«– Детеныш человека! Смотри!

Как раз напротив волка, держась за низкую ветку, стоял голый коричневый малыш, только что научившийся ходить, самая мяконькая и самая усеянная ямочками крошка, которая когда-либо попадала ночью в волчье логово.

Он посмотрел прямо в лицо Отцу Волку и засмеялся.

– Это человечий детеныш? – спросила Мать Волчица. – Я никогда не видела их. Дай-ка его сюда.

Волк, привыкший переносить собственных детенышей, в случае необходимости может взять в рот яйцо, не разбив его, а потому, хотя челюсти зверя схватили ребенка за спинку, ни один зуб не оцарапал кожи. Отец Волк осторожно положил его между своими детенышами.

– Какой маленький! Совсем голенький! И какой смелый, – мягко сказала Мать Волчица. Ребенок растаскивал волчат, чтобы подобраться поближе к ее теплой шкуре. – Ай, да он кормится вместе с остальными! Вот это человечий детеныш! Ну-ка, скажи, была ли когда-нибудь в мире волчица, которая могла похвастаться тем, что между ее волчатами живет детеныш человека?

– Я слышал, что такие вещи случались время от времени, только не в нашей стае и не в наши дни, – ответил Отец Волк. – На нем совсем нет шерсти, и я мог бы убить его одним прикосновением лапы. Но взгляни: он смотрит и не боится».

Тут в пещеру пробует протиснуться тигр Шер Хан, который требует свою добычу. «Клянусь убитым мною Быком, должен ли я стоять, сунув нос в вашу собачью конуру, ради того, что принадлежит мне по праву. Это говорю я, Шер Хан.

Рев тигра наполнил пещеру громовыми раскатами. Мать Волчица стряхнула с себя детенышей и кинулась вперед; ее глаза, блестевшие в темноте, как две зеленые луны, глядели прямо в пылающие глаза Шер Хана.

– Говоришь ты, а отвечаю я, Ракша (Демон). Человечий детеныш – мой, Лунгри! Да, мой. Он не будет убит. Он будет жить, бегать вместе со Стаей, охотиться со Стаей и, в конце концов, убьет тебя, преследователь маленьких голых детенышей, поедатель лягушек и убийца рыб! И он будет охотиться на тебя! А теперь убирайся или, клянусь убитым мною Самбхуром (я не ем умирающего от голода скота), ты, паленое животное, отправишься к своей матери, хромая хуже, чем в день своего рождения! Уходи!

Отец Волк посмотрел на нее с изумлением. Он почти позабыл те дни, когда завоевал Мать Волчицу в честном бою с пятью другими волками; тогда она бегала в Стае, и ее называли Демоном не из одной любезности…»

И Шер Хан со страшным ворчанием отступил, детеныш остался у волков с четырьмя их волчатами, и вскоре Стая принимает его в свои ряды…

Кто-то читал про Маугли в большом сокращении – для совсем маленьких. Кто-то видел мультфильм. Но я советую взять в руки «Книгу Джунглей» и «Вторую Книгу Джунглей» и прочесть наконец все подряд. Сплошные столкновения воль и решимостей, силы и хитрости. Лучше любого телебоевика.

2

Детство английского писателя Редьярда Киплинга было довольно тяжелым. В то время Британия была империей – то есть владела пространствами, весьма удаленными от своих границ: недаром подчеркивалось, что над Британской империей никогда не заходит солнце…

А самолетов еще не было. И если британцам, работающим в Индии, надо было отослать детей на время на родину – то это были месяцы плавания и, возможно, годы разлуки. Увы, за все на свете надо платить, в том числе и за владение колониями.

Несколько счастливых лет маленький Киплинг провел в Индии с родителями. Все знают, что такое наши самые ранние впечатления – они навсегда остаются самыми яркими. А потом его с сестрой отправили «на воспитание» к дальним родственникам. А в какой ад могли в старой доброй Англии превратить – из лучших, разумеется, чувств, – процесс воспитания, об этом читайте у Диккенса, хотя бы в романе «Домби и сын» (надеюсь, мы к нему как-нибудь обратимся). Но и Киплинг высказался об этом с достаточно едкой определенностью – в автобиографическом рассказе «Мэ-э, паршивая отца…», который кончается приездом матери, но измученный издевательствами тетки и своего кузена – ее сына, бедный Панч (он же Паршивая Овца) не сразу оттаивает…

Забавный рассказ «Поправка Тодса» рассказывает о шестилетнем англичанине Тодсе, который живет в Индии и свободно не только говорит, но и думает на местном наречии – а при разговоре мысленно переводит на английский язык, «как делают многие дети из английских семей, живущих в Индии» (и сам Киплинг, живший в детстве на попечении слуг-индийцев и заговоривший сначала на хинди, а только потом – на английском).

Наслушавшись на базаре, как обсуждается новый билль (закон) об аренде земли, шестилетний Тодс смело вмешивается в разговор гостей – правительственных чиновников. И обстоятельно пересказывает мнение своих старших друзей-индусов – они считают глупым каждые пять лет подтверждать свое решение арендовать эту землю: нужно делать это каждые пятнадцать лет. «Через пятнадцать лет мой сын станет мужчиной, а я уже буду в пепел превращен; мой сын возьмет себе землю… а потом и у него сын родится и через пятнадцать лет тоже станет мужчиной. Зачем каждые пять лет писать бумаги?» «…Тут Тодс заметил, что гости слушают его, и замолчал.

…– Тодс! Отправляйся спать! – сказал ему отец.

Тодс подобрал полы халата и ушел.

А советник хлопнул ладонью по столу.

– Черт побери! – сказал он. – Мальчонка прав. Короткий срок аренды – слабое место всего проекта.

Он скоро ушел, обдумывая слова Тодса.

…По базарам же скоро разнеслась весть, что это Тодс поднял вопрос о пересмотре сроков аренды по новому биллю. Если бы мама Тодса не вмешалась, он ужасно объелся бы фруктами, фисташковыми орехами, кабульским виноградом и миндалем, потому что веранда его дома вдруг оказалась заставлена корзинами, полными всех этих лакомств».

Может быть, кому-то это покажется странным – такой разумный и инициативный мальчик в столь раннем возрасте. Сам Киплинг ничего странного в этом не видел – первый сборник его стихов под названием «Школьная лирика» вышел в свет, когда автору было шестнадцать лет. (Есть и такие, которые в эти годы, как всем хорошо известно, ни о какой серьезной деятельности и не задумываются – только развлекаются.) И когда Киплинг пишет про выросшего Маугли – он явно вспоминает себя и свои мечты в этом возрасте: «На второй год после большой битвы с Дикими Собаками и смерти Акелы Маугли должно было исполниться семнадцать лет. Но он казался старше, так как много двигался, хорошо ел и, едва почувствовав себя разгоряченным или запыленным, тотчас же купался; благодаря всему этому он стал сильнее и выше, чем обыкновенные юноши его возраста. Когда он осматривал древесные дороги, он мог полчаса висеть на высокой ветке, держась за нее одной рукой; мог на бегу остановить молодого оленя и, схватив его за голову, откинуть прочь; мог даже сбить с ног крупного синеватого кабана из Северных Болот».

Внутри «Книги Джунглей» вы обнаружите и знаменитый рассказ «Рикки-Тикки-Тави» – рассказ о мужестве и верности. Речь не о людях – о маленьком зверьке мангусте, который не знает страха и бросается в бой с любой змеей, в том числе со смертельно ядовитой коброй. Люди выловили захлебнувшегося было зверька из канавы, обсушили и привели в чувство – и он стал верен семье и в первую очередь маленькому Тедди.

На веранде «за ранним завтраком сидели Тедди, его отец и мать. Но Рикки-Тикки сразу увидел, что они ничего не едят. Они не двигались, окаменев, и лица их побелели. На циновке возле стула Тедди лежала свернувшаяся Нагайна, и ее голова была на таком расстоянии, что она в любую секунду могла укусить голую ножку мальчика. Кобра покачивалась вперед и назад, распевая торжественную песню.

– Сын большого человека, убившего Нага, – шипела она, – не двигайся! Я еще не готова. Погоди немножко. Не двигайтесь, все вы трое. Если вы пошевелитесь, я ударю, если вы не пошевелитесь, я тоже ударю. О глупые люди, которые убили моего Нага!

Тедди не сводил глаз с отца, а его отец мог только шептать:

– Сиди неподвижно, Тедди. Ты не должен шевелиться. Тедди, не шевелись.

Рикки-Тикки поднялся на веранду и воскликнул:

– Повернись, Нагайна, повернись и начни бой».

И вскоре начинается бой крохотного зверька с огромной по сравнению с ним коброй – бой, о котором, надеюсь, вы прочтете сами.

3

Те, кто постарше, должны обязательно прочитать совсем другие – трагические – рассказы о колониальном мире конца ХIХ – начала ХХ века.

Тут надо помнить поэтическую формулировку, которую Киплинг ввел в мировой культурный оборот, – неважно, верна эта формулировка или нет, но все используют ее уже почти век:

И один из самых трагических его рассказов о любви с многозначительным названием «За чертой» начинается словами, которые сразу покажут нам, как далек сегодняшний мир от тогдашнего, где, скажем так, расстояние между Западом и Востоком было много длиннее сегодняшнего. Не забудем еще, что речь – об Индии, где люди от рождения делились на касты, и члены самой низшей касты – неприкасаемых – не только не должны были дотрагиваться до людей другой касты, но даже тень от них оскверняла человека, на которого случайно падала…

Вот как начинается этот при всем при том замечательный рассказ: «При всех обстоятельствах человек должен держаться своей касты, своей расы и своего племени. Пусть белый прилепится к белому, а черный к черному. …Вот история человека, который ступил за надежные пределы добропорядочности и тяжко за это поплатился». И сегодня, конечно, отличия между Западом и Востоком порою очень и очень велики. Но все же границы совсем не таковы, как обозначены они Киплингом. И во всех городах мира можно встретить чернокожую красавицу рядом с совершенно белым джентльменом – и на лицах обоих будет написано счастье.

Не так было в Индии времени Киплинга. В рассказе описан тайный роман англичанина с пятнадцатилетней вдовой (!) Бизезой, страстно его полюбившей. И вот она узнает, что возлюбленный встречается с англичанкой – и обвиняет «его в неверности. Никаких полутонов для нее не существовало, и говорила она напрямик. Триджего смеялся, а Бизеза топала ножкой, нежной, как цветок бархатца, и такой маленькой, что она умещалась в мужской ладони». Она требовала, чтоб он немедленно порвал с «чужой м ем-сахиб». А он объяснял ей, «что она не понимает точки зрения людей с Запада на такие вещи. Бизеза выпрямилась и тихо сказала:

– Не понимаю. И знаю только одно – для меня худо, что ты, сахиб, стал мне дороже моего собственного сердца. Ты ведь англичанин, а я просто чернокожая девушка. – Кожа ее была светлее золотого слитка на монетном дворе. – И вдова чернокожего мужчины. – Потом, зарыдав, добавила: – Но клянусь своей душой и душой моей матери, я тебя люблю. И что бы ни случилось со мной, тебя зло не коснется».

А что случилось с ней – вы прочтете сами. Обидно будет не прочесть именно в юности – об этом, а также и о сильных человеческих чувствах, с подлинным художественным блеском описанных в рассказах «Бабья Погибель», «Миссис Батерст», да и в других.