ногах на пороге я захромал.

Тут я почувствовал на плече чью-то руку и услыхал торопливый вопрос:

– Вы не ранены, приятель?»

Тот самый человек, который смеялся, усаживает его в экипаж и отправляет на нужный ему прииск.

«Пока мы ехали, я узнал от кучера, что оба противника поссорились еще за неделю до этого и поклялись пристрелить друг друга «без предупреждения», то есть при первой же случайной встрече. Он с презрением добавил, что «стрельба была ни к черту», и я с ним согласился».

Но в конце такого путешествия героя (скорей всего – самого автора) ждал большой удар – «всего несколько дней назад Джим отказался от своей доли и уехал в Сан-Франциско»! Но вдруг новые знакомые – товарищи уехавшего – выслушав всю историю юноши, предлагают ему – за так! – свободный пай «на пробу». То, что «могло произойти, как я думаю, только в Калифорнии, в те времена простоты и доверчивости».

Ему предлагают остаться. «В эту ночь я спал на койке отсутствующего Джима уже в качестве владельца одной четверти домика и участка, о котором я пока ничего не знал».

Проснулся он в полдень – настолько намучился накануне. А его новые товарищи и, в сущности, партнеры в нетерпении ждали его: «Завтрак готов. Им не терпится рассказать мне нечто "забавное". Я стал героем!

Оказывается, мое поведение в "Магнолии" во время перестрелки уж обсуждалось, причем было весьма усердно преувеличено очевидцами. Последняя версия гласила, что я спокойно стоял у стойки бара и хладнокровнейшим образом требовал услуг от бармена, припавшего от страха к земле, а в это время над нами гремели выстрелы!»

2

А какой замечательный рассказ про Малыша!

«Из-за топчана стало появляться что-то похожее на огромную муфту. Наконец оно совсем вылезло...

Трудно представить себе что-нибудь потешнее этого медвежонка, когда он медленно поднял на меня удивленный взгляд своих маленьких глазенок. Задние лапы у него были настолько длиннее передних, что при ходьбе то и дело путались и лезли вперед. Он опрокидывался, натыкаясь на свой остренький добродушный носик, и, невольно кувыркнувшись, каждый раз поднимал голову с видом полнейшего недоумения». Этого медвежонка старатели вынули из-под убитой медведицы – и забрали к себе на прииски, чтоб не погиб. «Я взял лапку и торжественно пожал ее. С этой минуты мы стали друзьями... Он был еще так мал, что почти человеческие ступни его были нежны, как у ребенка. Кроме стальных голубых коготков, наполовину скрытых в пальцах, во всем его толстеньком тельце не было ничего твердого. ...Когда рука погружалась в его шерстку, вы испытывали какое-то сладостное чувство. На него прямо нельзя было наглядеться, гладить его было очень приятно, а возиться с ним можно было без конца». И вот, навозившись и наигравшись с Малышом, на другой день человек этот уезжает. Но накануне вечером он взял со своего приятеля Дика Сильвестра (тот спрашивал про Малыша вполне серьезно – «Говорят, он похож на меня. Не находишь?») клятву – «если ему когда-нибудь придется расстаться с Малышом, медвежонок перейдет ко мне».

Тот поклясться-то поклялся, но добавил следующее: «О смерти мне думать еще рано, а кроме смерти не знаю, что может нас разлучить».

И вдруг через два месяца приходит в Сан-Франциско от Сильвестра письмо. «Фрэнк! Ты помнишь наш уговор насчет Малыша? Ну так считай, что я на ближайшие полгода умер, или отправился туда, куда медвежатам хода нет, – на Восток».

А Восток Америки – это в те времена был совсем-совсем не Запад (то есть – побережье Тихого океана). Вообще у них там все наоборот. Запад у них в то время – это как у нас сегодня Восток: наша Сибирь, Азия, так сказать. А их Восток – это как в Европе Запад: чем дальше от Смоленска и Белоруссии на Запад – тем чище улицы, воспитаннее люди. Хотя исключений и здесь и там сколько угодно – человек все-таки сам за себя отвечает, сам себя воспитывает. И если предпочел остаться грубияном и нахалом, то нечего тут сваливать на меридиан.

И все же – недаром главную часть североамериканского побережья Атлантического океана называли тогда (да и сейчас называют) «Новая Англия». Там по улицам Бостона ходили во второй половине XIX века благовоспитанные джентльмены в белых воротничках (сейчас они, конечно, по этим улицам мчатся на красивых машинах – точно так, как у нас в крупных городах). И показаться там на улице с медвежонком, как в известной вольными нравами Калифорнии, было совершенно не с руки.

Вот почему Дик Сильвестр и спрашивал Фрэнка (а это, напомним, имя самого Брет Гарта – Фрэнсис) – сможет ли он «стать хранителем, добрым гением и опекуном такого молодого и неискушенного создания?» И пояснил между прочим: «Он выучился новым штукам. Ребята показали ему приемы бокса. Левой он бьет недурно».

Фрэнк не раздумывал долго – тут же телеграфировал Дику о своем согласии.

И через несколько часов получил ответ: «По рукам. Малыш едет вечерним пароходом. Замени ему отца».

«Значит, он будет здесь в час ночи. На секунду я ужаснулся, что так поспешил». Предстояли объяснения с хозяйкой – причем срочные. «Миссис Браун прочла телеграмму с очень серьезным видом, подняла свои хорошенькие бровки ...затем холодным, отчужденным тоном спросила, надо ли понимать так, что и мать тоже едет». Логика понятная: раз посылают какого-то Малыша и просят заменить ему отца, – значит, где-то рядышком и мать. А хозяйка, возможно, сама питала симпатию к жильцу, и появление возле него еще одной женщины ее не устраивало.

«Да нет же, – воскликнул я с чувством глубокого облегчения. – Матери ведь нет в живых. Сильвестр – мой приятель, который прислал эту телеграмму, застрелил ее, когда Малышу было только три дня.

Тут миссис Браун изменилась в лице».

Представляете, да?

Понятно, что пришлось все объяснять не наспех.

И миссис Браун в конце концов даже согласилась ждать приезда Малыша до глубокой ночи. «Пробило два, три часа. Было уже около четырех, когда раздался страшный стук копыт». Отворили дверь, там стоял незнакомый человек. «Вид незнакомца производил впечатление по меньшей мере странное. Одежда его была вся изорвана, разодранная брезентовая куртка свисала с плеч, как накидка герольда, одна рука была забинтована, лицо исцарапано, всклокоченная голова непокрыта». Цепляясь за ручку двери, он «хриплым голосом заявил, что на улице для меня «кое-что есть».

Не успел он это сказать, как лошади снова рванулись.

Миссис Браун предположила, что они чем-то напуганы.

– Напуганы! – с горькой иронией засмеялся незнакомец. – Куда там! Куда там напуганы! Пока доехали, лошади четыре раза понесли. Куда там напуганы! Полный порядок. Так я говорю, Билль? Вываливались два раза, в люк сбиты один раз. Только и всего. В Стоктоне двоих в больницу положили. Только и всего. Шестьсот долларов – и все убытки покрыты.

– Вы что, хотите взять зверя сами? – спросил он, оглядывая меня с головы до ног.

Я ничего не сказал и с храбрым видом, который совсем не соответствовал моему самочувствию, подошел к повозке и позвал:

– Малыш!

– Ну, если так... Что ж... Разрезай ремни, Билль, и отходи в сторону.

Ремни разрезали, и Малыш, неумолимый, ужасный Малыш тихонько вывалился на землю, подкатился ко мне и стал тереться об меня своей глупой головой.

Провожатые онемели от удивления».

Ну а дальше – масса интересного. Найдите рассказ «Малыш Сильвестр» (это у него фамилия прежнего хозяина) и обязательно прочитайте.

3

Но есть у Брет Гарта и рассказы трагические. Тогда – полтораста лет назад – в Америке еще вовсю проявляли себя расисты, и власти еще не умели с ними справляться. Расисты – это те, кто могут убить человека только за то, что у него кожа другого цвета или волосы жесткие – хотя сам человек, может быть, мягче, умнее и благороднее любого из них.

«Язычник Вань Ли» – рассказ о том, как у фокусника на носовом платке, расстеленном на полу и покрытом шалью, вдруг появляется под этой шалью мирно спящий неизвестно откуда взявшийся годовалый китайчонок. Он подрастает, становится очень забавным и трогательным мальчиком с всякими смешными проделками, на груди же всегда носит фарфорового божка (он же «язычник», то есть – не христианин).

А в конце рассказа автор видит его мертвого. «Мертвого, уважаемые друзья, мертвого! Убитого на улицах Сан-Франциско в год от Рождества Христова 1869-й толпой мальчишек и учеников христианской школы, закидавших его камнями!

Благоговейно положив руку ему на грудь, я почувствовал там под шелковой блузой какие-то осколки... Это был фарфоровый божок Вань Ли, разбитый камнем, брошенным рукой христианского изувера!»