Кто любит читать про животных и про природу – тот сразу, прямо сейчас, должен искать книги писателя Михаила Михайловича Пришвина.

Про животных многие писали замечательно – но он все-таки писал замечательно по-своему. Надеюсь, что вы уже прочитали рекомендованный вам мною его пересказ книги индейца Серая Сова – про маленьких бобрят?

А вот он описывает встречу с оленихой (ланкой) в замечательной повести «Жень-шень» (ну кто бы мог поверить, что можно написать большую повесть, где главным героем будет олень?):

«Была ночная тишина в воздухе, и потому я через некоторое время с большим удивлением заметил какое-то движение, перемещение среди солнечных зайчиков, как будто кто-то снаружи то заслонял, то открывал солнечные лучи. Осторожно я раздвинул побеги винограда и увидел всего в нескольких шагах от себя осыпанную своими собственными солнечными зайчиками ланку. …Я почти не дышал, а она приближалась, как все очень осторожные звери, – один шаг ступит и остановится, и свои необыкновенно длинные и сторожкие уши настраивает в ту сторону, где что-нибудь причуивает… Я смотрел ей прямо в глаза, дивился их красоте, то представляя себе такие глаза на лице женщины, то на стебельке, как цветок…»

А вот про природу – даже не знаю, писал ли кто-нибудь лучше него. Он, во всяком случае, как никто другой умел ее наблюдать. И замечал то, что другие не замечают, но зато, когда им покажут, восклицают: «Ой – правда!»

Например, именно он открыл такое время года – весна света.

Кто любит кататься на лыжах, тот, конечно, вспомнит, как в середине зимы солнце вдруг начинает греть щеку. Холодно – а солнце как будто теплое. То есть оно так ярко светит, что уже и греет.

Вот это время – примерно с последней декады января, когда короткий зимний день после 22 декабря уже сильно удлинился, а в воздухе начинает витать предчувствие – пока еще только предчувствие! – весны, Пришвин и назвал – по-моему, очень точно и замечательно – весна света.

И только после этого многие стали говорить, катясь по сверкающей лыжне ярким солнечным февральским днем:

– Весна света!

2

Пришвин был очень хороший охотник и немало писал про то, как он охотился на зверей и диких птиц.

Но мне, скажу честно, читать про охоту всегда было жалко – ведь обязательно кого-то живого убивают. Правда, сам Пришвин однажды написал тому, кто укорял его за то, что он убивает зверей, да еще и описывает это убийство: «…Моя охота дала множество рассказов охотничьих и детских, в которых косвенно осуждается убийство животных. Каждый разумный охотник, по мере того, как он вырастает, все больше и больше занимается самим мастерством, чем убийством: артистической стрельбой на стендах, обучением собак, спортивной, научной, художественной разработкой материалов, добытых еще в юности в жестокую пору, наконец, организацией разумного охотничьего хозяйства… Самое возникновение вопроса о таком убийстве мне кажется чем-то болезненным. Подумайте, миллионы людей в нашей стране собственными руками должны резать выхоженную ими любимую скотину, и только немногие городские счастливцы получают мясо прямо из лавки. …Не будь у нас в стране вдумчивых охотников-хозяев, вы бы – городские, милые, прекраснодушные любители животных, – незаметно для себя всю природу преспокойно съели бы в ресторанах».

3

Но Пришвин ухитряется и про охотничьих собак написать иногда безо всяких выстрелов.

В рассказе «Ярик» – о том, как он приучал к охоте на тетеревов шестинедельного щенка, – автор пишет: «Натаска без ружья мне доставляет иногда наслаждение не меньшее, чем настоящая охота с ружьем».

И вот сидят они вдвоем со щенком после летнего дождика под елкой рядом с вырубкой (это – поляна с пнями, оставшимися от вырубленных деревьев) – на ней «было много высоких, елочкой, красных цветов, и от них вся вырубка казалась красной…». Сидят – дожидаются, «пока птицы выйдут кормиться и дадут по росе свежие следы. Когда по расчету это время прошло, мы вышли на красную вырубку, и, сказав: – Ищи, друг! – я пустил своего Ярика».

А у Ярика – ирландского сеттера – чутье на громадное расстояние. И хозяин с завистью на него смотрел и думал: «Вот если бы мне такой аппарат, вот побежал бы я на ветерок по цветущей красной вырубке и ловил бы и ловил интересные мне запахи».

А дальше происходят забавные вещи. Большая серая тетерка «подлетела почти к самому Ярикову носу и над самой землей тихонько полетела, маня его криком: – Догоняй же, я летать не умею!

И, как убитая, в десяти шагах упала на траву и по ней побежала, шевеля высокие красные кусты». И пес не выдержал – и ринулся за ней. А должен был (если я только не ошибаюсь в охотничьих делах) сделать стойку – и ждать хозяина.

А тут – «фокус удался, она отманила зверя от выводка и, крикнув в кусты детям – Летите, летите все в разные стороны! – сама вдруг взмыла над лесом и была такова. Молодые тетерева разлетелись в разные стороны и как будто слышалось издали Ярику: – Дурак, дурак!

– Назад! – крикнул я своему одураченному другу. Он опомнился и виноватый стал медленно подходить. Особенным, жалким голосом я спрашиваю:

– Что ты сделал? Он лег.

– Ну, иди же, иди! Ползет виноватый, кладет мне на коленку голову, очень просит простить.

– Ладно, – говорю я, усаживаясь в куст, – лезь за мной, сиди смирно, не хахай: мы сейчас с тобой одурачим всю эту публику.

Минут через десять я тихонько свищу как тетеревята:

– Фиу, фиу! Значит:

– Где ты, мама?

– Квох, квох, – отвечает она, и это значит: – Иду! Тогда с разных сторон засвистело, как я: – Где ты, мама? – Иду, иду, – всем отвечает она. Один цыпленок свистит очень близко от меня, я ему отвечаю, он бежит, и вот я вижу, у меня возле самой коленки шевелится трава. Посмотрев Ярику в глаза, погрозив ему кулаком, я быстро накрываю ладонью шевелящееся место и вытаскиваю серого, величиной с голубя, цыпленка. – Ну, понюхай, – тихонько говорю я Ярику. Он отвертывает нос: боится хамкнуть. – Нет, брат, нет, – жалким голосом прошу я, – понюхай-ка!

Так оно, конечно, по его замыслу и вышло: «Идет, бежит, вижу, как из травы то тут, то там, как горлышко бутылки, высунется ее шея …» – не могу не обратить внимание юных читателей на замечательное по своей точности сравнение! Автор завидовал нюху Ярика, но зато – какой же у него был глаз?.. «…А за ней везде шевелит траву и весь ее выводок».

Они, конечно, отпустили тетеревенка – и дали всему выводку улететь. Но довольны были, что всех одурачили.

4

А вот еще про одну собачку – но уже совершенно другую! Вот именно – про собачку, а не про охотничью собак у или пса.

Я прочитала этот рассказ – «Лимон» – еще в школе и очень его полюбила, несколько раз перечитывала.

«В одном совхозе было. Пришел к директору знакомый китаец и принес подарок. Директор, Трофим Михайлович, услыхав о подарке, замахал рукой. Огорченный китаец поклонился и хотел уходить. А Трофиму Михайловичу стало жалко китайца, и он остановил его вопросом:

– Какой же ты хотел поднести мне подарок?

– Я хотел бы, – ответил китаец, – поднести тебе в подарок свой маленький собак, самый маленький, какой только есть в свете.

Услыхав о собаке, Трофим Михайлович еще больше смутился. В доме директора в это время было много разных животных: жил кудрявый пес Нелли и гончая собака Трубач, жил Мишка, кот черный, блестящий и самостоятельный, жил грач ручной, ежик домашний и Борис, молодой красивый баран. Жена директора Елена Васильевна очень любила животных.

При таком множестве дармоедов Трофим Михайлович, понятно, должен был смутиться, услыхав о новой собачке.

– Молчи! – сказал он тихонько китайцу и приложил палец к губам. Но было уже поздно: Елена Васильевна уже услыхала слова о самой маленькой во всем свете собачке.

– Можно посмотреть? – спросила она, появляясь в конторе.

– Собак здесь! – ответил китаец.

– Приведи.

– Он здесь, – повторил китаец. – Не надо совсем приведи.

И вдруг с очень доброй улыбкой вынул из своей кофты притаенную за пазухой собачку, каких я в жизни своей никогда не видел и, наверное, у нас в Москве мало кто видел. Она была рыженькая, с очень короткой шерстью, почти голая и, как самая тоненькая пружинка, постоянно отчего-то дрожала. Такая маленькая, а глазища большие, черные, блестящие и навыкате, как у муравья.

– Что за прелесть! – воскликнула Елена Васильевна.

– Возьми его! – сказал счастливый похвалой китаец. И передал свой подарок Елене Васильевне. Елена Васильевна села на стул, взяла себе на колени дрожавшую не то от холода, не то от страха пружинку, и сейчас же маленькая верная собачка начала ей служить, да еще как служить! Трофим Михайлович потянул было руку погладить своего нового жильца, и в один миг тот хватил его за указательный палец. Но, главное, поднял в доме такой сильный визг, как будто кто-то на бегу схватил поросенка за хвостик и держал.

Визжал долго, взлаивал, захлебывался, дрожал, голенький, от холода и злости, будто не он директора, а его самого укусили. Вытирая платком кровь на пальце, недовольный Трофим Михайлович сказал, внимательно вглядываясь в нового сторожа своей жены:

– Визгу много, шерсти мало!

Услыхав визг и лай, прибежали Нелли, Трубач, Борис и кот. Мишка прыгнул на подоконник. На открытой форточке пробудился задремавший грач. Новый жилец принял всех их за неприятелей своей дорогой хозяйки и бросился в бой. Он выбрал себе почему-то барана и больно укусил его за ногу. Борис метнулся под диван. Нелли и Трубач от маленького чудовища унеслись из конторы в столовую. Проводив огромных врагов, маленький воин кинулся на Мишку, но тот не побежал, а, изогнув спину дугой, завел свою общеизвестную ядовитую военную песню.

– Нашла коса на камень! – сказал Трофим Михайлович, высасывая кровь из раненого указательного пальца.

… – А как его звать? – спросила очень довольная всем виденным Елена Васильевна. Китаец ответил просто:

– Лимон».

Но так и знайте, что самое интересное и с Лимоном, и со всеми обитателями дома происходит в рассказе дальше. Доставайте книжку Пришвина и читайте. Рассказ маленький, как сама собачка.

5

А самая первая книга Пришвина называлась – «В краю непуганных птиц» (1907). Это – очерки о реальном его путешествии на наш Север, к Онежскому озеру. Он хотел увидеть природу, не тронутую человеком. И там местный охотник говорит ему «значительно, почти таинственно:

– Непуганная птица?

– Нетращенная, много такой птицы, есть такая…»

Понятно, что «нетращенная» – это и есть «непуганая» (в современной орфографии): «нестращенная», от слова «стращать», то есть «пугать». Напомню первые строки одно стихотворения Ахматовой:

«Онежское озеро, – пишет Пришвин, – называется местными жителями просто и красиво „Онего", точно так же, как и Ладожское в старину называлось „Нево". Жаль, что прекрасные народные названия стираются казенными».

Пришвин проиллюстрировал свою первую книжку своими собственными фотографиями, а также рисунками, сделанными по снимкам, – тогда прибегали к таким визуальным формам.

Вообще же главной темой его книг так и осталась встреча человека с природой. Иногда – дружелюбной к нему, нередко – враждебной..

Об этом же – и написанная сорок лет спустя специально для детей сказка-быль (так сам автор обозначил ее жанр) – «Кладовая солнца».

«В одном селе, возле Блудова болота, в районе города Переславль-Залесского, осиротели двое детей. Их мать умерла от болезни, отец погиб на Отечественной войне.

…Они были очень милые. Настя была как Золотая Курочка на высоких ножках. Волосы у нее, не темные, не светлые, отливали золотом, веснушки по всему лицу были крупные, как золотые монетки, и частые, и тесно им было, и лезли они во все стороны. Только носик один был чистенький и глядел вверх.

Митраша был моложе сестры на два года. Ему было только десять с хвостиком. Он был коротенький, но очень плотный, лобастый, затылок широкий. Это был мальчик упрямый и сильный».

Дети жили одни.

Конечно, соседи помогали им, чем могли. Они не хотели, чтобы такие самостоятельные, привыкшие к своему дому и приученные родителями к хозяйству дети попали в детдом.

Все пересказывать не буду – перескажу и процитирую страничку ближе к концу.

У охотничьей собаки умер хозяин – Антипыч. И она жила после этого своей неприкаянной жизнью и смотрела на разных людей с мыслью – а может, он немножко Антипыч? Или – наоборот?.. И вот эта собака, преследуя по болоту зайца, «вдруг в десяти шагах от себя глаза в глаза увидела маленького человека и, забыв о зайце, остановилась как вкопанная». А глаза в глаза она увидела его потому, что Митрашу уже выше пояса засосало болото…

«Для Травки все люди были, как два человека: одни – Антипыч с разными лицами и другой человек – это враг Антипыча. И вот почему хорошая, умная собака не подходит сразу к человеку, а остановится и узнает, ее это хозяин или враг его.

Так вот и стояла Травка и глядела в лицо маленького человека, освещенного последним лучом заходящего солнца.

„Скорее всего, это Антипыч", – подумала Травка.

И чуть-чуть, еле заметно вильнула хвостом».

И она стала ждать от него какого-то знака – чтобы удостовериться – да, это он, а не враг.

«А лапы ее между тем понемногу тоже засасывало.

Если так дольше стоять, то и собачьи лапы так засосет, что и не вытащишь. Ждать больше нельзя.

И вдруг…

Ни гром, ни молния, ни солнечный восход со всеми победными звуками… никакое чудо природы не могло быть больше того, что случилось сейчас для Травки в болоте: она услышала слово человеческое и какое слово!

Антипыч, как большой, настоящий охотник, назвал свою собаку, конечно, по-охотничьи – от слова „травить", и наша Травка вначале у него называлась Затравка; но после охотничья кличка на языке оболталась, и вышло прекрасное имя Травка… И когда загорелся огонек в глазах маленького человека, это значило, что Митраша вспомнил имя собаки. Потом омертвелые губы маленького человека стали наливаться кровью, краснеть, зашевелились. Вот это движение губ Травка заметила и второй раз чуть-чуть вильнула хвостом. И тогда произошло настоящее чудо в понимании Травки. Точно так же, как старый Антипыч в самое старое время, молодой и маленький Антипыч сказал:

– Затравка!

Узнав Антипыча, Травка мгновенно легла.

– Ну! Ну! – сказал Антипыч. – Иди ко мне, умница!

И Травка в ответ на слова человека тихонечко поползла».

А дальше начинается самое волнующее. Читать спокойно совершенно невозможно. Но, надеюсь, – вы все-таки сами прочитаете. Очень интересно. И узнаете к тому же, как надо вести себя в критических ситуациях. А в такой ситуации может оказаться любой.